Hren Readkin : Мономленимони

Когда умирает кто-то рядом, кажется, что очередь перед тобой продвинулась еще на одного человека. Ты всегда стоишь в хвосте, перед тобой еще много-много других таких же. Все втайне надеются, что никогда не окажутся у прилавка, где продают самый ходовой, но не самый популярный товар. А уж желающих пролезть без очереди и вовсе крайне мало.

Примерно такие мысли крутились в голове Ивана. Он ехал на двадцать втором автобусе, конечным пунктом которого было городское кладбище. В автобусе было пусто – только напротив сидела бабка, на лице то ли тени, то ли синяки. Она упорно смотрела в окно - в одну точку и держала на коленях спящую девочку лет пяти. Казалось, старуха едет на погост, чтобы там и остаться, но зачем тогда девочка? Она-то куда потом? Иван тоже смотрел в окно, на двойную сплошную линию, и думал, что его жизнь чем-то похожа на эти две белые черты. Никто не может (не должен) пересекать ее, и кажется, что она никогда не прервется. Но рано или поздно будет перекресток, где его двойная сплошная закончится и начнется новая. Неотличимая от прежней, но уже совсем другая линия.

Иван приехал раньше времени и сам усмехнулся этой мысли. Сюда его привел спор – всю следующую ночь он должен был провести на кладбище. Причем даже не «на», а «в». Буквально в могиле, закопанной по всем правилам. Подачу воздуха должен был обеспечить какой-то хитрый прибор, связь – пара радиостанций. Старый друг по универу Николай, с которым он и поспорил на энную сумму денег, обещал подъехать где-то через час. Этот час предназначался для посещения отеческих гробов, о которых Ваня, как всякий нормальный молодой человек, забывал надолго. И вот теперь решил совместить неприятное с бесполезным, раз уж так вышло.

По тропинке вдоль забора, до вечной мусорной кучи – тут главное не ошибиться, куда повернуть. Две параллельные дорожки, взбиравшиеся на горку, всегда вводили его в заблуждение. И он блудил среди чужих могил, читая таблички и упираясь в тупики кладбищенского лабиринта. Потом возвращался на исходную и уже уверенно шел от мусорной кучи к группе ив, накрывающих могилу отца. Отец как всегда приветливо улыбнулся Ване. Он и по жизни был таким – улыбался часто и щедро. Чаще, чем кидался в маму сковородками и ломал дверь в детскую. Ваня любил отца, конечно, мертвого любил больше, чем живого. Мертвого не приходилось забирать в полночь из конторы, мертвецки пьяного, не нужно было отвечать на идиотские расспросы про его, ванину, жизнь, терпеть его подколки относительно умственных и прочих способностей сына. Отец Вани был сначала следователем прокуратуры, в начале 90-х стал крепко пить и ушел в адвокаты, чтобы «не видеть это блядство». На новой работе блядства меньше не стало, а стало больше, итогом чего стал развод с ваниной мамой. Сейчас Иван, конечно, понимал, что дело было не в отце. Его мир рушился на глазах, каждый новый день сулил апокалипсис, и однажды, вскоре после дефолта 1998-го, Петр Петрович его дождался. Нашел ваниного отца водитель автобуса, в полночь, на заднем сиденье. Когда Ваня в семейных бумагах натыкался на свидетельство о смерти с надписью «алкогольная интоксикация» в графе "причина", он всегда засовывал его в самый низ пачки.

Делать на могиле, конечно, было нечего. Ваниной натуре претили бессмысленные разговоры с покойниками. Он подумал, что отец был неправ, когда называл его неудачником. А может и прав, потому что кто знает, как бы сложилась его жизнь, если бы не пример отца. Тогда, в 98-м Иван резко затормозил с пьянством, девками и рок-н-роллом, переключился на вторую передачу и с тех пор полз по жизни медленно, но верно, осторожно переползая через лежачих полицейских и уступая дорогу лихачам, которых потом уже встречал в кювете. Тише едешь – дальше будешь.

Позавчерашний спор был первым исключением. Николай взял однокурсника на буксир и вмазал по газам так, что Ваня вспотел чистым спиртом. После второй бутылки коньяка между ними и произошел тот самый разговор.

- А помнишь, я всегда вырубался раньше тебя? - развспоминался Коля, выросший из очкарика-студента в матерого директора по развитию.
- Как же, и девки все в общаге потом мои были, - хихикнул Иван, пытаясь попасть пельмениной в майонезную лужу на своей холостяцкой кухне. Николай был давно женат, а потому отметить встречу решили дома у Ивана.
- А щас смотри - ты больше закосел.
- Ну так харю-то ты себе разъел. А все равно я тебя трезвее.
- Хер. Ну-ка выговори "Еду я по выбоинам из выбоины выеду я".
- Еду я по выебанам, извыебанный... тьфу, бля, это подстава!

Николай заржал.

- Погоди, - Иван сделал серьезное лицо. - Я могу круче. Ща! А, вспомнил: вмещающая уместность бытия покоится в высветляюще-утаивающем простирании многосложного присутствия в открытом просторе пространства-времени.
- Это из "Матрицы"?
- Это Хайдеггер.
- Че за хайльгитлер?
- Чувак такой был продвинутый. Типа философ. Я, как ты помнишь, в инстике на лекции не ходил. И когда к философии готовился, решил почитать всю эту шнягу. Стал читать Хайдеггера, еле-еле че-то врубался, а потом дошел до этой фразы. Раз десять перечитал, и ни хера не понял. И решил тупо ее выучить.
- И что экзамен?
- Ницше, сука, попался. А я его еще со школы знал. А Хайдеггера потом уже читать стал. Охуенный чувак. Он написал как-то "жизнь есть бытие к смерти". И я с этим согласен. Знаешь, - Иван понизил голос и наклонился к приятелю черерз стол. - Я думаю, что в этом и есть смысл жизни.
- Ага, мы живем для того, чтобы завтра сдохнуть... Лай-лала. Хуйня все это.
- А вот и не хуйня. Смерть - единственное, в чем мы можем быть уверены. А все остальное – ложь, пиздеж и провокация.
- Ну вот и докажи.
- Ну вот и докажу.
- Раз так любишь смерть, так давай. По пьяни-то мы все ее любим.
Иван оставил попытки смазать пельмень майонезом, встал, подошел к окну и принялся крутить ручку. Друг оторвал его от подоконника, влил еще пятьдесят граммов и изложил свой план.
- Когда-то и мне такое предложили, но я бзднул, - честно признался Николай.

Иван не стал узнавать, кто и зачем предлагал его другу полежать в гробу. Наутро он с трудом мог восстановить события прошедшего вечера. Все, что осталось – это воспоминания о споре и таинственное слово «мономленимони», которое собутыльники записали на квитанции за квартиру, чтоб не забыть. Слово осталось, а вот смысл, такой ясный вчера, выветрился напрочь.

Смысл. Есть ли смысл у жизни? Или цель? Если рассуждать логически, то цель - это результат какого-то действия, думал Иван. А какой результат остается после жизни? Могила на кладбище и букетик плстмассовых воспоминаний для других, смерть для тебя. Вот он что имел в виду, этот Хайдеггер. Дурацкая немецкая логика.

Следующей в маршруте значилась могила Инны. С Инной – звездой местного рок-н-ролла – Иван познакомился на какой-то пьянке. До этого он пару раз бывал на концерте ее группы, где Инна, в черном свитере и с черными губами, пела низким голосом про плачущие небеса и розы в помойном ведре. Тогда ей было где-то за тридцатник, Ивану девятнадцать, и, ему, сопляку, она казалась богиней. Но и боги иногда спускаются к смертным. С пьянки он уехал вместе с Инной и еще одной девушкой – молодой и некрасивой. В тесной малосемейке унылого микрорайона Ваня впервые узнал, что такое любовь втроем. Когда женщины устали, он так и не смог заснуть. Места на диване было мало, одеяла не хватало и он инстинктивно отодвигался от чужих голых тел.

О смерти Инны он узнал лет через пять. Последний год жизни она пролежала парализованная в своей квартире. За ней кое-как ухаживали друзья, но однажды график посещений сбился. Соседи, присутствовавшие при вскрытии малосемейки, заходить туда побоялись. Иван не раз пытался представить ее смерть – бесконечную пытку грязным потолком и собственными нечистотами – вспоминал картины Босха и ту дурацкую ночь. На памятнике не было ни имени, ни дат, а только одно слово – Галадриэль, несколько пустых бутылок и мятые стаканы, на дне которых копошились муравьи.

До места встречи – северной окраины кладбища – было уже недалеко, но Иван сделал небольшой крюк, чтобы зайти на могилу к Лехе, другу детства. Его смерть была самой нелепой. Поссорившись с девушкой, молодой мент зимой пошел спать в гараж и задохнулся выхлопными газами.

И вот теперь Ивана ждало нечто подобное – причем по доброй воле. Место встречи он легко опознал по салатному внедорожнику Николая с гробом на крыше. Коля тоже заметил его и приветливо замахал руками. Иван полез напрямки, через ограды. "Если рассудить, ничего, кроме смерти, нет, бля", - думал он, отдирая полу куртки от ржавого штыря в виде наконечника знамени.

До джипа добрался потный и злой. Вместе разгрузили. Могила была выкопана заранее – Николай не жалел денег на эксперимент.
- Ну что, не передумал?
- Нет.

Рации, шланги, электронасос, лопата. Друзья все делали молча.

- Ну что, спускаем? - Иван полностью сосредоточился на приготовлениях и старался не думать ни о чем.
- Давай, что ли, на дорожку, - Николай достал из бардачка бутылку коньяка и пару стаканов.
- Ага, помянем кандидата в покойники.
- Ну, вздрогнули.

Где-то в полночь сторож городского кладбища вышел из своей коморки. Идти до деревянного клозета не хотелось, и он пустил струю прямо с крыльца, одной рукой придерживая мужское достоинство, а второй дымящийся бычок. В сторожке его ждала початая бутылка водки, которую мужик на джипе приложил к новой тысячерублевой купюре. Взошла луна и уходящие к горизонту памятники слабо засветились, гармонируя с отблеском в журчащей струе. Ради таких моментов он и работал здесь - а что еще нужно для счастья - жить, понимая что твои соседи лишены таких скромных радостей, как стопка, сигарета и поссать с крыльца при луне? И вдруг струя вильнула, облив штанину и ботинок, бычок выпал изо рта, а сам сторож, роняя капли, бросился назад в сторожку.

А в северном секторе кладбища двое мужиков на фоне мерцающего красным и зеленым джипа сидели перед костром, в котором догорали обломки гроба. Один уже минуты три щурясь смотрел на огонь сквозь пузатую бутылку.
- Ну что, еще?
- Давай.
- С тостом?
- С тостом.
И, залив в себя остатки коньяка, заорали в две глотки:
«Моноооомлениииимонииии!»