Hren Readkin : Blood & Love

Все было как обычно: жена готовила, а он расхаживал по кухне взад и вперед, то сцепляя руки за спиной, то складывая их на груди, в зависимости от ясности или туманности рассуждения. Порой же руки вырывались, и жене приходилось нагибаться, чтобы не стать жертвой этого материализованного полета фантазии.

Она готовила суп, вернее, собиралась его готовить – свой фирменный суп, секрет приготовления которого был мечтой ее соседок, подруг и просто знакомых женщин. Для супа требовались: картофель, жареный лук, чеснок, морковь, петрушка, перец, фасоль стручковая, кусочки тыквы и кабачка, специи и немного мяса. И еще сизифовское терпение плюс аптекарская точность в пропорциях и времени, уходящего на очистку, обжарку и варку этих и еще кое-каких ингредиентов.

- Когда я делюсь с тобой своими замыслами, - рассуждал муж, - моя мысль приобретает странную для меня четкость и целенаправленность. Если в момент зарождения рассказ ли, повесть ли или роман представляют в моей голове изрядную мешанину, некий хаос с одной рациональной мыслью впереди, то в момент моего высказывания тебе этот гордиев узел распутывается сам собой, причем возникают мысли, выводящие меня на совершенно новые темы и точки зрения.

Жена резала картофель – огромный кухонный нож в ее руке точно и размеренно опускался на горб полукартофелины. Муж обнял ее сзади и поцеловал в шею, над которой легкими облачками клубились завитки волос.

Вам доводилась когда-нибудь на грузовой барже, где вечно пьяный ворюга-кок дает на обед и ужин залепуху вместо макарон, проплывать мимо маленького городка? И случайно вдохнуть запах жареного барашка из кафе у моря? Когда воображение лучше любого бинокля мгновенно приблизит и струйки дыма от шипящего на углях жира, и прохладную аджику в вазочке, и чудо южной трапезы - кинзу, которой утренние туманы в ущельях отдали всю свою свежесть? Так вот, этот запах ничто в сравнении с тем, что исходил от супа нашей героини в те дни, когда хватало сил взяться за его приготовление.

- Когда раньше, зачитываясь мемуарами Блока, Брюсова, Маяковского, я встречал у них описания возлюбленных, коих затем людская молва нарекала музами, я был в недоумении: что за сила такая в этих женщинах, что заставляла рождать этих талантливейших, этих счастливейших, этих несчастнейших людей все эти чудесные стихи? И я понял «как», только встретив тебя. Весь этот сонм читателей, вся эта литературная свора – ничто в сравнении с тобой. Мне наплевать, что напишет в «Континенте» этот сноб Ермолин или пропищит в сортире этот немытый эстет Курицын. Они всегда ищут свое и всегда находят свое во всем – и в моих книгах, и в надписях на заборе, и в мнимых закономерностях этой так любимой ими так называемой культуры. Ты, одна ты видишь в моих книгах то, что там есть – меня. И это лучше, чем сотня восторженных рецензий.

Жена тем временем закончила резать картофель и четким, до автоматизма отработанным движением отправила порцию в огромную кастрюлю, уже чем-то побулькивающую на плите. Следующим на очереди был лук. Порезанный на самые мелкие кусочки, пассированный до цвета оливкого масла, он придавал вкусу оттенок творения кулинарных мастеров с Лазурного берега.

- Если бы все было только так! Если бы так могло продолжаться всегда! Я, укрытый пледом в кресле-качалке, ты – у плиты, готовишь нам ужин, на столе – красная лампа под абажуром и красная тайна на полу! Если бы литературный труд приносил ну хотя бы не богатство, ну хотя бы средства к существованию. А вместо этого я должен копаться в интернете, выискивая и переделывая чужие новости для жалкой статейки, выручки с которой едва хватает на два обеда и один ужин. И сотни метафор, изящных эвфемизмов, парадоксальных перифразов идут на, извиняюсь, вытирание задниц жирных обывателей! До каких пор так будет продолжаться в нашей трижды идиотской стране! (на его глаза навернулись слезы) До каких пор! – воскликнул он еще раз, вглядываясь в небольшую гравюру, на которой контуром был выцарапан примерный профиль Пушкина.

Жена дорезала лук и принялась за петрушку. Нож был безнадежно туп, причем уже давно, отчего зеленые стебли не разлетались на кусочки от первого прикосновения, а раздирались на куски вследствие немалых усилий.

- Что такое есть литература? Никто сказать точно не может. Ни Генис, и Парамонов, ни Ермолин. Они считают, что литературное произведение – набор ингредиентов, что-то вроде твоего супа. Ингредиенты эти известны и, естественно, очень ограничены. Однако способы их комбинаций бесчисленны, хотя в большинстве своем представляют собой весьма мерзостное варево. Но вся эта кулинароморфность идет прахом, стоит только почитать кого-то из великих – Шекспира, Гете, того же Пушкина. Рецепт давно известен, изучен вдоль и поперек, но ни один профессор филологии никогда не сможет написать ни то что «Гамлета», но даже «Буря мглою небо кроет». Нет, я не отрицаю, рецепты есть. И все великие знали это, и знали самые лучшие рецепты.

Однако одно лишь знание не могло привести к тому, что мы называем литературой, настоящей литературой. Нужно было добавить что-то еще, что никогда не было собственно литературным достоянием. Нужно было добавить любви и крови. Да, литература без крови – всего лишь впопыхах написанный на бумажке рецепт продиктованного по радио супа. Каннибализм, человекоедство, варварство и шаманизм – вот что такое литература. Одна кровь будит кровь другую. Любовь – кровь – секрет этой банальной рифмы знал каждый великий поэт, и каждый великий на страницах вместе с кровью героев льет свою собственную. Да хотя бы истории их смертей – не иллюстрация ли того, что они не в состоянии уже были различить кровь литературную и кровь реальную? И не подогревала ли эта кровь тот огромный котел, который зовется мировой литературой?

Жена в это время была занята самой миниатюрной работой – нарезкой чеснока и тонких фасолевых стручков. Впрочем, передышка была недолгой – пора было браться за мясо. Она пришла с работы только что, а муж конечно же забыл выложить мясо из морозилки. С размаху она вколачивала нож в заледеневший кусок, и в этот момент была похожа на старинную детскую игрушку, в которой деревянные медведь и старик били, если дергать за веревочку, по такой же деревянной наковальне.

- Таким образом бинарная оппозиция кровь-любовь и является тем движителем литературы, который тщетно пытаются отыскать всякие там Парамоновы. И все их попытки экстраполировать идеи философии, дискурсы, в конце концов игру, будут в тысяча первый раз обречены на смерть, ибо непонимание того факта, что без кровопролития, без убиения, рождающего новую жизнь, и рождения, предшествующего смерти и тлену, нет, не было и не будет никакой ли…