Жена литератора : Ходить не разжимая.

Ты мой бред. Я не знаю, что дальше делать. Мне от тебя лечиться пора.
Просто сейчас нет желания. Хочу "какое-то" время посходить с ума.
Торкнуло - неслучайное слово, в ряду с ним есть ещё - ломка. Всякая эйфория устремляется в обратку. И бьёт выше ватерлинии.
Я подвержена зависимостям. Слишком сильно, чтобы редко.

Было как-то дело. Пьянка. Январь. Бывшая говорит на экран.
- Что это за мутота?
- Это не мутота, это Достоевский.
И стала сразу мне женой.

Отвратительно-трогательная, кочующая от кухни к кухне, история новой ячейки общества.
Да-да, именно сразу прыгнула в бездну, без целого пакета согласований, взвешивания рисков и прочей финансово-аналитической поебени.
Допустим, я подразумевала, - не ужились бы никогда. Неведомое просилось доказать обратное.

Как и всякая писательская жена, я знала Достоевского, но ни разу его не читала. Это была первая моя ложь, веский аргумент в пучину неизвестности.

В юности, увлекаясь Булгаковым, я мечтала, чтобы у меня был муж. И
обязательно писатель.
Для правдоподобности девичьих иллюзий рекомендовалась бедность.
Он же грезил женой-художницей, и верно имел право на обоюдную ложь.

Литератор на тот момент был несвободен, да и что теперь скрывать, я тоже была немного замужем.
Удивительно, но самые важные в жизни решения принимаются сгоряча, обрубив все концы реальности.
Вот так просто без экивоков меняются фамилии с -ко на -ва.

Он был тощ, как потрепанный братскими посиделками банный веник, заносчив.
Тонкие люди - они злые, о них можно порезаться.
И кому мы больно делаем? Им то всё равно. Они гутаперчивые, изъебнуться в нужное положение, когда понадобится.
В остальном обычный мужик - злой, когда голодный, чокнутый, когда полнолуние и в редких случаях тогда, когда я называла его так, как не называл никто.
Ещё, правда, плевать умел изысканно, через щёлочку между передними зубами.

Я же провинциальная славянка, с отчасти выдающимся аристократическим
мастерством лица, дома покорная, в гостях - искренняя, с сумасшедшинкой во взгляде.
А что он от меня хотел? Выудил из системы, меблированной хрущёвки и
налаженного годами семейного бизнеса.
Ему достаточно было, что аккурат раз в месяц я изрекала неповторимый бред, он записывал.
На утро между эспрессо и его сборами в редакцию на стиральной машинке
появлялось скороспешное эссе, в редких местах узнавала отголоски своих мыслей.

Звонки его были тревожны, я не справлялась с ролью покорной жены, рыскала, находила.
Подозрения развивались в геометрической прогрессии ближе к вечеру.
- Милая. У меня тут аврал, дэдлайн, понимаешь?
- Допустим. Говори конкретно?
- Ты самонадеянно назначаешь "какое-то" время. Даже я не знаю сколько тебе отпущу.
- Будь осторожен, выдавливаю из себя, как сок из лимона, чтобы рожа не треснула от удовольствия.

Необходимо было противиться искусственно. Пусть тебя будет не много, но долго. Мне топливо нужно, твоя словесная руда.

Ревнивые занозы перекатывались из левой доли в правую.
От большого давления, я наматывала на голову полотенце и смотрела в грязное окно нашего дворика.

Я тотально обосновалась в писательской голове, с завидной регулярностью выпивала его волю.
Вечером вымышленным персонажам абсолютно нечем было заняться.

Я изрекала, он писал раз в месяц. Его душило тщеславие, ему хотелось
образности, он её искал, я пыталась не замечать.
Я готовила запеканки из овощей. Он хвастался, - у меня жена за здоровый образ жизни.
Часто вступал в полемику с более успешным братом. "Ты же умный, почему тогда такой бедный? Я гений, за это приходится дорого платить."
Видимо, с грудным молоком матери, он всосал в себя отсутствие минимальных жизненных реалий.

Через два месяца я нашла работу.
Ванильные кавалеры, задние сиденья роверов, разговоры о преимуществах
мобильных операторов.
Меня обжигало изнутри, мне не хватало его глаз наоборот, у всех были прямо и хотели. Я теряла силы без его килоджоулей.

Что там любить до смерти.
До, как бы сказать, до того, что зрачки начинали гореть.
Потом мы просто лежали и смотрели в лицо друг другу, естественно пьяные.
Нашёптывали. Голос, да, это важно, несмотря на то, что уши состоят из
хрящей. Дорогая, подкупающая бестактностью, частота.

Со временем герои на стиральной машинке как-то пожухли, от своих пассий спасались бегством.
Он мне звонил, обязательно, потому что был законченным семьянином, сам того не ведая.
- Я влюбился. Немного. Она такая маленькая, ровно в половину моего роста. Ты только не сердись на моё счастье.
- Я не понимаю дословно.

Ушла с головой в бизнес, располнела, враз обмельчала мозгом. Повелась на стихи о кураге местных торговцев.
Отправила мужу имэйлом.
- Хуёвенькие стихи у твоего любовника.
Ты немного дура, потому что баба, я не ревную, потому что не тиран -
флиртуй, и если что - то я за тебя пободаться могу и пером и кулаком.
И не называй это тиранством. Это воспитание чувств!

Меня раздражали его родственные отношения с пунктуацией, особенно точками.

Пустые письма приходят, что это?
Нет, это не смешно, когда бред вторгается в твою жизнь.
Звоню.
- А певичка то твоя порезалась, да как-то неумело, вдоль, то ли глупая, то ли любовь, видать, не такая сильная.
- Я и сам горжусь тем, что ты у меня постоянная. Вот этим постоянно и
горжусь.

Есть такой верлибр.
Куда поместить святыню?
Зажать её в руке и ходить не разжимая.

Писательская жена - это нелёгкий труд. Мой совет - научиться плакать.