Рафаил Романов : Бар

Я сидел в самом темном углу зала, закинув ноги на небольшой столик. Представление еще не началось. Скучая, я глядел на других посетителей. Люди как люди. И как их сюда занесло?
Никто меня не замечал, и это мне нравилось. Я еще встречусь с каждым из них. Когда-нибудь.
Моя спутница задерживалась. Она никогда не отличалась пунктуальностью. Бывало, ждешь-ждешь ее, а ее все нет и нет, а, бывало, нагрянет раньше срока, и не ты ее дожидаешься, а она тебя. Женщины…
Она прилетела, когда заиграл цирковой марш и на сцену выбежал конферансье – карлик в розовом плаще с членом вместо носа. Когда он говорил, нос-член смешно шлепал по губам.
Моя белокрылая подруга заметалась над столиком. Оставляя за собой светящийся след, она вывела в воздухе число 15471. Многовато. Очевидно, внизу опять началась война.
Я взял цифру 5, повертел в руках и проглотил. Последние лучи заходящего солнца. Дела у моей подруги явно шли в гору.
Она еще немного покрутилась в воздухе, прежде чем устроиться у меня на плече. Я без ума от ее призрачных крыльев.
Я доел другие цифры, и, наконец, прислушался к разглагольствованиям конферансье. Брызжа слюной и спермой, он утверждал:
- !есв тюуцнат !акев уош !иледив ен адгокин еще ыв огокат
Карлик поднял руки, занавес пополз вверх. Музыканты продолжали выводить марш.
Карлик распахнул плащ. Другой одежды на нем не было: на месте сосков расцвели розы, а вместо члена виднелся большой нос картошкой. К полам плаща были прикреплены ножи-фаллосы. На каждом из ножей была пометка: 14, 17 или 22. Карлик вытащил №14, подбросил в воздух и метнул в сторону музыкантов. Нож вошел трубачу в глаз по самую рукоять. Музыкант молча осел, выронив трубу. В зале раздался неуверенный смех.
Упал другой, третий. Смех усиливался.
Вдохновленный, карлик не мог остановиться. Смолкли духовые, смолкли струнные. Зал гоготал вовсю, аплодировал стоя. На месте оркестра возвышалась груда мертвых тел.
Карлик поклонился, щелкнул пальцами, ножи поднялись в воздух, образовав железный занавес. Вынув из петельки последний металлический фаллос, карлик отрезал свой нос-член, ноги его подкосились, и он рухнул со сцены. Занавес рассыпался, похоронив карлика под грудой железа.
- !оварб, - кричали в зале.
- !оварб, - кричал я.
Мне нравилось представление. Моя спутница одобрительно похлопала крыльями.
Зал утих, музыканты поднялись, собрали инструменты и принялись наигрывать канкан.
На сцену выплыли четыре фигуры в белых плащах. Ноты замедлили свой бег, но когда лицедеи скинули плащи, мелодия заскакала вновь – с удвоенной силой. Сцена вдруг вспыхнула, запылала.
Четыре Христа плясали на пылающей сцене. Печальные лица с заплывшими от побоев глазами, кровь, медленно сочащаяся из многочисленных ран. Обняв друг друга за плечи, они резво поднимали ноги, разбрызгивая кровь и пот.
Я содрогнулся. Я вспомнил то, что пытался забыть вот уже две тысячи лет. Я был на Голгофе, когда глупые люди распяли Богочеловека.
Мы с Кали обязаны были проводить Его наверх.
Я – осколки разбившихся мечтаний и надежд. Я являюсь каждому перед смертью. И я должен был посмотреть Ему в глаза. Я помню: толпа у креста, но был так тихо… Тихо… Я забрался на крест, пополз по его израненному телу. Кали на плече… В Его глазах - небо. Мне стало так легко, так спокойно, мне хотелось идти за ним, лететь за ним, мчатся за ним… И я иссякал, я увядал, я исчезал… Но Кали опустилась на Его мокрый лоб, и Он умер.
И я увидел то, что видел Он: серую равнину, перечеркнутую красной рекой, названной Его именем.
И вот уже две тысячи лет я тоскую по небу. Я жалею, что никогда не умру и никто не увидит небо в моих глазах.

Вдруг я понял, что нужно делать. Мне вновь, как и два тысячелетия назад, стало так легко и так спокойно.
Я стряхнул Кали с плеча, опрокинул стол и зашагал к сцене. Поднялся. Обнял Христа за плечи и пустился в пляс.