Бабука : Пигмалион (вырватое)

Через час Фред, поднявшисть на восьмой этаж большого дома, в котором он насчитал целых шестнадцать подъездов, нажал кнопку звонка. «Только бы были дома, че я зря сюда через весь город пилил?» - подумал он. К его облегчению за дверью послушались шаги и женский голос спросил:
- Кто там?
- Это я, Фред. Я к Кириллу по делу.
- Дверь открылась, и в проеме показалась высокая тонкая девушка, стоявшая к Фреду в профиль. На ней были джинсы и свободный свитер. Фред видел ее раньше несколько раз, но только сейчас заметил, что ноги Марины Оленевой кончались примерно на том же уровне, на котором у него самого начиналась шея.
- Привет, Фред. Заходи.
- Чао-какао! - бодро молвил Фред. - Ну как там Италия? Как трудовые будни супермодели?
- Нормально, - Марина явно была не настроена на длинный разговор. - Кирилл у себя в комнате.
Показывая рукой вглубь коридора, она слегка повернулась, и Фред увидел с левой стороны ее лица огромнейший синяк. Безобразное бурое пятно с синими, зелеными и красными разводами начиналось прямо под удивленно выгнутой ниточкой брови, полностью заливало глаз, так что его вовсе не было видно, стекало на высокую, но опухшую и бесформенную скулу, и спускалось по щеке чуть не до подбородка. Контраст с правой половиной, светившейся почти инопланетным нежно-персиковым оттенком абсолютно чистой и гладкой кожи, был настолько страшным и неожиданным, что Фред вздрогнул. Более несимметричного лица невозможно было себе представить. Фред открыл было рот, но тут же осекся и пошел вглубь квартиры.

- А, это ты, ну заходи, раз пришел.
Высокий широкоплечий парень, не вставая с кресла, протянул Фреду ладонь и обозначил рукопожатие. «И зачем мужику такая рожа?» - в который раз подумал Фред.
Кирилл Оленев был красив. Он был одновременно похож сразу на нескольких модных артистов, наших и зарубежных, которые при этом между собой не имели абсолютно никакого сходства. Природа как будто решила показать, на что она способна и, отыскав в каждом человеческом типе наиболее благородные, пропорционально совершенные, мужественные черты, а затем, придирчиво отобрав из них самые-самые, украсила ими фейс Кирилла Оленева. Кирилл, таким образом, единолично представлял практически весь спектр женских вкусов и фантазий. Кому-то он казался знойным темнобровым мачо, с концентрированным тестостероном текущим по жилам вместо крови, а кому-то - свежеликим Апполоном, умытым волной темнорусых, мягких волос. Одни видели в нем авантюриста, окутанного возбуждающим облаком опасности, не знающего сомнений и потому непобедимого, способного взять у жизни - с боем, если нужно - все, что ему захочется у нее взять, без исключения. Другие за столь впечатляющим фасадом искали – и находили – молодого интеллектуала, ироничного и тонкого, с безупречным вкусом в одежде, музыке, книгах, манерах. Словом, практически для любой девушки Кирилл Оленев был мужчиной мечты, а мечтам, как правило, не свойственны изъяны. Когда заветные сны, приходившие с раннего отрочества, о которых не рассказывала ни маме, ни подругам, полузабытые, как будто виденные в какой-то далекой прошлой жизни, вдруг возвращаются на яву в виде живого человека, хрупкий девичий разум подвергается чудовишным нагрузкам – на сжатие, растяжение и излом. Доводы этого самого разума, о том, что такого мужчину будет в любой момент времени хотеть очень большое количество очень красивых женщин и что, скорее всего, с точки зрения его самого, полный идиотизм быть продолжительное время с одной и той же, если каждый день можно брать новую, даже нескольких, если захочется, причем без всякого труда, - эти доводы не то, чтобы полностью смолкали, они задвигались в дальний ящик сознания, под стопки толстых подушек и одеял, и оттуда звучали все глуше и невнятнее. «В конце концов, может же мне повезти, – уговаривала себя девушка - Может, он поймет, что именно со мной он будет счастлив, и больше ни на кого не посмотрит. А подруги все подохнут от зависти. Ну а если нет, ну, что делать. Надо хотя бы попробовать. Ах, какой же он хорошенький...» Что лучше - быть эпизодом на блистательном пути победителя, или единственной на всю его скучную жизнь любовью неудачника? Природа имеет ответ на этот вопрос, и эволюция имя ему.

- Виски будешь? – предложил хозяин, кивнув на элегантную бутылку, стоявшую тут же на столе.
- Ух ты, неужто в самом деле виски? Наливай! – охотно согласился Фред.
Кирилл поднялся с кресла. На нем была длинная светло-голубая футболка с женским портретом и названием итальянского дизайнерского дома, знакомого даже такому далекому от мира моды человеку как Фред. Поверх нее была надета меховая безрукавка. На ногах Кирилла Фред обнаружил самые обычные валенки. Поразившись такому эклектизму в подборе гардероба, Фред еще раз обвел взглядом поджарую, как у ягуара, фигуру Оленева, непроизвольно задержавшись на рисунке в центре футболки. Лицо девушки показалось ему знакомым. Оленев, разливавший еще остававшуюся в бутылке янтарную жидкость в стаканы, перехватил его взгляд.
- Любимая жена привезла – с собственным портретом. Она теперь лицо фирмы. Постеры по всей Европе висят... Сука...

По рассказам самого Оленева и многочисленным слухам, циркулировавшим среди студентов, Фред представлял себе примерно такую историю. Кирилл и Марина знали друг друга с детства - они жили в одном дворе, ходили в одну школу, вместе занимались фигурным катанием и даже в свое время заняли призовое место на каком-то юношеском чемпионате. Их родители тоже были хорошо знакомы: отец Оленева был директором довольно крупного оборонного завода, а папа Марины не слишком быстро, но неумолимо, как бульдозер, продвигался по партийной линии, пока, наконец, не стал секретарем райкома. Выбор пары был легким для обоих молодых людей. Кирилл был однозначно самым симпатичным парнем не только во дворе, но и, пожалуй, во всем подведомственном Марининому папе районе. Марина же, не будучи, в общем-то, классической красавицей, отличалась тем типом внешности, не заметить который было невозможно. Крупные, почти - и все же несовсем - правильные, черты лица, широко расставленные, как бы выгнутые кверху по краям, глаза при гвардейском росте в 183 см, из которых большая часть приходилась на ноги - точеные, будто китайские палочки, вырезанные из мамонтовой кости великим мастером для самого императора - производили на неподготовленных прохожих могучее впечатление, которое из-за внезапного избытка эмоций и недостатка определений выливалось во фрикативно-свистящее «Ни фига себе!» и его разнообразные синонимы. В общем, после придирчивого сравнительного анализа, Оленев заключил, что сомбреро будет, пожалуй, по Хуану. Тем более что от дополнительных примерок он отказываться не собирался, ибо, как говорят французы, лучшее - враг хорошего.
После школы Кирилл и Марина поступили в один институт. По окончании первого курса юношу, как и большинство его ровесников, забрали в армию - влиятельный папа не стал отмазывать сына из принципиальных соображений - а Марина писала ему в часть каждую неделю по три-четыре длинных письма. Через месяц после дембеля Кирилл, не став откладывать неизбежное, женился на Марине и получил в подарок кооперативную квартиру. Впрочем, вскоре Кирилл стал осозновать, что вернулся он не в ту страну, из которой два года назад уходил на службу. Вокруг все колебалось, дрожало и ходило ходуном, как половицы в видеофильме про дом с привидениями. Даже самые привычные, сами собой разумеющиеся вещи вдруг утратили всякую определенность. Завод отца, в течение многих лет выпускавший что-то невероятно секретное, вдруг перешел на производство каких-то кастрюль и баков. Тесть же на происходящие пертурбации отреагировал и вовсе своебразно – он вдруг умер, поставив под угрозу преемственность партийной линии в руководстве крупнейшим районом города в столь непростое время.
Проучившись примерно семестр на втором курсе, Кирилл не увидел в продолжении образования никакого смысла. В то же время наступавшая эпоха бартера и дефицита наличности несла с собой некоторые возможности. В силу обстоятельств, абсолютно абсурдных и в то же время предельно реальных и данных населению во всех возможных ощущениях, на заводе отца зарплату вдруг стали платить импортными пылесосами самых разнообразных моделей, элегантными как боллиды Формулы-1. Поскольку спектр потребностей рабочих и служащих завода не ограничивался пылесосами, хотя бы и самых передовых конструкций, они охотно соглашались уступить красивые бытовые приборы по весьма умеренной цене. Подключив семейные сбережения, Кирилл приобрел десятка три и даже сумел доставить их, с немалым риском, в столицу одной из прибалтийских республик, в то время еще формально советских. Идея состояла в том, чтобы продать пылесосы на местном рынке, а на вырученные деньги купить подержанный «Опель». Машину Кирилл намеревался перегнать домой и выгодно продать, а полученную сумму использовать для приобретения новой партии пылесосов и далее по кругу. Однако примерно через час после того, как Кирилл занял место за прилавком, к нему подошел щуплый паренек и предложил поделиться по-братски. Растерявшись от необоснованности его претензий, Кирилл своротил парню на сторону нос. Продолжение балтийской эпопеи было окутано густым туманом, из которого Кирилл появился без денег, пылесосов и желания повторить вояж.
И все же истребить предпринимательский дух было не так просто, и по прошествии некоторого времени Кирилл возглавил новое предприятие, на этот раз семейное. Дочка покойного секретаря райкома оказалась рукодельницей: легко поддавшись на уговоры мужа, действительно горячо любимого, она по выкройкам из «Бурды» ночи напролет шила халатики и сарафаны, которые Кирилл размещал по магазинам вроде упомянутого ранее «Военторга», широко применяя против дам-заведующих свое термоядерное обаяние и массово их поражая. Несмотря на все усилия в сферах производства и реализации, после вычета затрат на ткани и расходные материалы рентабельность предприятия оставалась неприемлемо низкой. Кирилл быстро потерял всякий интерес к швейному делу и взял творческий отпуск, затянувшийся на месяцы.
В поисках себя он стал уходить из дома, иногда на несколько дней кряду, а когда возвращался, Марина, заглянув в лицо мужа, видела там такое, что сама, без распросов и сцен, быстро находила удобное объяснение его отлучке и даже почти успокаивалась.
И вот однажды, когда по телевизору показывали финал очередного конкурса красоты, эпидемия которых охватила страну некоторое время назад, муж посмотрел на молодую жену - и туча сбежала с его лица. Он будто вышел из дремучего леса, где долго и бессмысленно плутал, на широкую прямую просеку. Дорога к успеху вдруг увиделась совершенно ясно во всех своих узловых пунктах: конкурс – победа – контракт с домом моделей – заграница. Этот сценарий, по сути дела сказочный, странным образом казался более осуществимым, чем, скажем, открытие пары ларьков в родном городе, все большая часть жителей которого вдруг стала проявлять необыкновенные способности к бандитизму. Марина не стала сильно возражать против перспективы обмена швейной машинки на корону королевы красоты, и процесс, согласно популярному выражению, пошел.
Для начала Кирилл посадил и без того худенькую жену на радикальную диету. Затем он тщательно обследовал маринину фигуру с ног до головы и заключил, что грудь неплохо бы слегка увеличить, а бедренные и икроножные мышцы, хорошо развитые в результате занятий коньками – напротив, немного уменьшить. И там, и там речь шла лишь о минимальной коррекции, но перфекционист Кирилл решил, что береженого бог бережет. В ход пошли гантели, эспандер и даже отжимания от пола – причем Кирилл, уложив супругу ничком в партер, с расстановкой и удовольствием командовал: «Делай раз! Делай два!». Кроме того, Кирилл ежедневно сильными руками делал Марине массаж и при этам мял и месил ее так, что та кричала в голос, вызывая черную зависть соседок по лестничой клетке. Им были найдены некоторые весьма остроумные решения. Например, ноги будущей модели он разглаживал расписанной под хохлому деревянной скалкой, налегая на нее всем весом, будто старался заасфальтировать пешеходную дорожку. Более приятной процедурой для терпеливой Марины все-таки было натирание маслами и лосьонами, добытыми по большому блату.
Через несколько месяцев Кирилл привел фотографа, и тут же в квартире были сделаны снимки для «портфолио». Фотографии удались – взглянув на них, Кирилл в первую секунду даже не узнал собственную жену. Благодаря физиономическим особенностям и найденным фотографом сочетаниям света и тени, на снимках она получилась еще красивее, чем в жизни. Но главным было все-таки другое: с портретов смотрела, то весело, то задумчиво, очень юная и свежая, но в то же время взрослая женщина, в лице, улыбке, глазах, осанке которой были и радость жизни, и потаенная боль, и ум, и воля, и гордость, и доброта, и еще много другого, чего Кирилл как-то раньше не замечал. От прекрасного образа девушки на фотографиях трудно было отвести глаза, его хотелось читать, как книгу, он завораживал, тревожил, оставался в памяти нестираемым отпечатком.
Заявку с приложенными к ней снимками подали на конкурс мисс чего-то там. Вскоре пришел ответ: Марина допускалась к участию, и должна была выехать на Черноморское побережье. Кирилл поехал с ней. Претендеток разместили на территории пионерского лагеря, охраняемой какими-то мордоворотами, некоторые из которых были с собаками. Контакт с окружающим миром разрешался только по телефону не более двух раз в неделю. Нарушение распорядка наказывалось незамедлительным снятием с конкурса. Столкновение с непредвиденными трудностями в достижении того, что всегда было так легко, произвело на Кирилла Оленева необыкновенное действие. Как будто кто-то повернул переключатель, переведя все его тело и органы чувств в режим немыслимо высоких оборотов. Кирилл мог не есть и не спать несколько дней подряд, слух и зрение его чрезвычайно обострились, он находился в состоянии какой-то непрекращающейся, саму себя питающей эйфории. По ночам он легко, почти не касаясь, перепрыгивал высокий забор, затянутый колючей проволокой, пробирался на условленное место и ждал. Вжимаясь в землю и замирая при звуке шагов или голосов поблизости, он, на каком-то глубоком, первобытном уровне сознания, хотел, чтобы его обнаружили, с пугавшим его самого сладострастием предвкушая, как загонит охраннику в глотку его же собственную дубинку, как ударит фонтан из пенящейся словно пепси-кола крови, разбитых в брызги зубов и ошметков горла, как надвое развалится пасть овчарки в его руках, и как забавно будет смотреться морда с ушами в отрыве от всего остального. Иного финала схватки пылающий восхитительной лихорадкой мозг Кирилла просто не мог себе представить: все эти мускулы, боевые искусства, дубинки, ножи, специально обученные собаки были перед его тотальной, сжатой до чудовищной плотности, не из этого мира идущей яростью чем-то вроде экрана из папиросной бумаги на пути реактивного снаряда.
Марина приходила каждую ночь - иногда раньше, иногда позже, в зависимости от того, когда ей удавалось ускользнуть - но приходила всегда. Он набрасывался на нее, жадно целуя, обливаясь слезами счастья, шепча удивительно нежные, прекрасные слова. Обнимая ее, он чувствовал, как каждая клетка его тела, считанные минуты назад разрывавшаяся от неистовой, неутолимой агрессии, наполнялась пузырьками какого-то волшебного, неизвестного природе газа в миллионы раз легче воздуха, и он в долю секунды взлетал, возносился, взмывал туда, где крупные южные звезды каруселью кружились вокруг огромной желтой луны. А Марине казалось, что быть такой счастливой, какой бывала она в эти минуты – преступление, ересь, за которую она будет когда-нибудь наказана.
Перед тем, как расстаться, он брал лицо жены в ладони, и, глядя ей в глаза, распрашивал о том, как проходят ее дни и вечера, что с ней делают устроители этого чертова конкурса. Марина отвечала, что с девушками работают визажисты, стилисты, хореографы и еще какие-то спецы, что их учат двигаться, уверенно и профессионально держать себя. Кирилл принуждал себя верить, но утром с ловкостью Тарзана он влезал на самую высокую сосну и в купленный у прапора из близлежащей части полевой бинокль смотрел, смотрел, пока глаза не застилала огненная рябь. Со своего наблюдательного пункта он иногда видел, как по территории концлагеря прогуливались какие-то вальяжные мужики. Появись любой из них в радиусе обзора рядом с Мариной, Кирилл – он знал это совершенно точно – выследил бы его, и не только свернул бы ему шею, но, повинуясь древнему инстинкту, наверно снял бы и скальп.
К счастью, обошлось без кровопролития. Конкурс, наконец, состоялся, идиотский как и все ему подобные. Марина заняла второе место, и ей тут же предложили заключить контракт с известнейшей итальянской фирмой. Перед отъездом она несколько дней горько рыдала и обещала, как только освоится в роли модели и оформит иммиграционный статус сразу же вызвать мужа к себе. Мечта сбылась, но радости у Кирилла почему-то не было. Невидимая рука повернула переключатель из одного крайнего положения в другое, проскочив при этом середину. Практически сразу после отъезда Марины, он стал пропадать в общежитиях, кочуя из одной женской комнаты в другую, как переходящий вымпел или табличка «Вы сегодня дежурные». Слухи и том, что Кирилл там творил шокировали даже Фреда с его опытом в Революционном Союзе. Как остро-респираторный вирус, Оленев залетал в очередную общагу, быстро поражал дюжину-другую жертв и через пару недель внезапно исчезал до следующей эпидемии.
Марина работала в Милане, впрочем, скорее по всему миру, уже два года, но каждые несколько месяцев приезжала к мужу, привозя деньги, подарки и новости о развитии собственной карьеры, все более невероятные. По слухам она звала его с собой, даже вроде бы договорилась в одной из модных фирм, чтобы его посмотрели на место манекенщика. Кирилл все не ехал, ссылаясь на какой-то бизнес, который у него был в городе.

- Сука... – повторил Кирилл. - Всем мне обязана, всем! Вот этими руками ноги ее жирные выправлял.
Кирилл потряс перед лицом Фреда ладонями со сбитыми, распухшими костяшками. Он поднял свой стакан со стола и жадно, одним глотком выпил.
Потом, будто вдруг вспомнив о нетерпящем промедления деле, Кирилл бросился к внутренней стене, разделявшей комнаты в квартире, несколько раз со всей силы ударил в нее кулаком и закричал:
- Шалава, итальянские хуи сосешь!
С потолка, как зубной порошок из опрокинутой банки, посыпалась штукатурка, а на стене остались новые отчетливые вмятины. Фред непроизвольно втянул голову в плечи и нашел глазами дверь. Он только сейчас понял, почему на Оленеве были валенки и меховая жилетка: студеный вечерний ветер врывался в квартиру через большую пробоину в стеклах обеих рам. Кривые, закапанные красным осколки торчали в рамах и валялись на подоконнике и полу. Фреду показалось, что он расслышал из-за стены тихие всхлипывания.
Кирилл повернулся Фреду всей своей стройной, и в то же время могучей фигурой, и неожиданно ровным голосом добавил:
- В люди эту овцу вывел...
- Что и говорить, ты, Кирюха, просто Пигмалион...- согласился Фред.
Помявшись секунды две, он все-таки не удержался и спросил:
- Слышь, Олень, а чё ты сам-то в Европу не свалишь? Ведь есть же возможность.
Кирилл усмехнулся.

- Чё я, педик, жопой на эстакаде крутить? А потом, не охота мне через ее рабочую манду в рай въезжать. Сам как-нибудь перебьюсь.
Фред не мог припомнить, чтобы Кирилл Оленев за последнее время куда-либо въехал через какие-то другие ворота, но спорить не стал.
- Ясно. Эх, Кирюша, мне бы твои проблемы, честное слово!
В разргромленной, продуваемой жутким сквозняком комнате сухим надорванным кашлем раздался хохот.
- Моих проблем хочешь? А что, давай, махнемся! Я не против.
Тяжелый, злой смех комками вываливался из горла Оленева, а его глаза, застланные желтоватой, цвета виски, пленкой, не мигая, смотрели сквозь Фреда, сквозь дверь и стены, не видя ничего, кроме огромной, пожирающей последние проблески света чернильной тучи безумия.
- Ладно, мне пора, - сказал Фред и шагнул к двери.
- Ты, чудик, за деньгами, небось, приходил, – понеслось ему вдогонку. - Возьми у этой бляди адриатической, скажи, я разрешил.

...Марина подала Фреду несколько купюр и вдруг, словно за что-то оправдываясь, быстро заговорила:
- Я язык выучила. В университет поступила... На архитектурный...
- Ты молодец, Маринка, – похвалил Фред. - Всегда была и всегда будешь.
Она стояла к нему в полоборота, и жуткое пятно с другой стороны ее лица сливалось с сумерками, заполнившими квартиру. «Беги, девка! Уноси ноги, пока жива!» - мысленно попросил он, а вслух сказал:
- Ты когда обратно?
- Скоро уже – послезавтра.
- Это хорошо – удовлетворенно кивнул Фред. Это очень хорошо! Ну, бывай, Маринка! Удачи! Клаву Шиффер увидишь - передавай от меня привет.
- Обязательно! – аболютно серьезно пообещала Марина.
«А ведь и вправду передаст», - подумал Фред, спускаясь по лестнице. И от мысли о том, что Клавдия Шиффер получит его привет, на душе снова стало легко и хорошо.