Передовичка : Гудит, как улей, родной завод (на конкурс)

Давным-давно мне привелось трудицца на заводе «Серп и Молот», что раскинулся возле метро «Площадь Ильича». Вернее, это станция метро притулилась к Гужоновскому детищу. (Гужон – председатель Московского общества заводчиков и фабрикантов в1907-17гг).
Топая от метро к проходной прокатного цеха, трудящиеся всякий раз любовались бронзовой фигурой вождя мирового пролетариата работы архитектора Чеканаускаса и скульптора Йокубониса. Дедушка Ленин, созданный задумчивыми прибалтийскими ваятелями, в отличие от большинства своих бронзовых собратьев, не простирал указующих дланей в светлое будущее. Гордо задрав волевой ебальник к небу, засранному выбросами с литейки, кремлевский мечтатель самозабвенно почесывал свой бронзовый зад. Вот так: http://image.otdihinfo.ru:8125/WWW/images/1879.jpg
Безмятежный вид Ильича как бы говорил: идите, товайиси, спокойно йаботайте, никаких неп'гийатностей на ваши съйальники не ожидается. Но это видимость. Не зря у вечно хлюпающего носом мастера Вовика в журнале смены имелась графа для несчастных случаев. Горячий цех – это вам не шутки! Там даже молоко за вредность всем, кроме меня, выдавали. Моя работа – документы на выпускаемый металл печатать, вредной не считалась ни разу.
– За какую такую вредность на тебя ценный продукт переводить? – говаривал Вовик, назидательно шмыгая внушительным шнобелем.
– За мою, – ответствовала я обычно.
– На твою вредность молока, для всей бригады предназначенного, не хватит! – парировал мастер.
Он никак не мог забыть о записи, сделанной в журнале, опрометчиво оставленном на моем рабочем столе. Был у нас развеселый работничек Шурик Чухлебов, не наживший к сороковнику ни хрена, кроме конуры в коммуналке, багровой рожи вкупе с мутными охуевшими глазюками, да идиотской привычки то и дело орать на весь цех «да чтоб я обосрался!». Стоит ли говорить, что запись, сделанная моей рукой, гласила: «А.Чухлебов обосрался».
– Хотя бы карандашом писала, а не ручкой, паршивка! – орал раздосадованный Вовик, не успев ухватиться за ворот моей спецухи. Окажись сопливый мастер проворнее, ему было б на что заменить злую шутку, подтертую впоследствии бритвенным лезвием «Нева».
Шутки шутками, а несчастных случаев в прокатке хватало. Обожженных раскаленными болванками рабочих рук, ног и морд можно не считать. За год моего пребывания на заводе насчитывалось несколько смертей, одна нелепее другой.
С первыми тремя все просто. Пять работяг, за неимением прочей спиртосодержащей жидкости, нарезалась тормозухи. Двое ослепли, трое склеили ласты, дав повод своим коллегам упиваться в хлам на третий, девятый и сороковой день после сего трагического события. Впрочем, заводские бухали и безо всякого повода. Это обстоятельство не помешало при поступлении на комбинат у меня, вчерашней десятиклассницы, потребовать справку из наркологички. Да у вас же, говорю, одни алкаши работают. А мне: а у них есть справки, что они не алкаши.
Так что, конечно, все до одного несчастные случаи происходили по пьяни.
Случай раз. Электрики, согласно профессии, ужравшиеся в отключку, были разбужены мастером и посланы устранять неисправность на линии цехового крана балки. Понятно, что у свежевышедшей из отключки парочки горе работников пошли по пизде все правила ТБ. Запись в журнале не оставили, на страховочные пояса забили, таблички «идет ремонт» не навесили, а главное – стопорные башмаки в линию не воткнули. А хули? Линия обесточена, а пятитонный кран от сквозняка с места вряд ли сдвинется. Логично! Только кранов в прокатке было два. Второй исправно работал на линии, которая являлась продолжением первой. По ней тудым-сюдым хуярила крановщица Ксюха. Она славилась тем, что никогда не отгоняла от площадки кран в случае спонтанной или запланированной ебли на оном: «Нехай старухи завидуют!» Под старухами разумелись сорокалетние сменщицы. Крановщицы выходили на пенсию в сорок пять, окончательно ухандокав внешность и здоровье.
Ксюха неслабо разогналась, заглядевшись на сноровисто цеплявшего внизу пачки чугуна стропальщика Кольку, давеча добросовестно отымевшего Ксюху на рабочем месте в позе речного жителя.
Ху-як! Кабина крана номер два гулко ебнулась о кабину крана номер один. Тот незамедлительно двинул навстречу бухим электрикам. Чирикнув «ах, ты, ёптыть», один упорхнул наверх. Второй же впал в ступор, таращась на приближающуюся махину, как удав на кролика. Когда кабина поравнялась с застывшим от ужаса работягой, он крепко обнял её, широко раскинув руки, как обнимал, бывало, сто двадцатикилограммовую кладовщицу Райку Адаменко. Через мгновенье тело нерасторопного электрика жутко хрустнуло, раздавленное о железную опору крана. Второй электрик не дал своему расплющенному коллеге рухнуть с шестиметровой высоты и выволок его наверх. Из медпункта притаранили носилки. Погрузили на них то, что прежде было пьяным электриком. Окровавленная человеческая лепешка еще минут пять издавала страшные, похожие на рев смертельно раненного зверя, звуки, которые затихли на полдороги в медпункт. И в наступившей тишине раздался отчаянный вопль Ксюхи, на корячках сползающей с площадки крана.
– Никогда! Больше ни-ког-да!
– Что «никогда»?! – метнулся к ней Вовик, прижимая к груди журнал с еще незаполненной графой «несчастные случаи», – Будешь работать, йобана! Мало того, что электриков теперь некомплект…
– Нет-нет-нет!!! – не унималась крановщица, – Больше никогда и ни с кем я не смогу кончить на этом злоебучем кране-е-е…

Случай два. Не секрет, что охуевающее от безделья и поголовно окольцованное заводское начальство не прочь поебстись в рабочее время. Для тех, кому прискучила ебля секретарш на столах, существовала комфортабельная заводская сауна с обеденным залом и бассейном. Сауна располагалась прямо возле выхода из прокатки. Работяги ходили туда по записи, прихватив с собой котомки с полотенцами, мочалками, жратвой и бухлом. Строго в нерабочее время и однополыми группами. Для начальства, даже вшивого, типа мастеров участка, делалось исключение. Можно было и в рабочее, и смешанными компашками. С собой брали крановщиц помоложе и посимпатичней. Старшие товарки по работе делали вид, что ни о чем не догадываются. Сами тоже, небось, в свое время набегались «в другой цех на срочную погрузку».
В один такой «банный» день, возвращаясь с обеденного перерыва, мы услышали безумно-истошный крик.
– Анька утопла! – крик казался особенно безумным в цехе, заполненном раскаленными и грохочущими железками, – Только что утопла-а-а!
– Пиздец! – жизнерадостно воскликнул Чухлебов, – Шизанулась Нинка! Вот, что значит недоёб, чтоб я обосрался!
Все признаки сумасшествия на лицо: морда побелела, глаза бешено вращались, а нижняя челюсть выбивала дробь. Нинка давно числилась в «старухах» – ей оставался всего год до пенсии по горячей сетке.
– Одно на уме у мудака! – осадил Шурика степенный бригадир Корнеич, – Может, перегрелась просто. Ща на кране плюс писят по Цельсию.
Бережно обняв «старушку» Нину за плечи, бригадир попытался развернуть её в сторону медпункта.
– Ой, только не туда! – заголосила крановщица, – Корнеич, миленький, там Анька утопшая!
– Точно, свихну… – бригадир осекся.
Неподалеку сбились в стайку крановщицы. Слышались их возгласы: «жалко Аньку», «дочку жальче, одна теперь останется».
– Твою мать! – Корнеич медленно стянул засаленную кепку и сплюнул в окалину, густым траурным слоем покрывшую цементный пол, – Анюта… Кто бы мог подумать?!
Действительно, кто мог предположить, что молчаливая, со строгим иконописным лицом, высокая тоненькая Аня могла составить компанию местным начальничкам и разбитной Ксюхе. Но подтверждением тому была лежащая у входа в медпункт мертвая Аня с обезображенным до неузнаваемости лицом. Губы разбиты, зубы выбиты, вместо переносицы страшный черный провал. Официальная версия – пьяная поскользнулась, ударилась о бортик бассейна, вырубилась, упала в воду и захлебнулась. А неофициальная… Много их было. Высказался и вездесущий Чухлебов.
– У меня бы хуй утопла, – широкая грабля с грязными обгрызенными ногтями замерла в районе драной мотни, – вот где бы она у меня была – на хую, чтоб я обосрался!
Долбоеб Шурик, сам того не ведая, добавил ту каплю, которая переполнила чашу моего терпения. Я больше не намерена была терпеть свое присутствие на «Серпе»!
В последний рабочий день я стырила в ОТК ведерко чудесной небесно-голубой краски, коей помечают болванки шарикоподшипника. И большими красивыми, как в заголовке школьной стенной газеты, буквами вывела на стене прокатки: «Гудит, как улей, родной завод. А мне-то хули? Ебись он в рот!» Красотища! Вот, наверное, мастер Вовик порадовался!