Антоновский : Окраина Страха

Франки, чей "Марш Несогласного" у меня в избранном, посвещаю...

ШУРИК ДОСТАЕТ ПМ И НАЧИНАЕТ УБИВАТЬ СОБАК ПО ОДНОЙ.

От Девяткино добираться пешком ночью – не самое приятное занятие. Казалось бы, всего две остановки на метро и ты уже на Академической. Но ты проехал свою станцию, а поезд последний, да и маршрутки уже не ходят, и тебе приходится пробираться через эту деревню, к городским огням, и страх смешанный с раздражением преследует тебя всю дорогу до Мурино, пока наконец не свернешь на Луначарского, и облегченно не выдохнешь.
Ну вот ты и в городе.
Бывало менты, в таких случаях вытаскивали вначале мобильник, а потом уже будили, но это обычно утром. Видимо утром в них больше наглости.

Путь до Мурино, через остатки дачных домиков, и бараков, страшен скорее не гопниками, их тут почти нет, а бродячими псами. Этих тварей тут навалом. Они ещё спят, когда ты только подходишь к неосвещённой грязной тропинке, позади ларьков, но стоит тебе лишь начать идти по ней, как они тут же просыпаются, перебегают куда то, приглядываются к тебе, некоторые так и остаются лежать, но начинают страшно выть, некоторые, и это самое мерзкое, начинают обнюхивать. Их тут десятки.

Шурик – ОМОНовец и сейчас, как и каждый вечер, он пьян. Он почти мой ровесник, чуть постарше может быть, но раза в два больше меня, здоровее. Хотя и я не из самых мелких. Выглядит Шурик, как танк. Мы познакомились с ним, когда затарились с Михой пивом и направлялись бухнуть домой. Шурик, весь заблеванный, в ментовской форме валялся на михиной лестнице, рядом стояла недопитая 2-литровая бутылка колы, с белой жидкостью.
Что то ещё Шурик соображал, он даже поднялся и поздоровался с нами, мы довели его до дома, двумя этажами выше. И потом всякий раз когда он возвращался после смены с неизменной бутылкой водки в рукаве, а мы сидели у михиной парадки и пили пиво, он останавливался и с удовольствием пиздел с нами часа по два. Темы были самыми разными – в некоторых вопросах, особенно касаемо войн или оружия, Шурик обладал поистине энциклопедическими знаниями.

Сейчас – редкий случай, когда я встретил Шурика не в нашем районе. Я встретил его в центре, он дежурил на очередной акции оппозиции, был уже пьян, и собирался домой, когда увидел в толпе меня, перехватил и предложил зарулить в ближайший дворик ёбнуть поллитра.
Оппозиция говорил Шурик уже не та, провокаций не было, бить никого не пришлось. После смены ребята разошлись кто куда, и теперь он был очень рад мне, встретив меня с тем самым счастьем с каким все алкаши встречают собутыльников.
Мы выпили.
Он в очередной раз рассказывал, что с удовольствием сам бы митинговал и участвовал в маршах не согласных, да и ребята говорил он, на их стороне.
- Что ж пиздите тогда? – спросил я
- Так надо – задумчиво отвечал Шурик и ещё выпаивал.

Мы поехали домой на последним поезде метро. И конечно же оба заснули.
Когда нас будили – первым проснулся я.
Потом Шурик. Он казался на удивление трезвым. Встал. Выругался. И мы пошли. Только шёл он, казалось с закрытыми глазами. А когда подошли к дороге на Мурино, услышали страшный лай бездомных собак. Они шли на нас. Как то очень страшно с этим лаем.
И что то блеснуло в глазах у Шурика.
А я и не знал что у него с собой пистолет.
И когда собаки были совсем уже рядом с нами….

УБЬЮТ ШЕСТЬ ЧЕЛОВЕК

Пизда источает Яд. И яд этот прекрасен по своей сути. Незаметно проникает он в тебя. И не убивает. Он не убивает тебя. Опьяняет.
Я был пьян.
У Шурика была полная обойма.
Шесть выстрелов.
Шесть собак.
Шесть женских имён, что я произнёс еле слышно. Шесть женских имён, которые вырывались у меня синхронно со звуками выстрела.
Пизда источает яд.
Женщины отравившие тебя, похожи на бродячих собак. С их взглядом. Ласковым и страшным. Просящим и угрожающим. Перед тем как собаки умерли, я крестил их. Я не сомневался что все они сучки. Со лба тяжело капал пот. Я повернулся к Шурику и зачем то сказал ему, дрожащим голосом – Ты знаешь, что Гоголь боялся женщин.
Шурик никак не прореагировал на мою реплику. Он казалось опять закрыл глаза. Он вообще добрый малый – этот Шурик. Реально добрый малый. Я не понимал, что произошло. Пока мы шли я не мог предположить. Ладно – Шурик только что стрелял, ладно – он пьяный, в конце концов иначе эти собаки напали бы на нас. Но зачем! Зачем я произносил имена. Почему эти имена начали вырываться из меня синхронно со звуками выстрелов. Всё это казалось мне бредом. А Шурик молчал. И я не знал о чём с ним заговорить. Я опомнился только, когда мы оказались на Луначарского и покупали в магазине очередную бутылку водки.
- Зачем ты это сделал Шурик?
- Не знаю – сказал он, расплачиваясь, - пострелять захотелось.
- Ты что так не в первый раз что ли?
Он прятал водку в пакет. Потом пронзительно взглянул мне в глаза.
- В первый.
Я подумал что он не услышал, что я говорил пока он стрелял.

Своим приходом мы разбудили его подружку. Совсем ещё девочка, лет 19 на вид. Она открыла нам дверь и укоризненно посмотрела. Я извинился.
Мы расположились на кухне.
Где то за второй стопкой он спросил меня.
- Откуда в тебе столько ненависти?
- Шурик, вообще то это ты только что пристрелил шесть не в чем не повинных собак..
- Но ты то что то говорил мне под руку.. кажется имена.
Я потупил взгляд.
- Давай лучше выпьем.
Чокнулись.
- Я всегда с похмелья опасный.. –начал он – честно сам сейчас не знаю, зачем это сделал, а тогда иду, блядь, ну и так мне хуево…а тут они…не правда, как то хуево получилось. Само собой.
- Само собой – сказал я – у меня тоже само собой.
Он разлил ещё.
Мы заговорили о Маршах Несогласных. Примета 2007 года. Даже странно. Почему тогда верилось что что-то можно изменить. Почему романтика ветром плыла в головы.
Мне не хотелось туда ходить. Не хотелось участвовать. Не потому что я боялся. А потому что понимал. Те, кто выступают с трибуны наебут. Они наебут точно так же.
А других не было. Другими был только ОМОН. Шурик. Революция источала Яд. Ещё и похлеще чем пизда. Сцепившись, любовь и революция шли рука об руку. Я сидел на маленькой кухоньке в квартире на Дальневосточном проспекте и слушал по радио про очередной беспредел милиции. В соседней комнате спала любимая. И опьяненный радио сводками пропиздонов за свободу я шёл к ней. Я был крайне ядовит теперь сам.
И только за это я и любил марш Несогласных. Я любил его по радио. Сотрясалось время. Кто то, получал пизды за меня.

Шурик говорил о провокаторах. О тех, которые находятся в любой толпе. Он говорил, что ОМОНу никого лишний раз пиздить не надо. Но всегда находится кто то кто сам нарывается, а потом страдают невинные. Я верил ему. Он пьянел. И иногда повторял, что похуй на собак. Сейчас ему действительно было по хуй. Но похоже это его задело. Пришла его подруга. Ей не спалось. Она выпила с нами и я спросил её – Каково это жить с алкоголиком? Она пожала плечами. Шурик улыбнулся, но не прореагировал.

Я так и прожил с алкоголиком. Алкоголиком в себе. Каждый день я был пьян. Пьяный я слушал по радио, как арестовывают очередных лидеров оппозиции. Я приходил к любимой и говорил, про сраное государство в котором мы живём. Про беззаконие. Про право на свободу. Про право говорить, которое у меня не вырвет никто. Я стучал по воздуху указательным пальцем, голос мой был твёрд, воздуха хватало. И любимая смеялась, что переняла у меня эту привычку вот также – эрегировать голос и трясти пальцем, когда кому то что-то доказываешь. Она жила с алкоголиком.

К тому же мне грозила армия.
На дальневосточный проспект я добирался на двух маршрутах. Вид из их окон, медленно становился частью меня. Частью нашего с ней мира. Яд проникал в него.
Каждый раз, когда я видел мента, что то сжималось. Грудь начинала дрожать.
Я так и жил в страхе. Маршрутки. Быстрые передвижения. Никакого метро.
Этот страх травил хуже всего. Когда мы гуляли с Ней, я не мог сосредоточится. Дома, там, где я прописан, пугал не то что звонок, любой шорох за дверью. Улица казалась врагом. А выход на неё испытанием. Радио сообщало об очередном ОМОНовском беспределе. Свобода закрывала глаза. Любовь дразнила бабочкой в тюремной камере.
Вид из двух маршруток – дорога к любимой – подвиг.

Шурик почти заснул. Мы допили водку и я пешком пошёл домой.
По дороге я пел.
Кончалось лето. – Я выключаааю телевизор я пишу тебе письмо…
Почему то эта цоевская тема казалась мне охуенно позитивной.
Я чувствовал себя свободным.
По настоящему свободным.
Мне было пофиг на всё!

С утра я мучу траву у одного фашиста. Не люблю с ним связываться. Но что делать, у остальных нет. Я приезжаю к нему в комуналку на Марата, он заспанный открывает мне и мы проходим к нему в комнату. Он повёрнут на Анэнэрбэ. В комнате куча литературы на эту тему. Какие то чертежи летающих тарелок на стене.
При всем при этом реальный фашист.
Идейный.
Он забивает косяк. Курнешь? – спрашивает меня. Киваю.
- Я тебе потом что то важное скажу напомнишь – говорит он и протягивает мне тугую беломорину что бы я раскурил.
- Ага – я делаю первую затяжку - крепкая трава, передаю ему.
- В городе неспокойно…
Кто знает, он вообще парень с придурью, к нему как не зайдешь вечно слушаешь на два часа лекцию об Унтерменшах, да о тайных лабораториях по созданию сверхчеловека, а то и про Шамбалу. Может и сейчас он имеет ввиду, что на город напали странные, бестелесные существа.
- А что случилось?
- Я тебе позже расскажу, ты только напомни.

Мы раскурили один косяк и он забивает второй. Травы на столе много, может быть килограмм.
- Мой любимый герой Секретных Материалов – курильщик. - говорит он- Он всегда появляется давая понять Малдеру и Скали, а вот тут вы наебались, вот тут пора заканчивать. Дальше продолжения нет.

Хорошо хоть в этот раз не про Анэнэрбэ.
Он продолжает:
- На самом деле его зовут Ванневар Буш, он был в числе всего этого Маджайстика-12, ну в общем занятный чел. Действительно много курил. У меня про него книжка есть.

Он достает с полки красивую книжку на английском.
Он что то говорит, а я думаю про курильщика. Он олицетворяет то самое правительство, всех тайн которого нам никогда не узнать. И в моём накуренном мозгу возникает картина:
Идёт Марш несогласных, кто то произносит речи, люди что то орут. Подъезжает черная машина. А в ней в клубах дыма, сидит человек, и курит. И все смотрят на него. И всё понимают. Они проиграли эту партию. Правда там – за клубами сигаретного дыма. Истина где то рядом, но её не достать. И все расходятся. Тихо. Мирно. По хорошему.

Я неожиданно спросил:
- Как думаешь, а бродячих собак надо убивать
- Да. Как и бомжей. – чётко произнес он – конечно же.

Он отсыпал мне пол кружки и я пошёл к выходу.
- Ты что то хотел мне важное сказать?
- Ах да, сядь…
Я снова сел.
- Короче, ты же любишь шароебиться по этим кабакам всем в центре, так?
Он назвал те места, которые я действительно посещал.
Я кивнул.
- Так вот, не ходи туда ближайшие месяца два
- А чё такое?
- Да нечего.. Кровь будет. Кровь. Причём кровь таких как ты. Убивать будут незаметно, но точно. Точно убивать.
- Зачем?
Он испытующе посмотрел на меня.
- Ненависть сильная штука да? Очень сильная…Ненависть толпы – он потёр кельтскую татуировку на руке
– чтоб на чёрных подумали, конечно же…Только помни. – он ещё раз страшно посмотрел на меня – убивать будут таких как ты!
Я опешил. Некоторое время молчал. А потом спросил:
- А сколько убьют?

И Я ДЕЛАЮ РАДИО ПОТИШЕ.

Однажды я плакал от страха. Я сидел на кухне и слушал радио. Там рассказывали про очередного повесившегося срочника. Я сидел и думал, что наверное тоже не выдержу. Тоже повешусь. Я пришёл в комнату и там лежала она. Она. В своей фиолетовой ночной рубашке. Такая прекрасная. Такая желанная она спала. И я понял что меньше всего на свете хочу потерять её. Всем сердцем в тот момент я ненавидел правительство которое хочет посадить меня в неволю. Ни за что. За просто так. Просто за то что я родился в этой стране. Ненависть съедала меня. В тот момент я был несогласным. Таким несогласным что наверное решился бы на всё. На любую провокацию. Лишь бы не попадать туда. Лишь бы страх исчез. Лишь бы никогда не терять это создание в фиолетовой ночной рубашке. Я уткнулся ей в грудь и разревелся. Она проснулась и ничего не сказала. Просто стала гладить меня по голове. А я обнимал её и рыдал. Рыдал. Рыдал. Рыдал. Прекрасный чистый цветок она дарила мне свой лучший яд, и я был благодарен ей за это. Из кухни доносился радиоджаз.

Шурик позвонил вечером. Я уже был порядочно накуренный.
Я много думал над тем что мне сказал Фашист. Ну вот теперь я знаю что то… что кто то обречён. Может и я. Ведь я попрусь туда. Всё равно попрусь.
Шурик предлагал выпить. Видимо убийство собак окончательно сроднило нас. Интересно, подумал, я что будет если я ему скажу. Хотя, он же не мент, в смысле мент, но ОМОНовец. И что? Придётся сдавать Фашиста…Опять страх…Тогда меня точно убьют.

Мы нажрались с Шуриком.
Взорвали гранату для пеинтбола в парадной. Дали пизды алкашам у ларька. Я так давно не нажирался и не веселился. Побили какие то стёкла. Потом я в полусознательном состояние, ещё и накурившийся поверх всего поймал тачку и поехал в центр.
В те места в которых мне не советовали появляться.

Убьют таких как я.
Простых парней.
В городе начнётся Кондапога.
Только город этот будет большой. И называется он Петербург.
Почему эта мысль пришла мне пьяному – КУРИЛЬЩИК.
Фашист говорил о курильщике.
Именно о курильщике.
Просто так?
Или…
Правительство, большие люди, кто? Кому это выгодно?

Я даже протрезвел. В баре взял себе пива. Пытался отвлечься на разговоры с женщинами. Чувствовал себя не уютно. Кто – то будто следил за мной. Кто то оценивал меня. Кто то взвешивал. Я думал о том, как кто то смотрит на меня и думает – гожусь ли я для первой жертвы. Произведу ли я должный резонанс.

Бродячие собаки с человеческими именами.
Сидели и пили.
Танцевали.
Общались с девушками.
Бродячие собаки, которые обретут имена после смерти.
Когда о них скажут по радио.

Свобода – я знаю это точно или может это просто казалось мне – это очередь на получение военника.
В день принимают 10 человек. Надо было приходить в 7 утра, что бы быть в 10-ке.
Все счастливые. У всех отмазки. Все не выспавшиеся и счастливые.
Сутолока у дверей. Проходит подполковник и командным тоном требует чтоб все стояли у стеночки, что б он мог пройти. И тут самый борзый – парень, в шортах и шлепанцах говорит ему. Тихо так, но чётко:
- Иди на хуй, мы не в армии.
- Что ты сказал? – негодует полковник
- Я сказал мы не в армии – повторяет парень.
Никто не ожидал от него такой наглости, все смотрят на него, как на героя.
- Выйди – требует полковник.
- Иди на хуй – говорит парень, и прямо ему в глаза – Я 120 000 заплатил
Полковник смотрит в пол и уходит.
Свобода, начинается там. Где кончается страх.
Только то что он кончается всего лишь иллюзия.

Все те шесть бродячих псов, которых застрелил Шурик, были абсолютно свободны.

Я вернулся из бара целым.
На утро было похмелье.

Звонил Шурик, но я не брал трубку. Видимо он решил что мы вообще теперь лучшие друзья. Я курил траву. Читал что то. Смотрел кино. Спал. Так провёл три дня.

Начались выходные, ко мне заходили друзья. Приехали две подруги обьебоски. У меня дома устроили что то наподобие вечеринки, где все убрались в хлам, и так и не доиграли в монополию.

Так наступил Воскресный вечер. Я включил телик. Зенит проиграл.
Футбольное ток-шоу было в самом разгаре, эксперты говорили что то о системном кризисе.

Я набрал Шурика.
Извинился что не брал трубку. Соврал что то.

- А мне эти собаки сняться. – сказал он. Он вообще был сентиментальным для ОМОНовца.
Мы поболтали. И он сказал мне что то важное. Что то очень важное про страх. Я спросил его как он с ним борется. И Шурик сказал мне .
Он просто действует. Стреляет. Бежит. Бьёт. Действует. А когда действуешь – страх пропадает.
- Или плачешь? – спросил я
- Тоже действие…

Пизда источает яд. И вот уже этим ядом пропитываются твои любимые улицы, кафе где вы сидели, фильмы которые вы смотрели.
И нет яда прекрасней этого.

Я люблю спальные районы.
Я знаю – если что они выйдут. И устроят такой марш несогласных, что плохо будет всем. Эти окраины. В которых спит страх. В которых он затаился, в которых он только кажется бродячими псами и гопниками. Окраины Сна. Окраины Любви. Окраины обмазанные Ядом.

Я поехал на Дальневосточный проспект. Просто посидеть там во дворике, где на шестом этаже в одном из домов, любимая в фиолетовой ночнушке. Я уткнусь в этот дворик и заплачу. Я буду действовать.

Я узнаю этот маршрут. На шестёрке – до Новочеркасской, а там на 5-ке…

Я поеду туда бродячим псом.
Я буду действовать.

Я одел наушники и включил радио. Новости. Ещё новости. Ещё новости. И потом:

- В эту субботу в одном из клубов города был убит….

….

- Ему было 24 года

….

Утром, просидев весь вечер во дворе на Дальневосточном добираться до метро “Дыбенко” не самое приятное занятие. Казалось бы через дворы, чуть-чуть срезав, но ты не выспался, а ночью всякие шумы были, и раздраженный ты идёшь к суете утренней подземки, пока наконец не смешаешься с толпой и облегченно не вздохнешь.
Бродячих псов тут много, как и гопников, у каждого из которых на лице читается: Добро Пожаловать на Окраину Страха. И будь ты молодым Скорсезе ты бы снял о них фильм. Но тебе сейчас не до этого.

Радио с утра опять передает новости. Женский голос монотонно читал с листа.
И я делаю радио потише.

Ещё я очень боюсь женщин.