Адвентист : Панихида (на конкурс)

Если вы, дорогие граждане, скажете, что работать администратором на похоронах легко, дескать, стой себе с прискорбным ебалом, а все вокруг идет как по маслу, то вы нихуя не понимаете в валовых поставках новопреставленных рабов божьих миру загробному. И уж тем более, откуда вам знать премерзкий характер Аркаши Шпигельмана, который успешно заправлял этой богадельней уже пять лет, люто меня ненавидел, но терпел, ввиду полного отсутствия в штате подобных мне трудоголиков идиотов, способных выкрутиться из любой ситуации.
-Не простые похороны, - предупредил Аркаша и ехидно посмотрел на меня.
-Поебать,- сказал я, - но после них ты отпустишь меня в отпуск.
Кустистые брови Аркаши асимметрично посмеялись моей самонадеянности.
По пути в морг я изучил документы на усопшего и прочую бумажную поебень, с инструкциями от хитрожопого еврея по плану оплаченных мероприятий.
Покойный Григорий Иванович Переверзев, был известной, в определенных кругах, личностью, а попросту Пинцетом, и явно не за остроту ума. Чья-то ловко выпущенная пуля остановила мозговые процессы, а до кучи и прочую жизнедеятельность этого оторванного лихими девяностыми от сохи креста.

Пиздец, предсказанный провидцем Аркашей, ожидал меня в морге, где за два часа до церемонии прощания выяснилось, что трупа нет. Просто нет. Дежурившего вчера патологоанатома нет, студента-медика из их смены нет, связи с ними нет, нихуя нет, а есть только я, свежелаковый гроб, костюмчик и около двух часов на поиски жмурика.
-Да они там ахуели!, - орал в трубу Аркаша, - Делай что хочешь, но если они сегодня не закопают его, они все равно туда что-нибудь зароют, и поверь, это будут наши с тобой яйца, как единственное напоминание о нас!
Из невостребованных в наличии был лишь безрукий калека, двухнедельной заморозки и найти к нему недостающие клешни было попросту невозможным. Оставалось выйти на улицу и раскроить череп первому же неудачнику, попавшемуся мне на пути.
-Меня осенило!- прорезался Аркаша из часового небытия, - Быть тебе Пинцетом! Я сам проведу похороны, а ты лезь в гроб, и лежи себе перди бесшумно, чтобы близко никто не лез. Когда все разъедутся, мы тебя выкопаем и воскресим! Да и потом ты как две капли воды с Пинцетом, только чуть поменьше. А то хуй тебе, Жора, а не отпуск. Я выезжаю.
Перспектива быть погребенным заживо меня не радовала, но мысль, что Ленка, моя Ленка полетит через два дня в Египет одна и там ее непременно выебет на рождество пыльный бедуин, а не я, толкнула меня в гроб…
-Клоун блять, - с прискорбием констатировал пропитанный насквозь формалином Петрович, - одевать живьем мне не приходилось, с покойниками легче, не жалуются. Обработаю тебе рожу, что мать родная не узнает. Нака спиртику внутрь, чистейший, не смотри, что желтоват.

В прощальный зал тихо входили люди. Я слышал о том, как скукожился покойный, усох, изменился, но все равно как живой, и на мое счастье никто не лез лобызать меня рыдая. А когда несли к катафалку, мне даже удалось мельком разглядеть несколько лиц. От мысли, а не ущипнуть ли вдовушку за жопу я чуть не загоготал, но вовремя вспомнил о своих яйцах и их острой для меня необходимости в Египте.
Похороны, не похороны, а пробкам похуй, в животе спирт Петровича медленно разъедал внутренности. Двое из свиты Пинцета несли у гроба бессменный караул, чтобы шпана из нашего похоронного бюро не подпиздела с покойного полкило рыжья. Эти двое из ларца сидели возле меня с деревянными ебалами и молча пялились в окна. И только уже на вьезде на кладбище один из них тихо сказал, - Не верю я Пинцету, эта сука и с того света воскреснет, так что, чтоб наверняка…, - и положил мне под спину какую-то неудобную хуйню. Хуйня тикала.
-Два часа и уебет, - ехидно сказал долговязый, как раз закопают и разъедемся, не сильно уебет, аккурат кашу в гробу сделает, так что если этот гандон и явится с того света, то в виде пюре.
Вот тут страх, холод и формалиновый спирт Петровича сложились против меня в пасьянс, я сдался и жидко обосрался, нассав с расстройства в тоненькие брючки. Панихида длилась уже минут сорок, поп махал кадилом, Аркаша нес несусветную хуйню о моих прижизненных достоинствах, мороз трещал все сильнее, а хуйня за спиной тикала… Лежа в гробу, у края могилы, я стал понимать, что мне пришел неминуемывй пиздец, или я дам дуба от холода прямо сейчас, или Аркаша часа через три выкопает вонючее оливье в обосраном костюме. Так рано подыхать не входило в мои планы, даже ради престижа фирмы. Когда Аркаша прискорбно и тихо произнес, - подходите, прощайтесь…, - я, скрипя, привстал и повернул свое синюшное ебло в сторону смертных, ебло там так и осталось. Сказать что-то я не мог, зубы стучали от холода, а рожу перекосило так, что, судя по взглядам присутствующих, они увидели саму смерть. Из гроба я вылезал долго, ни одна сука не помогла, меня трясло как восьмиклассницу, в холодном кабинете гинеколога, дерьмо, разлившееся по штанинам застыло и я двинулся на толпу медленно не сгибая ног, как циркуль.
Кто-то сильно пернул, а кто-то тихо произнес, - срань господня… а я все никак не мог поставить ебало прямо, оно смотрело в бок и чуть вверх. Долговязый грохнулся на четвереньки, и пополз к могиле, нелепо заикаясь, - Гришаня, бля буду, это пермские, за гроши повелся, Гришаня!
-Заберите козла, - сказал крепкий мужик, стоящий рядом с вдовой, указав на долговязова. –Где Пинцет?, - обратился он уже ко мне.

Аркаша отвез меня домой в своей машине, а через неделю ее продал, сказал, что запах обосраного трупа поселился там навсегда. Пинцета откопали среди похороненных накануне безымянных, но на его похороны я уже не пошел, и вообще в похоронном бюро я больше не работаю. Аркаша часто зовет вернуться назад, но хуй ему, я теперь тамада на свадьбах, и живой.