Хренопотам : Дуэль

Сказка о рыбаке и рыбке
Мороз и солнце
***
ЧАСТЬ 1. ПУШКИН.
- Батюшки! – воскликнул Шурик. - Любезнейший Василь Андреич! Какими судьбами в наших краях? Чайку не изволите?
- Ох-ох-ох, - кряхтя, присел в кресло Жуковский, - Сашенька, голубчик … Рад Вас видеть в полном здравии.
- Да что со мной станется, - весело ответил Шурик. – Так чайку?
- Буду весьма признателен, - согласился Василий Андреевич.
- Сей момент, - сказал Шурик, и выскочил из гостиной распорядиться, чтоб подали чаю. Можно, конечно, было кликнуть, но Жуковский всегда был для Шурика особым гостем.
Вернувшись, он отметил, что старик Жуковский чем-то встревожен. Точнее, находится в некотором волнении. «Чо за хуйня с ним опять приключилась?» - подумалось Шурику. – «Никак в карты проигрался? Скока там у меня бабла?.. А, для В.А. всегда найдём»
- Так с чем пожаловали? – повторно поинтересовался Шурик.
- Знаете ли, Сашенька, - начал было Жуковский, да задумался.
- Ну не томите, Василь Андреич, - сказал Шурик, - Ежли чо стряслось – так чем смогу – помогу, чай не чужие …
К слову, принесли чай. Оба помолчали, дожидаясь, пока их оставят.
- Знаете ли, Сашенька, - повторился Жуковский, явно не зная как начать, - я вот только с приема у барона Геккерена …
Шурик напрягся. Эту фамилию ему слышать не хотелось. Но и не слышать было нельзя.
Вечер перестал быть томным.
Стало ясно смущение Жуковского. Василий Андреевич неоднократно отмечал, что ему неприятно передавать сплетни. Шурик заебался объяснять старому другу, что «кто предупреждён – тот вооружён». В конце концов, Жуковский, намного чаще Шурика бывавший при дворе, согласился, что совершенно недопустимо, чтобы над Шуриком втихомолку посмеивались.
Однако просьба эта старика по-прежнему тяготила.
- Любопытно, - сказал Шурик. – И как же поживает наш старый друг? Не хворает ли?
«Чтоб он сдох, сука, со своим сыночком в обнимку» - мысленно добавил Шурик.
И Жуковскому, и Пушкину было прекрасно понятно, что речь пойдёт о приёмном сыне барона, Жорже Дантесе.
«Когда уже этот пидор успокоится?» - разозлился Шурик, - «Ну уже обрюхатил Катюху, даром что женился, живут себе, хули он опять сюда лезет???»
Впрочем, попробовал бы Дантес ещё и не жениться. Шурик бы тогда нахуй утопил его в Фонтанке без суда и следствия. Шурик вспомнил, как звонко смеялась Натали, когда он зачитывал Дантесу его права и обязанности, а ебливый французишка трепетал как осиновый листок и только приговаривал: «Ви, месье Александр, ви …»
Ну а хули, если тёще недосуг – как ему, Шурику мозг ебать – так она первая, а как дочка залетела – так опять «Сашенька, разберитесь»… Ладно, как-никак свояченница, да и девка нормальная. И влюблена в этого ебанашку Дантеса по самое не балуйся. Вот же ж бабы дуры.
Теперь это чмо – родственничег. Свояк, блядь. Зато хоть от Натали отъебался, и Шурик два месяца жил спокойно. Так нет же, бля. Точно французское ебало кочерги просит. Мало им пиздюлей наваляли в Отечественную. Али привыкли?
- Сашенька, - покачал головой Василий Андреевич, - все только и говорят, как третьего дня на балу Жорж, не таясь, подкатывал яйца к Вашей супружнице.
«Ого лексика», - подумал Шурик.
Жуковский, конечно, не чурался крепкого словца, но подобный сленг говорил о том, что Василий Андреевич сам взбешён подобной неучтивостью.
- И как же подкатывал? – скрепя сердце, уточнил Шурик. - По паркету али по столешнице?
- Всё бы Вам шутить, Сашенька, - нахмурился Жуковский. – Барон прямо подходил и предлагал: «Натали, давай ебацца!»
- И что же Натали? – едва сдерживая ярость, процедил Шурик. Если б гостем был не В.А. – перепало б и гостю.
- К счастью, всеми отмечено, что Ваша жена тупо послала хама на хуй, - сказал Жуковский. – Причём конкретно уточнила, на чей. Ну, Вы же слышали слухи о баронах?
- А хули тут слышать, - раздражённо сказал Шурик, - по ним видно, что пидоры – они и есть пидоры. А ебальник она ему не расквасила?
- Ни в коем разе, - разочарованно причмокнул Василий Андреевич, - побрезговала-с.
«Умница Ната», - подумал Шурик и несколько успокоился. – «Ебальники раскалывать у неё муж есть. Умница.»
- Однако же, - продолжил Жуковский, - барон Геккерен во всеуслышанье изволил заявить, что вечор третьего часа пополудни видели Наталию Николавну, выходящую под ручку с бароном Дантесом из съёмных квартир.
Шурик подавился чаем.
- Сашенька, Сашенька, - вскинулся Жуковский, - умоляю, не горячитесь. Всякий здравомыслящий человек видит, что это ложь. Только кто ж это в лицо заявит послу Нидерландов? – и съёжился в кресле.
«Так-так-так», - подумал Шурик, - «так-так-так. Где ты, сука, была? На какой нахуй репетиции? Любишь Якина????»
Ой.
Шурик глубоко вдохнул и посмотрел в сторону окна.
«Стоп», - осенило вдруг его. – «Вчера ж мы с Натали обедали аккурат в полтретьего. Да и какое там. К пяти она ездила платье примерять. Да и вернулась быстро.»
- Третьего часа, говорите? – уточнил Шурик.
- Господин барон говорит, - ответил Жуковский.
Шурик встал и прошёлся взад-вперёд по комнате.
- Василь Андреич, - сказал Шурик. – А скажите, когда Вы вдругорядь барона увидите?
- Сашенька, - забеспокоился старик, - Сашенька, молю … Не наделайте глупостей … Вы в ноябре уже чуть барона Дантеса не вызвали стреляться … Попомните, Николай Петрович категорически Вам воспретил …
- Да полноте Вам, Василь Андреич, - широко улыбнулся Шурик. – Так Вы передадите письмо барону? Я буду максимально учтив.
- Сашенька, не надо, - твёрдо возразил Жуковский. – Погодите чуть, всё само уляжется. Впервой, что ли?
- Ваша правда, - кивнул Шурик, - не впервой. Пойду-ка я лучше почивать. Утро вечера мудренее. Или, может, ещё чаю?
- Да нет и мне пора. Уж простите что с такими вестями заехал …
- Да нет, нет, что Вы, - запротестовал Шурик. – Должен же я знать, на какие новости с порога нахуй посылать.
Оба невесело рассмеялись.
Шурик проводил Жуковского до улицы, вернулся в комнату и сел за стол.
***
«Глубокоуважемый господин барон!» - написал Шурик. - «Если блядь ебло Вашего сыночка ещё хоть раз обратится в сторону моей жены – у него станет на одно ебло меньше.
Более того, хотел бы отметить отдельно. Если Ваш поганый рот ещё хоть полслова вякнет что-то компрометирующее мою семью – я залью в него полкило расплавленного свинца, после чего Вы с Вашим сыночком-сифилитиком изобретёте под моим надзором реактивный ероплан и уебените в свою Голландию с околозвуковой скоростью.
Ваше счастье, что Вы – посол. Так вот: «посол нахуй».
Я понятно выражаюсь?
Ваш покорный слуга, Александр Пушкин.»
Шурик перечитал письмо и добавил:
«P.S. Понаехали тут …»
После чего запечатал конверт, указал адрес и вызвал посыльного.
***
- Саша, что это за детский сад «Тюльпан» на прогулке? – Взгляд Натали лупил Шурика мириадами молний. – Какая тебе дуэль? Ты совсем ебанулся?
- Ната … - начал было Шурик, но жена его остановила.
- Я, по-твоему, не способна за себя постоять? – продолжала Наталия Николаевна. – Или ты продолжаешь тут свои припадки ревности? По-твоему, я способна наставлять рога тебе? По-твоему, я способна наставлять рога родной сестре? Саня, ты точно ебанулся. За кого ты меня вообще принимаешь? За шлюху?
- Ната …
- Что это за выходки, я тебя русским языком спросила? Вот тебе не похуй, что там шавки придворные в наш адрес лают?
- Нет, - прийдя в себя после стартового напора жены, твёрдо сказал Шурик, - более того, я порву на британский флаг всякого, кто хоть полслова вякнет в адрес моей обожаемой супруги!
Натали смутилась и смягчилась.
- Саня, - намного спокойнее сказала она, - вот нахуя тебе это надо, а? Просвещённая часть целиком на нашей стороне. Когда тебя интересовало мнение ПТУ-шников? Угомонись наконец же. Сам Николай Петрович нам блоговолит…
- Кстати, да, - вскинулся Шурик, - с чего бы это?
- Александр! – в голосе Натали зазвенел металл. – Опять?
- Всё, всё, - замахал руками Шурик.
Одно время в свете муссировались слухи что Натали – фаворитка императора. Шурику стоило многих нервов, а им обоим с Натали – многодневных скандалов, чтобы установить, что подобная связь физически не срасталась по времени. Шурик тогда поклялся, что тема закрыта. Тем не менее, эмоции бежали порой впереди мыслей.
- Хорошо, - сказал Шурик. – Ну что ты так беспокоишься. Ну, съезжу я завтра на Чёрную речку, шлёпну невнятное хуепутало, да и дело с концом. Что ты за него беспокоишься-то так, я не пойму.
- Да мне на него насрать, - возразила Натали, - я за сестру переживаю. Ты на неё посмотри – у Катьки будто крылья выросли. Да и беременна она. Да и потом – двадцать семь лет ей уже, считай почти двадцать восемь. Кто её потом возьмёт? Ты же не хочешь сделать её вдовой, когда она и в мужних-то не побыла толком?
- Мда, - озадачился Шурик, - с Катериной как-то нехорошо получается. Да теперь-то что уж делать. Вызов прислан. Не могу же я не поехать.
- Постреляете в воздух да разойдётесь, - сказала Натали.
- Вот ты молодец, - хохотнул Шурик, - а если он меня завалит? С десяти шагов стреляемся, промахнуться и с бодуна не выйдет.
- Он не посмеет, - твёрдо сказала Натали. – Ты ведь великий русский поэт.
- Да ладно, - глаза Шурика на мгновение стали большими, - ты ж моих креативов в жизни не читала?
Натали покраснела и потупилась.
- Читала. Все. Многие – не раз.
Шурик приподнялся на локте.
- Вот те раз, - удивлённо протянул он, - а что ж тогда ты на каждом углу …
- А мне надо, чтобы на каждом углу показывали пальцем? – неожиданно разозлилась Натали. – Говорили: «вот она, та девка, что затащила под венец самого Александра Пушкина?» Оно мне надо??
Шурик опешил.
- Да ты чо, - сказал он, - сколько я за тобой бегал …
- МЫ это знаем. А им и незачем, - возразила жена.
Шурик откинулся на подушки.
- Вот тебе новость, - сказал он потолку. – Моя жена – моя читательница …
Натали обняла мужа.
- Сань, - тихо сказала она, - поклянись, что не убьёшь Катиного мужа.
- Не убью, солнышко … Клянусь …
***
Сырой январский мороз Петербурга, казалось, проникал под одежду.
Жорж Дантес пританцовывал на месте, пытаясь согреться.
«Натали, Натали, Натали», - мурлыкал он под нос. – «Ты пока что вдали, Натали…»
Скоро должен был подъехать муж Натали. В местной дворянской тусовке говаривали, что он пописывает неплохие стишки. Многие дамы, которых Жорж не прочь был бы выебать, просто-таки восторгались этим Пушкиным, что Дантеса просто выбешивало.
«Ты пока что вдали, Натали,
Разделяют нас десять шагов,
Щас я шлёпну твоего муженька, Натали,
И будет между нами любовь!», - сложилось у Дантеса.
«А что – я тоже поэт!», - подумал Дантес и приободрился.
Справедливости ради, сто семьдесят лет спустя подобных поэтов начнут называть поэтами. Иногда ещё и хорошими.
Подъехал экипаж с Пушкиным. Отмерили десять шагов.
Жорж прекрасно знал, что Пушкин слывёт отменным стрелком. Поэтому сразу выстрелил в район яиц. Чтобы даже если муж Натали выживет, претендентом на её постель он больше не был.
***
Острейшая боль пронзила тело Шурика. И осознал он себя уже лежащим на снегу. Всё произошло абсолютно моментально.
Болевой шок заблокировал ощущения в животе. Шурик поднял пистолет. Дантес попытался дёрнуться, чтоб сбежать, но окрик секунданта пригвоздил его к месту.
Шурик попытался шевельнуться.
«Он меня убил?» - пронеслась мысль. – «Он меня убил??? Данунахуй!!!!»
В глазах быстро темнело. Говорят, что перед глазами проносится вся жизнь. Нихуя подобного. В мозгу Шурика застыл один образ – жены.
«Сань, поклянись, что не убьёшь Катиного мужа. Сань, поклянись, что не убьёшь Катиного мужа. Сань, поклянись, что не убьёшь Катиного мужа.
Клянусь, солнышко.»
Боль начала накатывать и Шурик взвыл.
«Хули мне сделается», - с запредельной злостью подумал он, - «выздоровлю и задушу этого пидора голыми руками. А пока пускай обосрётся.»
Шурик чуть отвернул пистолет и прострелил Дантесу руку.
После чего мир поплыл и пришла темнота.
***
ЧАСТЬ 2. ЛЕРМОНТОВ.
Миша в очередной раз пытался стереть слёзы. В итоге всё его лицо было влажным.
«Ну надо ж было так придумать?» - в очередной раз думал Лермонтов, - «Погибнуть во время семейной ссоры … Он бы ещё под лошадь по пьяни попал … Совсем бы охуительно было …»
Миша налил коньяку и выпил залпом, без всяких наслаждений запахом и прочей хуйни.
«Этого просто не может быть», - повторял Миша, - «этого просто не может быть…»
Он попытался отвлечься и вдруг – совсем некстати – вспомнился недавний эпизод, пересказанный ему друзьями.
Лермонтов был представлен на бал, где должен был быть император, и, не исключено, что Александр Пушкин. Миша вспомнил, как готовился, как репетировал шутки, как готовился блеснуть в обществе рядом с великим поэтом.
Однако Николай I с присущей ему прямотой сказал – «нахуй нам нужен тут этот малолетний бездарь?» - и Лермонтову отказали. Это был тот самый злополучный вечер 23 января. На который Пушкин из солидарности тоже не поехал, за что Миша был отдельно благодарен.
Миша много раз представлял себе, как отправляет в госпиталь Дантеса, вступившись за честь Наталии Николаевны. Прямо посреди зала. Ррррраз! Дввва! – и Дантес, скуля, уползает в угол.
Конечно, так бы всё и было бы. Если б не Николашка.
«Мишаня», - вспомнились вдруг пьяные слова Пушкина, сказанные наедине и за бутылью. Александр Сергеевич тоже не любил царя, правда, не рассказывал почему, – «Мишаня, ты – писатель. Твоя сила не в кулаках, а в словах. Главное – убедительная картинка и верная цель. Николашку в народе не любят. Напишешь, что он жрёт на завтрак младенцев, внятно расскажешь – и считай все поверили. Но это я утрирую. Это чересчур … Ик … Ну вот, скажем, напишешь, что он переебал жён всех своих министров. Всё, пиздец. Завтра главным аргументом будет что «да это все знают» и в хуй никому ничего не вопьётся доказывать … Сечёшь? Я вот про Мазепу … Эхххх … Просто правнучка его, сссука … Да чотам – наливай!!!»
Миша вздрогнул. Слёзы пересохли сами собой.
- Малолетний бездарь, значит? – обратился к стене Лермонтов. – Малолетний бездарь … Нуну, бля. Ща посмотрим.
Миша вскочил с места, и, прикрыв лицо ладонями, стал расхаживать по комнате.
- Погиб Поэт – невольник чести, - задумчиво произнёс Миша. – Так. Рифма – «мести». Ага. Жаждой мести … Пал, оклеветанный молвой …
***
Через две недели поручик Лермонтов был заафкан, забанен и выслан на Кавказ к месту несения службы, где четыре с половиной года изводил всех сослуживцев постоянными подколками и подъёбками класса «Вы все козлы, а я д’Артаньян», пока это 15 июля 1841 года не прекратил майор Мартынов.
***
Как говорится, «о бедном гусаре замолвите слово».
Хули нам, замолвим.
***
Михаил Юрьевич Лермонтов и Николай Соломонович Мартынов были старыми друзьями. Учились в одной Юнкерской Школе (Мартынов на год младше).
Волею судеб попали в Чечне в один полк.
Дружба у них была весьма специфическая.
Лермонтов называл Мартынова не иначе как «Мартышкой» (видимо, производная от фамилии).
Поскольку Мартынов имел несчастье писать стихи и показывать их более авторитетному поэту – любимым занятием Лермонтова было: на любом званом вечере усесться в окружении дам и небрежно заявить:
- Ну-ка, глянем, что там мартышка по клавиатуре настучала.
После чего устроить полный разбор полётов, с неизменным выводом – «гавно и хуета что пиздец, Николаша, сходи-ка выпей яду и уебись об стену.»
Причём стихи у Мартынова временами были вполне себе ничотак. Но куда ему до Лермонтова.
Особую пикантность добавляло то, что Мартынов был тёзкой императора, так что слова Лермонтова далеко не всегда были обращены к другу.
Коля это понимал. Тем более, он был единственным человеком, к кому Миша приезжал по пьяной лавочке поплакаться в жилетку. Типа «как мне это хуйло на троне жизнь испохабило».
Мелкие конфликты, как правило, очень быстро сглаживались. Мишаня, при первых звуках вывоза за базар, обнимал Коляню за плечи и орал: «да пшливынахуймудаки это мой дружбан по жизни!!!!!».
Видимо, Мартынову это льстило.
Два серьёзных конфликта грянули один за одним.
В отпуске, в Москве, Лермонтов был вхож в дом Мартыновых, и сильно сдружился с его сёстрами, особенно с Натальей Соломоновной.
Но когда в Княжне Мэри всякий знакомый им человек без особого труда узнал Наталью, вся Москва поголовно попереохуела.
Сейчас трудно сказать, ебал ли Миша сестру Мартынова. Зная характер поэта, вполне можно предположить, что она ему не дала, а он в отместку увековечил её образ в литературе.
Но, разумеется, эти подробности хуй кого интересовали. Все прочитали «Княжну Мэри», все всё поняли, и провожали Мартыновых многозначительными взглядами.
Однако, мазохизм у Мартыновых, видимо, был в крови, и если старшие Мартыновы бесились, то Наталья вовсю хвасталась красным платком. Да и вообще тем, что гений Миша написал про неё целую книгу.
Надо ли говорить, что Грушницким был выставлен Николай Мартынов.
Второй конфликт хуякнул практически следом.
Наталья Соломоновна написала письмо брату на Кавказ.
В последний момент Соломон Михайлович вложил в конверт три рублей наличными, о чём Лермонтов знать не мог.
В дороге Мишане стало любопытно, что ж такого про него пишут Мартыновы. Он вскрыл пакет и понял что слегка попал.
Просто заныкать деньги было чересчур даже для Лермонтова. По приезду он сообщил Николаю, что письмо по дороге спиздили, а деньги он отдаёт из своих.
Возникла серьёзная непонятка, и некоторое время Мартынов и Лермонтов вообще не разговаривали, однако потихоньку всё улеглось.
Всё-таки к моменту дуэли им было чуть больше двадцати пяти. В этом возрасте попроще.
Но осадочек, разумеется, остался.
***
В феврале 1841 года Мартынова уволили со службы по «семейным обстоятельствам». Вроде как это отговорка – и на самом деле по профнепригодности. Строго говоря, не удивлён. По Николаю это шибануло из главного калибра комплекса неполноценности, и он начал расхаживать в кавказских одеждах и с огромным кинжалом на поясе. И вовсю строить из себя героя чеченской войны.
Миша, для которого слово «тактичность» являлось сугубо незнакомым, всячески потешался над другом, разъясняя дамам, что буквально через пятнадцать лет родится зачотный хуятор Фрейд, который напишет о таких комплексах ёбаную темень книг.
Злополучным вечером 13 июля оба были на званом вечере. Коля расхаживал по залу, выискивая кого бы снять поебацца, а Миша сидел в окружении девушек.
И надо же было так случиться, что музыка умолкла, и на весь зал прозвучало Мишино последнее слово из фразы «…Кинжал…».
Мартынов быстро подошёл к Лермонтову.
- Миша, - сказал Николай, - Я же просил не подъёбывать меня при дамах.
- А мне похуй, - с Ленинским прищуром ответил Лермонтов, - я что хочу то и говорю.
- Я тебе када-нить язык в пасть затолкаю, - пообещал Мартынов.
- Хуясе, мартышка заговорила, - восхитился Лермонтов. – Ты меня ещё на дуэль вызови, ушлёпок!
- Пошли-ка, выйдем, - сказал Мартынов и они вышли. С ними увязался общий знакомый князь Васильчиков в качестве разруливающего.
Позже, на допросе, Александр Васильчиков указывал, что Мартынов всячески пытался замять ссору, требуя лишь, чтобы Лермонтов вернулся в зал и прилюдно извинился.
В ответ на это Лермонтов заявил, что перед всяким хуйлом извиняться не намерен, и если кому-то что-то не нравится – он, Лермонтов, к дуэли готов. На том и порешили.
***
На следующий день, 14-го, Лермонтов был спокоен как табун дохлых удавов, и разъяснял всем, что никакой дуэли не будет, съездим в горы, покривляемся, шашлычка пожрём, балтики девятки ёбнем, да разойдёмся. Хули, с детства знакомы.
Даже у барьера, утром 15-го июля, Михаил был невозмутим. После команды «сходитесь!» он обратил дуло пистолета к небу и обратился к секундантам:
- Господа, никому ни сцать. Я в этого долбоёба стрелять не намерен.
Это были его последние слова. Через секунду взбешённый Мартынов одним выстрелом уложил наповал серебряный век русской литературы, тем самым воплотив в смерть заветную мечту Лермонтова – умереть, как Пушкин.
***
Дальнейшая история превратилась в цирк. Большинство светского общества отреагировало как – «туда ему и дорога». Чтобы не попасть на нары, все кинулись рассказывать, что со стороны Лермонтова это было ритуальное самоубийство. В основном благодаря тому, что Николай I на дух не переносил Лермонтова, всем участникам дуэли удалось отскочить от серьёзного наказания, хоть карьеры и Мартынова, и Васильчикова, и Глебова (секунданта Мартынова) были на этом закончены.
Впоследствии лермонтоведы разделились на два крупных лагеря – очерняющих и обеляющих Мартынова. Забавно, но обелять Лермонтова никому и в голову не приходит, и мнение, что не нарвался бы Михаил здесь – нарвался бы чуть позже, едва ли не общеприянто.
Известно лишь, что все оставшиеся тридцать пять лет жизни, каждый год в день дуэли, Мартынов ехал в церковь и заказывал панихиду по Лермонтову.
Говорят – что это просто показуха. Как знать.
Говорят, что он до конца жизни временами перечитывал стихи и рассказы Михаила Юрьевича и плакал.
Опять же, как знать.
Может и врут.