Викторыч : Чмоки

Эта реальная история случилась в одном городском учреждении культуры, а точнее в одном из мест общественного пользования данного официоза. Короче, туалетный инцидент.
Конечно же, виноват ремонт. На неделю перекрыли женский туалет на третьем этаже и перевели его в мужской на втором. Но дело даже не в этом, дело в том, что некий Федот Иванович заведующий сектором поэзии в данном издательстве был склонен к задумчивости. Он уходил в себя и подолгу оттуда не возвращался, хотя внешне он присутствовал: сидя за своим рабочим столом, стуча каблуками в коридорах, бросая фразы из своего внутреннего монолога в лицо случайному собеседнику. Ото всего этого он слыл чудаком, что вполне естественное звание для поэта. У Федота Ивановича была поэтическая органика.
Есть две категории поэтов: те, которые с лапшой на ушах и те, у которых – перхоть. Те, которые с лапшой не признают никаких других поэтов категорически, кроме себя Великого, однозначно. Все другие – гавно, то есть не поэты, cчитают они.
Те, которые с перхотью, помалкивают, иногда, впрочем, выступая с глубокомысленными рассуждениями. Но что-либо понять в них не представляется возможным, ибо они говорят не для этого, а просто для обозначения статуса. И ещё они постоянно пишут, в отличие от первых. Пишут, строчат в стол, в буфет, в диктофон, в телефон, в монитор,в мозговые извилины, в бумажные клочки, в заборы, в стены, в любую поверхность.
Федот Иванович был таким пишущим поэтом. Издал книжку стихов «Падение ввысь» и ныне полностью посвятил себя издательской деятельности. Теперь от него кое-что зависело и это работало на вдохновение.
По характеру – дотошен, но скромен, женат, в быту – тих. Если разговор не касается поэзии. И не дай Бог кому-либо к ней прикоснуться при нём. Заебёт вниманием.
И вот однажды, весь в себе, весь в задумчивости, мысленно правя очередную издаваемую рукопись ветерана литтруда, он шел по весьма конкретному делу в место общественного пользования, как обычно на втором этаже по коридору, вторая дверь направо.

Вторым персонажем рассказа явилась неприметная женская особь по фамилии Маханько-Энгельгард. Женская доля её была такова: первый муж – хохол Маханько работал прорабом и был агрессивен до рукоприкладства. За что она его очень любила. Бывало, получит тумаков, возненавидит всем сердцем до слёз, а потом неожиданно для себя возлюбит все душой или наоборот. «Кондратий» схватил хохла на седьмом году совместного проживания – апоплексический удар на производстве.
Маханько вышла замуж за еврея Энгельгарда, кстати, начальника бывшего мужа, фамилию которого она сохранила, как память. Еврей был злоебуч, но добр. Руки на жену не поднимал, за что она его полюбить так и не смогла. Охотно поднимал другое место и этим местом был активен шо пиздец, но не судьба. Поэтому он ушел к другой, оставив Маханько-Энгельгард без средств и, слава Богу, без детей.
Разведёнка потосковав, помыкавшись, нашла, наконец, место уборщицы в издательстве. Три этажа подмести, влажную уборку сделать и три туалета соответственно. На втором этаже у неё и подсобка была: креслице, тумбочка, шкафчик, инструмент. Подвесит табличку «Уборка» и балдеет с часок. Опосля идёт по этажам. Такая размеренная жизнь ей была по нраву. Опять же, среди людей, мужчин имеется в виду. Но те её не замечали, как будто она в слепом пятне у них постоянно пребывала. Уж и приоденется поярче, после того, как рабочий халат скинет. Да, кому оно надо?
Годы идут, душа просит, тело требует. Стала женщина молиться потихоньку, просить всевышнего послать ей встречу с желанным. Даже картонную иконку в подсобке поставила.

Так вот намолится, вспомнит своих мужей, яичко варёное съест, сосисочку, кефирчиком запьёт и за работу.
В тот день ей приспичило. Закрутило. Пошла она в кабинку, расщаперилась, присела и облегчилась.
В это самое время наш задумчивый поэт-издатель идёт на автомате по коридору в новых тапочках на резиновом ходу. Мягко так ступает, аки тать в ночи скользит. Дверь в туалет распахивает не глядя, проходит умывальную, расстёгивая на ходу ширинку и одновременно складывая рифмы мозгом. Поворачивает налево к кабинкам и заранее достаёт свой «огурец», готовый помочиться. Дверца в первую кабинку распахнута… Федот Иванович весь в задумчивости, напоминаю, то есть на внутреннем экране мозгового монитора лишь строчки плывут, рифмы, рифмы, блять…

А Маханько-Энгельгард в полнейшей расслабухе. Табличку на дверях повесила, тем более, здесь и сейчас - женский туалет, что подтверждается буковкой «Ж» на принтере отбитой и скотчем прилепленной. Сидит значит, облегченная, уперев руки в пухлые колени, глазки закатив, и зевает…
ЗевОта, зевОта уходи на Федота, с Федота на Якова, с Якова на всякого. Не обращайте внимание, это к слову.
Только она сладко зевнула и стала закрывать ротовую полость, как почувствовала в оной посторонний предмет, охуительно напоминающий ей о былом.

Всё произошло по-быстрому: Федот Иванович весь в рифмах с хуем в руке делает шаг к унитазу и чувствует им, что попал… не туда куда-то. Нельзя сказать, чтобы он так уж сильно хотел сцать. Просто по привычке и в прострации зашел отлить.
То место, куда он попал было влажным и тёплым. Оно облепило его хуй и стало ему приятно.

Маханько-Энгельгард раскрыла глаза и узрела перед носом паховую область неизвестного мужчины. Детородный орган, которого, нормальных размеров, кстати, был у неё во рту. Каким чудом это случилось, не её бабьим умом домысливать. Бабий ум, тем не менее, подсказал ей, что надо эту данность воспринять, как должное, как Божий промысел и воспользоваться ниспосланным ей благом. Что она и сделала. То есть начала сосать и сосание это возбудило весь её, ждущий ласки, организм до самой матки и всех придатков. Обхватив руками мужской зад, она сосала упоительно с причмоком.

Федот Иванович охуевший от эдакой метаморфозы, почувствовал внезапную телесную гармонию, давно им не испытываемую. Духовность духовностью, а телесная оболочка алкала своё. Жена, канешна, предоставляла соитие раз в месяц, отмеченное в календаре (безопасные дни, сами понимаете). Изменял ей Федот Иванович только с Музой, с Эрато, с которой он скользил над облаками среди воздушных замков… А тут такой эсклюзив!
Нет, Федот Иванович тотчас же вернулся из дальнего-далека в туалетную реальность. Йобанырот! Он узрел себя в кабинке, возле унитаза, на котором сидела баба (конечно, он её не помнит) и натурально отсасывала у него. Уму непостижимо! И где? В издательстве, чуть ли не на рабочем месте. Он, было, дёрнулся, но баба не отпускала. Схватилась ладошками за его хуясельник и причмокивает с оттяжечкой. Йобана!
Надо ещё напомнить, что хуй устроен таким образом, что он либо сцыт, либо ебёт. Одновременно не получится. А проссаться захотелось, однако.
- Вы это… можете на некоторое время, - пытается отвлечь Федот бабу от своего занятия, - прерваться на минутку, если это вас не затруднит… Мне бы отлить, только, - просит он.
До сознания Маханько-Энгельгард доходит, что ниспосланный ей высшими силами мужчина, хочет элементарно поссать. Но упускать его она никак не в силах. Поэтому женщина привстаёт и тянется губами к мужским губам, ручками же, ручками при этом, напряженный орган пытается направить к низу.
Федот рычит: - Не так резко, мадам, сломаете…
- Что вы, что вы, я же, как лучше хочу, - и она изгибается так, чтобы Федот смог наклониться до сливного бачка и в таком наклонном Г-образном положении внутренний клапан приоткрылся, и он смог опорожнить мочевой пузырь. Облегчив душу, он в недоумении застыл.
Маханько-Энгельгард молча перехватывает инициативу и, не отпуская, как слона за хоботок ведёт Федота в подсобку, прикрывая на защёлку входную дверь паходу. И там, на кресельце ляжки раздвинув, принимает гостя в свою разгоряченную ачму. Столько раз и в таком размере, на кои хватает поэтического мастерства Федота Ивановича. Можно сказать – поэма экстаза в трёх частях получилась. Первая – ам-фи-ам-фи-ам-фи- брахием! Вторая –дак-тилем, дак-тилем, дак-тидем! Затем и третья последовала, задняя стыковка – ана-пестом, ана-пестом, ана-пестом… Опа-на!