helga : Понедельник начинается...

Посвящается моим друзьям и коллегам,
а также просто всем тем, чей понедельник
начинается в субботу

…Выдернув изрядно помятую папку из-за чьей-то сердитой дубленой спины, строго говорю себе: «Читай. У тебя на шестой полосе конь не валялся, а нам (голосом Л., трагически так) скоро номер сдавать». Не без труда высвободив руку, жестом страдающего от жестокого похмелья фокусника извлекаю из папки стихи. Про любовь. Рифмы: «любовь – кровь», «любить – давать – твою мать». Читаю еще раз – да, именно это там и написано. Вдруг становится до слез жалко авторшу с ее неудавшейся личной жизнью, пыхтящих пассажиров, которыми, как бочка сельдью, набит троллейбус, и больше всего – себя. В зажатую между меховым плечом и чьим-то монументальным бюстом голову лезут декадентские мысли: у меня, мол, вообще-то, выходной, а я еду черт знает куда, и на кой фиг это надо, etc.
До остановки троллейбус так и не доехал. Умер стоя, как боевая лошадь. Перед ним уткнулась в снег хищной мордой длинная акулистая иномарка, рядом притулилось непрезентабельное изделие отечественного автопрома. Бодро выпрыгиваю в сугроб и легкой походкой бурлака на Волге преодолеваю финишную прямую, покорно загребая сапогами пересоленную бурую кашу.
Идет снег.
* * *
Далекое розовощекое детство, когда лето мало чем отличается от шоколадной конфеты, а зима кажется леденцом. Щенячий восторг при виде сыплющихся с неба искрящихся снежных хлопьев. Пронафталиненные воспоминания: шапка с помпоном и брошкой-вишенкой, упрямо сползающая на празднично распахнутые, круглые, как пуговицы, глаза; мокрый от мелких вздохов колючий шарф, который мешает ловить снежинки удивленно-радостным ртом; чудесный вкус, когда снег не успел еще растаять на языке и пахнет так по-новогоднему, мандариново…

* * *
…К приходу традиционно опаздывающего редактора работа успевает достичь точки кипения. Корректор мучительно соображает, где поставить запятую в предложении «Праздник удался». Заведующий PR-отделом (он же – менеджер по рекламе, он же – главный специалист по промоушну, он же – еще черт знает кто, он же – единственный работник данного отдела), картинно закинув ноги на стол «и прищурившись, как Клинт Иствуд» (© БГ), совершает пальцами в воздухе некие загадочные манипуляции, несомненно, долженствующие помочь ему в творческом поиске, покуда бесплодном. Верстальщик с трогательным энтузиазмом пытается, по собственному выражению, «зафигачить» на первую полосу чудесное нечто, больше всего напоминающее плюшевый унитаз в разрезе. Л. слоняется по редакции и доводит всех до белого каления вопросом «Ну как у нас там», на который требует ответа подробного, обстоятельного и по существу и с которым тут же плотоядно бросается к редактору.
Удивительный человек этот Л. Загадочный, как большинство руководителей. Отутюжено педантичный, тошнотворно правильный и гипертрофированно ответственный (оч. даже полезные качества, если не доводить их до абсурда). Деликатный, как стенобитное орудие. Со своей любовью к бесконечным наставлениям и желанием организовывать всех и вся, обладает неумолимостью рока в греческих трагедиях и зубной боли. Вопрос «Ну как у нас там» и гневный втык за несделанную шестую полосу неотвратимы, как стихийное бедствие. Пытаться избежать их – все равно что тушить лесной пожар из чайника.
Жалкая попытка ускользнуть заканчивается полным фиаско. Через несколько минут редактор с остервенением хватает первую попавшуюся рукопись и яростно ее черкает. Л. улыбается сыто, как чеширский кот, и хищно заглядывает через плечо верстальщика…
* * *
…Отчаянно неуклюжая юность. Скрытое торжество и торопливое насыщение слезоточивой городской романтикой: полупустой троллейбус, терпеливые попытки придать собственной физиономии выражение тихой грусти, дымчатой задумчивости и хрустальной отрешенности одновременно (правда, безуспешные – возможно, оно и к лучшему). Быстрый косой взгляд, как будто со стороны,– дикое желание увидеть себя во всем этом сиренево-ахматовском антураже: чтоб палантин спадал непременно ложноклассическими складками, а пальцы чтоб были длинные и тонкие, как на старинных немецких гравюрах, и чтоб оставляли на заиндевевшем стекле круглые следы рядом с забытым кем-то «ich liebe dich»…
* * *
«Не вынесла душа поэта…»
– Да оставь ты в покое эту картинку! – не выдерживает наконец Л. Действительно. На первую полосу лучше рисунок. Университет на фоне звездного неба. Впереди – памятник Ломоносову. Сзади – панорама вечерней Москвы, с Кремлем и храмом Христа Спасителя. И с Большим театром, с готовностью подсказывает заведующий PR-отделом. Да, и с театром. А по бокам – еловые ветки, свечи, гирлянды, (ангелочки, бантики, звездочки, шарики, черт возьми…). И строки из «Гаудеамуса» готическим шрифтом. И…
– Мы сейчас это быстренько набросаем,– с воодушевлением объявляет Л. и нехорошо как-то на меня поглядывает. Делаю вид, что увлечена чтением очередного шедевра. Снова о любви. Что-то в духе «я люблю тебя, ты не любишь меня, вот такая фигня, ля-ля-ля, ля-ля-ля». Остальные тоже углубляются в работу. Верстальщик торопливо вылезает из чата и мужественно старается запихать в объем ¼ полосы статью «Отчет профсоюза за период с… по…» на пяти печатных страницах, размер шрифта 10. Корректор, сдавшись в неравной борьбе со знаками препинания, принимает соломоново решение: снабжает статью скоромной пометкой «сохранена орфография и пунктуация автора» и стыдливо прячет ее от всевидящего ока Л. Последний нервничает, периодически интересуется «Ну как у нас там?» и, на правах некурящего, стреляет сигареты у всех по очереди.
* * *
Дочитать последнюю страницу, закрыть книгу и осторожно прижать ладонью к столу. Долго разглядывать свою руку на фоне темного переплета – как она постепенно становятся очень твердой и чужой.
Выплеснуть воду из чашки и вытереть насухо. Бездумно водить пальцем по гладкому белому фарфору, вглядываться в белый кусок пустоты – уютно-круглый сначала, безнадежно-унылый потом.
Отложит карандаш, не закончив рисунка.
Смотреть на отражение в окне, когда идет дождь.
Ждать последнего поезда.
Долго уговаривать себя позвонить и – не застать дома.
Отвечать на письма, среди которых нет самого главного.
* * *
…Полупустой троллейбус. Сладкая грусть, острая нежность и смутное ощущение, что когда-то так уже было. Или почти так. Л. смотрит в окно – на мое отражение – и молча улыбается. Стараюсь не думать, что на самом деле ему в другую сторону… От пальцев остаются круглые следы на заиндевевшем стекле. Идет снег и пахнет мандаринами.
…В очередной раз удивляюсь способности некоторых людей спать в общественном транспорте, к тому же стоя. И видеть при этом сны.
Долго ищу в сумке жалобно попискивающий телефон. «Nu kak u nas tam?»
«О, боги, боги! Яду мне, яду!»

ЗЫ. Героиня «я» не имеет ничего общего с автором. Все совпадения случайны.