не жрет животных, падаль : минимум

- Привет. До тебя совершенно невозможно дозвониться. Тебя либо не бывает дома, либо ты почему-то не берешь трубку. Я только хочу узнать как ты там? - Другой конец провода обрывается молчанием. Какое-то жующее молчание, отдающееся скрипом зубов на мембране трубки. Какой-никакой, а все же звук в огромном пустом жилище. Минимум. Бурлит помехами, как кипящий голодом желудочный сок.

В течение этой короткой паузы, кашляющей телефонными помехами, ей нужно успеть рассказать как она. Уложиться в нее. Рассказы и без того трудны своей непродираемой продолжительностью. Нудны и скучны. Новости, засыпанные ненужными подробностями, сдобренные неловкими метафорами, втиснутыми прямиком со страниц журналов – все не к месту. Упростить речь. Свести к минимуму. Успеть, пока он не произнес следующую реплику. Повыдергивать слова. Ненужные, длинные, неуместные и скучные. Все – долой. Всю фразу в три-четыре слога с одним ударением, дорогу до дома – в три шага, диалог с зеркалом – в два движения помадой по губам.

- Все хорошо. Заметила у нас нового соседа. Парень лет семнадцати. В доме, в котором никто не жил, он там уже с месяц, – успела. Можно перевести дыхание: теперь его черед.
- Какие у тебя планы, чем планируешь заняться?
- Не знаю. Наверное, надо поужинать.
- Что нового у твоих подруг? – снова нужно говорить очень быстро. Коротко, чтобы сохранить интерес.
- Ничего нового. Я давно не звонила им, - восемь слов в пятнадцать секунд. Ровно в те секунды, пока голос на том конце провода застывает в нерешительности. Все точно. Успела.
- нам надо будет поговорить подольше, я так давно тебя не слышал, - его слова гораздо протяженнее ее скороговорок, длиннее, размашистее. Кажется, как будто он зевает, произнося их лежа в кровати перед сном.
- Да конечно, конечно. Только позвони, – даже мольба в ее голосе точно по регламенту.
- Набери мне милая, я же говорю, что никак не могу дозвониться.
- Обязательно, я так скучаю – здесь не поместиться больше трех-четырех слов. Больше никак не уместить.
- Я скоро приеду, не грусти.

Он все-таки зевает, а она представляет, как его распахнутый рот проглатывает тысячу километров проводов, десятки автоматических переключений проваливаются в его раскрытую глотку. Интересно, какое у него было настроение, устал ли он, может быть, чем-то недоволен или что-то не срослось по работе. Чужой голос с той стороны опрокидывается эхом в ее шумном выдохе. Хлоп – и этот разговор окончен.

Несколько смятых купюр на столике среди полупустых флаконов. Несколько новых морщин на отражении в трельяже над ним. Ее лицо, помноженное на три и трижды расколотое о miroir à trois faces. По-французски многословно, на целых три певучих слова. Пахнущий одновременно всеми духами вечер – всего в трех словах и нескольких купюрах. Минимум.

Пересчитала. Хватит не неплохой ужин, если собраться с силами, заправить постель, принять душ и дойти до кафе за углом. На часах – без двадцати девять. Довольно поздно: заведение уже, вероятно, заполнено до отказа. Густой запах табака и смрад с кухни шкворчащей кипящим жиром, который не отбить от платья до следующей стирки – пожалуй, не лучшие соседи за столиком. Лоснящиеся взгляды длиною в вытянутую руку из-под слипающихся век везде, где приглушенный свет ламп или огоньки дымящихся сигарет нет-нет, да и выхватят из темноты очередное мужское лицо. И ждать, пока кто-нибудь из них окрикнет или уставится на нее, сидящую у кого-то за спиной, или отважится присесть к ней за столик, предложив свое общество пропахшее спиртом. А завтра, возможно, она встретит кого-нибудь из них на улице: с завязанным на шее галстуком, свежей накрахмаленной рубашке, возможно, она услышит голос кого-то из них по телефону и он будет спокойным ровным, а не тонущим в гласных бессвязным бормотаньем. И ей будет стыдно за то, что она могла так о них подумать, и еще более стыдно за то, что ей, возможно, выпал бы шанс застать их врасплох и убедится в своей правоте. Нет, этот риск следует свести к минимуму.

Снова телефон:

- Привет. До тебя совершенно невозможно дозвониться. Тебя либо не бывает дома, либо ты почему-то не берешь трубку. Я только хочу узнать как ты там?

- Нормально. Помнишь, я говорила о новом соседе. Мне кажется, ему очень одиноко там. К нему никто не приходит. Ни мужчин, ни женщин, - в этот раз, отвечая, приходиться говорить чуть быстрее.
- Какие у тебя планы, чем планируешь заняться?
- Закажу еду в ресторане. Как ты думаешь, может приготовить ужин и пригласить соседа? – рискует задать вопрос, хотя давно не ждет ответа.
- Что нового у твоих подруг?
- Они просто мне не звонят. Не знаю, - семь слов в ответе. Это допустимо, даже если слова такие длинные.
- Нам надо будет поговорить подольше, я так давно тебя не слышал, - снова зевает, неужели ему так скучно разговаривать со мной? Может, стоит отвечать еще проще, еще односложнее.
- Я буду ждать звонка.
- Набери мне милая, я же говорю, что никак не могу дозвониться.
- Обязательно, обязательно, да… – знать бы еще номер, по которому тебя искать. Времени остается даже на то, чтобы успеть наморщить лоб.
- Я скоро приеду, не грусти.

Наверное, следует что-нибудь приготовить себе самой. Самой достать с верхней полки кастрюли, набрать воды, вскипятить и бросить туда что-нибудь съестное, выуженное из холодильника. Нет, пожалуй, это слишком сложно. Пожалуй, этот план слишком сильно завязан на удачу, которой так катастрофически не хватает в этом скупо обставленном вечере. Есть ли что-то в холодильнике? Не придется ли натирать кастрюлю до блеска, вычищая с ее стенок плесень? Течет ли из водопроводного крана горячая вода? И найдет ли она хоть одну непотерявшуюся вилку в этом бардаке среди бессмысленных рекламных буклетов, засыпавших обеденный стол? – слишком много вопросов, на которые лень отвечать. Их количество следует свести к разумному минимуму.

Нет, ужин в одиночку – слишком рисковое предприятие, - решает она, собрав ладонью пыль с поверхности обеденного стола. В темноте кухни столешница выглядит, как огромная дверь, снятая с петель и зачем-то уложенная на ножки. Пустая беззвучная квартира, кажется совсем не родной. На слой пыли так и просится выписанное пальцем слово «сдохнуть».

Тишина в комнатах с потушенным светом похожа на малиновое желе, разрезанное столовым ножом. Несколько колышущихся сгустков, оплывающих по краям липким соком и постепенно заливающих пол вязкой жидкостью. В тишине только шелест бумаги - слабый звук, кромсающий от трепещущего студня по маленькому кусочку. В ее руках раскрытый телефонный справочник. На журнальном столике с десяток рекламных буклетов, которыми обычно срыгивают переполненные почтовые ящики.

Рассматривает пестрый буклет из китайского ресторана. Ее пальцы разбегаются по клавиатуре телефона, набирая номер, указанный в рекламе. Несколько длинных гудков и следующий за ними приветливый голос оператора наполняют дом движением.

Тыча пальцем в отпечатанные на глянцевой бумаге картинки, она с трудом перечисляет труднопроизносимые названия блюд, повторяя их по нескольку раз. Растягивает удовольствие, как будто находит источник наслаждения в звучании собственного голоса. Это больше роскошь, чем правила минимизации.

- Ваш адрес, пожалуйста? – девушка-оператор каждым своим вопросом селится во всех комнатах ее квартиры. Ее переливающийся, как аквариумная рыбка, голос звучит за каждым углом, а ее нечеткий силуэт угадывается под каждым потухшим торшером и выключенным светильником. Каждая книжная полка и каждый пыльный том на ней вдруг произносят «ваш адрес, пожалуйста». Дом шевелится, а стекла дрожат в оконных рамах в унисон с динамиком телефона жужжащим «ж» в слове «пожалуйста».

Она называет адрес. Оператор, принимающий заказ по телефону, по-прежнему тут, в доме, дает о себе знать только шуршанием в трубке. Трещит графитовая пластинка в мембране динамика. Кажется, что полумрак комнат становится в эти продырявленные шорохами моменты еще более густым. Так бывает, когда из темной комнаты кто-то один незаметно выходит.

- Извините, но мы не обслуживаем этот адрес. Всего доброго, – короткие гудки, как медные монетки звонко выпадают из трубки на пол и врассыпную катятся по углам. Только успевай ловить, если не хочешь, чтоб они изрешетили твой дом, как термиты.

Вот и поужинали. Взгляд на часы и – пора к окну. Наблюдать. Вот-вот должен появиться ее сосед.

Он появляется всегда вовремя, ровно после того момента, как она предпочитает отложить прием пищи до завтрашнего утра. Парень лет семнадцати, появившись из-за угла, угрюмо следует до двери дома напротив ее окон. Он недолго копается у двери, выуживая из кармана ключ, поворачивает его в замке и гаснет в темноте дверного проема. Дождливо, и воротник его плаща поднят так, что почти целиком закрывает лицо. Это не мешает ей, она и без дополнительных взглядов уверена в том, что этот молодой человек не улыбается. Скорее всего, на его лице вновь эта отстраненная, меланхоличная мина – всегда одна и та же. Минимум. Все, как ей нравится. Интересно, как его зовут? Может, Андрей или Сергей, может быть Антон или просто Леша. Если бы она выдумывала ему имя, она непременно назвала бы его Алексеем. Так, как когда-то хотела назвать своего сына.

Если бы он приезжал к дому на машине, ее жизнь существенно упростилась: она бы записала номер автомобиля, потом нашла бы способ установить имя владельца машины по ее номеру, потом порылась бы в телефонном справочнике и нашла его телефон, а в итоге – набрала бы его номер и предложила поужинать вместе. Так было бы проще. Но так не произойдет, потому что он приходит домой пешком. А значит, если она так сильно хочет с ним заговорить, ей придется встретиться с ним лицом к лицу и задать свой вопрос, не отгораживаясь телефонным микрофоном.

Завтра. Завтра она выйдет за утренней газетой и как бы невзначай столкнется с ним, когда он будет запирать дверь. Именно так. Она поприветствует его, представится и, не мешкая, пригласит к себе, оставив свой телефон. Потом пойдет в магазин, накупит всякой всячины, отмоет кастрюли и приготовит наконец ужин, вытрет пыль с обеденного стола и главное, сотрет слово «сдохнуть?», чтобы ему никак не могло даже показаться, что в этом доме, где-то в темноте неубранных комнат, в каком то запыленном углу вместо люстры под потолком болтается висельная петля. Ее необходимый минимум.

Ее опять отвлекает телефон. Тот же голос. Никаких неожиданностей. Минимум:
- Привет. До тебя совершенно невозможно дозвониться. Тебя либо не бывает дома, либо ты почему-то не берешь трубку. Я только хочу узнать как ты там?

-Знаешь, я тебе не говорила, но мне кажется, иногда ночью я слышу детский плач. Как будто плачет наш сын в соседней комнате. Мой Леша, - на ее глазах наворачиваются слезы, которые мешают ей следить за временем и укладываться в отведенные секунды.
- Какие у тебя планы, чем планируешь заняться?
- Черт подери, я не знаю. Нет никаких планов. Я опять пойду завтра в другую часть города воровать из почтовых ящиков рекламные буклеты – слезы, набившие и склеившие ей рот, не позволяют произносить слова быстро и четко.
- Что нового у твоих подруг?
- Моим подругам нет дела до меня, у них семьи, работа и вся эта повседневная хуйня, которая оседает жиром на их задах. Черт, да они даже не берут трубки, когда я звоню. А если и берут, то не узнают мой голос. А что у меня? Муж, которого я столько не видела? – она серьезно выбилась из графика: пока она выплевывает в трубку последние громкие слова, голос на том конце провода продолжает свой монолог:
- Нам надо будет поговорить подольше, я так давно тебя не слышал.

Она молчит. Разговор идет своим чередом:
- Набери мне милая, я же говорю, что никак не могу дозвониться – он, кажется, снова зевает. Последняя капля. Критическая масса, запускающая цепную реакцию. Необходимый минимум.
Она срывает трубку с телефона и кричит в нее: «Никакого звонка ты не ждешь, ублюдок. Ты сдох, сдох, твою мать. Тебя нет. Ты сдох сам и не дал родиться моему ребенку. Будь ты проклят».

Короткие гудки, доносящиеся из трубки, впиваются в ее язык, как швейные иголки в подушечку. Там никого нет. Она хватает телефон и силой швыряет его в стену. Аппарат разбивается вдребезги, оставляя на вздувшихся сырых обоях небольшую вмятину. Сожалеть? Нет, просто завтра нести телефон в ремонтную мастерскую. Деньгам на сегодняшний ужин само собой нашлось лучшее применение. Она проводит пальцем по образовавшейся от удара вмятине: На этой стене уже три-четыре таких же. Минимум.

Снова подходит к окну. Серое от пыли стекло. Почти непрозрачное, но темное в цвет ночи за окном. Сидя на подоконнике, она пальцем вычерчивает на пыльном стекле аккуратные, почти каллиграфически выписанные буквы. «с», «д», «о», «х» - «сдохнуть», слово в конце которого она вырисовывает размашистый вопросительный знак. Может, восклицательный? – проносится в ее голове, стремительный знак своей несгибаемой лаконичностью выпрямляет морщины напряжения на ее лбу. Точка и прямая над ней. Куда лаконичнее и проще, чем округлая кривая вопроса. Минимум.

Она заглядывает внутрь контуров размазанных в пыли букв. Туда, где ее палец разделил слой пыли, закоптившей стекло. Туда, откуда на подоконник высыпалось черное вечернее небо и с десяток звезд. Должно быть, ночь собирается быть ясной. Ее указательный палец только что нарисовал на стекле небо. Небо в слове «сдохнуть».

Звезды, - думает она, выглядывая наружу, через ровные очертания букв: их свет летит к нашей планете столетиями, а к этом окну – столетия плюс одну секунду. Кто знает, может быть какая-нибудь из этих звезд уже взорвалась, а мы узнаем об этом только через двести-триста лет. А я – даже через двести-триста лет плюс одна секунда, когда вспышка от ее взрыва вспыхнет на моем окне. Черт, а ведь я даже могу не увидеть этого из-за того, что давно не мыла стекла.

Звезды, - думает она, вглядываясь в ночь: они ведь, как портреты умерших киноактрис или покойных родственников. Вот, завтра я не увижу одной из них и пойму, что ее не стало двести-триста лет назад. Все равно, что смотреть повтор фильма, актрисы, играющие в котором, давно истлели. Дерьмовые обманщики. Голливуд - фабрика звезд. Что-то похожее, наверное, происходит с телефонными звонками, петляющими по проводам. Они дают нам тот минимум, который необходим, чтобы жить дальше. Прожиточный минимум.

Завтра надо будет отдать телефон в починку, сесть на трамвай, доехать до конечной и там найти дом с незапертой парадной. Покопаться в чужих почтовых ящиках и выудить оттуда все рекламные объявления. Сходить в магазин. И да, самое главное – пригласить Алексея вечером на ужин. Слишком много дел. Пожалуй, стоит сделать себе выходной. Завтра работать не буду. «Завтра работать не буду,» – куда-то в складки смятых простыней и одеял шепчет она, кутаясь и закрывая ладонями уши.

Тишина в комнатах с потушенным светом похожа на малиновое желе, разрезанное столовым ножом. Несколько колышущихся сгустков, оплывающих по краям липким соком и постепенно заливающих пол вязкой жидкостью. В тишине тихий детский плач - слабый звук, кромсающий от трепещущего студня по маленькому кусочку. Даже сдавленные руками, уши все равно улавливают этот звук. Она где-то слышала, что в тюрьме Гуантанамо для пыток заключенных используют записи детского плача. Говорят также, что никто, даже мужчины не могут выдержать это. Как будто у ребенка колики. Бесконечные, бесконечные колики по ночам. Лишение сна, угроза виселицы, подобные записи – какие еще пытки ей предстоит выдержать? Продержаться бы только ночь. Минимум.

- Молодой человек, как вас зовут? Мы все же соседи, а до сих пор не знакомы, – времени на диалог с зеркалом потрачено втрое больше: тушь, кремы, помада, блеск, тени – все это, чтобы скрыть последствия очередной бессонной ночи.
- Алексей – молодой человек никогда не улыбается. Если бы у нее родился сын, она назвала бы его Лешей и воспитала бы так, чтобы он умел не улыбаться.
- Алексей, приходите сегодня вечером на ужин. По-соседски – от соленого привкуса слез на ее языке остался только шершавый налет мятной зубной пасты.
- Мадам, у меня не так много денег.
- Алексей, я же вас приглашаю сама. Это не проблема. В общем, никаких возражений – жду вас в восемь. Сегодня, – лишь бы только он не начал отнекиваться, заикаясь и пища что-то в ответ на ее предложение. Это даже хуже, чем детский плач по ночам.

- Воровка – какая-то старуха, окликает ее в тот момент, когда она запускает руки в чей-то чужой почтовый ящик. Схватив ворох бумаг, она стремительно выбегает из подъезда, оставляя голосящую бабку одну на лестничной клетке. Вслед за ней за дверь несутся оскорбления, выцеженные сквозь бурые зубы чьей-то соседки, прокисший запах табака и мочи впитавшийся в стены подъезда. Под штукатурку. Под побелку. Под кожу. Но дело сделано: пестрая стопка буклетов, проспектов и бесплатных газет у нее в руках. Ее прожиточный минимум в доме, который даже почтальоны обходят стороной.

- Мадам, мы починили ваш телефон. Только одна проблема: там, на автоответчике была одна запись. К сожалению, ее восстановить мы не можем. Так, что она стерта. Надеюсь, там не было ничего важного, - телефонный мастер вручает ей вновь работающий телефонный аппарат. К сожалению, ему трудно понять, что стерев запись с автоответчика, он невзначай стер ее необходимый минимум. С кем ей теперь разговаривать?

- Не знаю, что и сказать. Для меня ваше приглашение большой сюрприз, - даже сейчас, сидя на ее кухне и допивая вино из вымытого ею стакана, он ни разу не улыбнулся. Он явно чувствует себя неуютно. Его взгляд скользит по сторонам: с обоев на занавески, растворяется где-то в лаке натертого ей стола, на котором еще вчера ее пальцем было выведено «сдохнуть».
- Ничего особенного, мы же – соседи.
- Ну да, - он пожимает плечами и его взгляд вновь пускается в оборот по комнате: я много слышал о вас, говорят вы дорого берете. У меня, как я уже говорил, совсем не много денег...

Она прерывает его: «Вообще-то я хотела сегодня взять выходной и не работать» - ее голос строг. Минимум интонаций. Пронзительный ответ состоящий из острых углов согласных наконец заставляет его поднять глаза и посмотреть на нее. Совершенно щенячий вид. Ей совсем не хочется вести разговоры об этом с тем, кем мог бы стать ее сын.

- Но я очень прошу, - слишком много слюнявых эмоций. Слишком много для необходимого минимума.

Да, он ужасно неумел. Все заканчивается ожидаемо скоро. Он неуклюже одевается и, кажется, спешит побыстрее отделаться от этого гнетущего ощущения, от оценивающего взгляда, которым она смеривает его, лежа в постели. Таким сыном она не смогла бы гордиться. Еще одна неудача: для него всего лишь временные проблемы с преждевременной эякуляцией, для нее – крушение надежды. Пусть одной. Но той, которая сейчас отделяет ее от слова «сдохнуть».

Засуетившись у трельяжа в прихожей, он с выражением лица школьника, впервые покупающего алкоголь или презервативы, робко выкладывает из кармана несколько смятых купюр и кладет их на столик среди флаконов духов так, как будто боится, что деньги кишат болезнетворными бактериями и опасными вирусами, и ему необходимо поскорее от них избавиться.

- Здесь не так много. Но хватит на хороший ужин – бормочет он, скрючившись над замком входной двери. Каждая секунда здесь вколачивает в его спину несколько ее заостренных презрительным прищуром взглядов.
- Алексей, постойте. Заберите деньги. У меня к вам будет одна просьба, - кажется, что он повисает на дверной ручке бесформенным мешком, будто полностью лишившись сил. Она встает с постели и неодетая подходит к нему, протягивая деньги. Присев к столику у зеркала она быстро что-то пишет и вручает бледнеющему Алексею лист, выдернутый из блокнота.

- Тут мой домашний телефон. Сегодня, когда вы вернетесь домой, позвоните по нему и дождитесь когда сработает автоответчик. После сигнала вам нужно будет произнести все фразы, которые я тут написала. Именно в этой последовательности, четко и громко. Главное – делайте между фразами перерывы. Секунд по десять. Больше не нужно. Если вы все сделаете правильно – мне ничего от вас больше не понадобиться, и мы будем в расчете.
Держа листок перед собой, молодой человек пробегает глазами в спешке начирканные на нем строчки, едва шевеля побелевшими и ссохшимися губами:

«Привет. До тебя совершенно невозможно дозвониться. Тебя либо не бывает дома, либо ты почему-то не берешь трубку. Я только хочу узнать как ты там», «Какие у тебя планы, чем планируешь заняться?», «Что нового у твоих подруг?», «Нам надо будет поговорить подольше, я так давно тебя не слышал», «Набери мне милая, я же говорю, что никак не могу дозвониться», «Я скоро приеду, не грусти».

- Это слова вашего мужа?
- Это слова моего умершего мужа , отца моего умершего ребенка, - она снова строга с ним, каждое ее слово – лишний толчок к двери.
- А как он умер?
- Он попал в авиакатастрофу, возвращаясь домой. Достаточно? – толчки медленно превращаются в оплеухи.
- Здесь так немного? Хотите, я что-нибудь добавлю?
- К чему это благородство? Оставьте все как есть.
Это мой минимум.
__________________________________________
Не жрите жывотных – они вас тоже не любят