Senchegg™ : Точка во Вселенной

Я сижу в кресле и медленно раскачиваюсь. Меня клонит ко сну. Возможно, я много выпил. А, может быть, просто устал. Фоновый гул телевизора доносит до меня обрывки фраз какого-то голубоватого мальчика с музыкального телеканала. Жеманно улыбаясь, он увлеченно рассказывает об очередной актрисе, снявшейся в хоум-порно, и очередном соседе, который стащил эту запись при помощи спиннинга и выложил её в Интернет. Переключаюсь на «Первый». Главный телеканал страны показывает лицо одного из министров (экономистов?), который обещает, что кризис нас не коснётся. И даже приводит для наглядности какие-то цифры, факты и «анализ трендов». При этом вся эта фигня абсолютно не вяжется с ценами на еду, жильё, одежду и транспорт. «Есть три типа лжи: ложь, наглая ложь и статистика» - вспоминаю я фразу известного немецкого канцлера.
Второй канал. Программа «Вести». Смазливая ведущая весело щебечет о последствиях столкновения нашей планеты с огромной кометой, о которой (оказывается) знало наше правительство, но (почему-то) решило нам не сообщать.
РБК. Кризис. Американские рынки. ТНТ. Собчак. ДОМ-2. Несчастные дурдомовцы строят любовь в условиях кризиса. СТС. «Прекрасная няня». Без комментариев. НТВ. «Собака укусила банкира и умерла от отравления! Программа «Максимум»: скандалы, интриги, расследования! Показать всё, что скрыто!». Что жрёт Митрофанов? С кем спит Влад Топалов? Маша Малиновская прямо с экрана назовёт несколько цифр со своего мобильного телефона! Угадаешь правильно – услышишь эротический посыл от самой Маши. Это уже другая передача - «Ты не поверишь!». И ведут её (ты не поверишь!) полуметровый порно-актёр и очень добрый, но очень болтливый мажористый мальчик.
На РЕН-ТВ идёт дешёвая эротическая передача. Девушка в мини-юбке хватается за турник и показывает трусы какому-то старпёру. Старпёр сначала положительно офигевает, а спустя две минуты, довольно улыбаясь, показывает камере большой палец. Видеоряд прерывается рекламой «Виагры».
По «Спорту» показывают российский футбол. С обеих сторон от центральной разметки топчут газон рослые негры, а на скамейках седеют два европейца, которые с подачи еврейских акционеров на ломаном русском пытаются докричаться до своих подопечных.
Звонок в дверь. Я подхожу, смотрю в глазок и ни фига не вижу. Лампочка в подъезде перегорела ровно пять лет назад. Именно столько времени прошло с момента предвыборной кампании одного из кандидатов в местную администрацию. Спрашиваю, что за упырь стоит под дверью. Слышу жалобный голос и понимаю, что упырь свой. Открываю. На пороге стоит сосед Вова, наркоман с почти семилетним стажем. Глаза стеклянные. Лицо – отсутствующее. Вова что-то неразборчиво мямлит, и я даже не стремлюсь понять, что именно. Сосед изо всех сил пытается «попасть в дверь». Не выходит. Лазерный прицел Вовы давно пора выкидывать на свалку. Не выдерживаю, молча хватаю этого гандураса за шкварняк и рывком втаскиваю в общий коридор, а оттуда - запихиваю в соседнюю от себя квартиру. Хлопаю одной дверью, второй – и вот, я снова дома.
С какой-то пугающей обречённостью заваливаюсь на диван. Из распахнутых окон слышится вой сигнализации. Или двух сигнализаций? Впрочем, какая разница? Эту фразу я уже где-то читал (или слышал?), вот только не помню – где. Я подхожу к подоконнику. У соседей снизу фиеста – они фальшиво поют караоке. Соседи сверху – танцуют, топая, словно стадо слонов. И как только у меня не сыпется штукатурка? Как у меня не глохнут уши? Как не тупеет голова?
В комнате раздаётся короткий сигнал. Эсэмэска. От начальника. «Ты уволен», - пишет он, в конце зачем-то добавляя улыбающийся смайлик.
Психоделические интонации сигнализаций неожиданно замолкают. Соседи сверху перестают трамбовать паркет, а соседи снизу – трамбовать мои уши. Единственный фонарь на всей улице гаснет. Следом гаснут окна в моей квартире и сотнях других квартир. Телевизор тухнет, так и не успев показать мне пенальти. Забил или не забил?..
Я остаюсь один в тёмной комнате и вдруг, неожиданно для самого себя, понимаю всю символичность этого момента. Я остался без друзей, семьи, работы. Телефон мне отключили два месяца назад. Следом отключили Интернет. Я стал никем, всего лишь геометрической точкой в пространстве нашей бесконечной Вселенной. И этот ящик – единственное моё окно в мир. Да и то - какое-то фэйковое. Я устал от надуманности, слащавый морд и мюзик эвордсов. Я просто хочу быть с той, которую люблю. Засыпать с ней и просыпаться, дарить ей цветы и смешных плюшевых мишек. И делать кучу других наивных и немного детских глупостей, которые может позволить себе влюблённый мужчина.
Впрочем, стоит ли тешить себя иллюзиями? Она красива, обеспечена, у неё – яркая и разнообразная жизнь. А я? Я – всего лишь нищий, а точнее – уже безработный студент, погрязший в комплексах, выпивке и прожигании жизни. Примерно через три месяца мне обрежут электричество. Друзья такому скоту, как я, помогать не станут, родители (после последней ссоры) – тем более. Я предоставлен самому себе, и от этого мне становится ещё страшнее.
Где-то внизу, словно в насмешку, фальшиво играет китайский батареечный магнитофон:

«Никакой – прааааавды,
Никакой – веееееры,
Никакой – надежды,
Что нам будет проще…»

Я хватаю табуретку и с её помощью забираюсь на подоконник. Холодный ветер ерошит мои волосы, а осознание того, что высота, на которой я сейчас стою, эквивалентна тридцати метрам, подкашивает ноги. Странное это дело – балансировать на грани… Особенно, если грань эта разделяет твою Жизнь и твою Смерть.
Я упираюсь ладонями в оконную раму и закрываю глаза. Мои ступни начинают предательски дрожать. Впрочем, почему «предательски»? Я один, и никто меня не видит. Не видит моей слабости. Как не видит и того, что я сейчас плачу. Мужчины плачут не только на похоронах. Слёзы медленно катятся по моим щекам. Их много. Их настолько много, что я захлёбываюсь ими. Никогда не думал, что в человеке столько слёз… Какое-то время я перестаю что-либо ощущать, я проваливаюсь внутрь себя, восстанавливая шаг за шагом события своей жизни.
Три года. Я стою в садике с пушистым игрушечным пуделем, а фотограф тщетно пытается привлечь моё внимание, наведя объектив… Шесть лет. Ребята во дворе пугают меня собакой, а я стою, закрыв глаза, и боюсь пошевелиться. Как сейчас… Они смеются.
Девять лет. Я лежу на земле и тщетно пытаюсь увернуться от ног троих поваливших меня мальчишек. Рядом стоят мои друзья и молча наблюдают за происходящим.
Четырнадцать лет. Перед уроком алгебры Юля заискивающе улыбается мне и просит присесть к ней на свободное место. Ровно через час после этого следуют четыре драки с одним неизменным участником. Мне в кровавое месиво разбивают лицо, вытряхивают на грязный асфальт содержимое портфеля и начинают методично палить его зажигалками.
Шестнадцать лет. Последний звонок. Я дрожащей и внезапно вспотевшей ладонью беру за руку Вику. Она брюзгливо морщится и косится на меня, как на бомжа. Девушки в голос жалеют Вику, которой «приходится идти» со мной, и выражают искреннюю надежду, что меня – урода – на Выпускном не будет.
Двадцать один. Весна. Я одиноко брожу вдоль оживлённой Аллеи Влюблённых. Я завистливо смотрю на эти счастливые лица. Я жадно ловлю их выражение глаз. Я пытаюсь представить, каково это – быть вместе. Во мне просыпается необъяснимое желание украсть эти эмоции; или хотя бы одолжить их, тайно надеясь, что время прощает долги. Я хочу впустить их в своё сердце, чтобы никогда больше не отпускать. Но сердце по-прежнему остаётся холодным…
…Я медленно сажусь, а затем слезаю с подоконника. Я хочу жить. Ещё не поздно всё исправить.

«…Ещё не поздно…» - повторяю я вслух.

Через секунду в моей комнате загорается свет. Вслед за ней загорается свет в сотнях других квартир. Телевизор вспыхивает, показывая кадры документального фильма. Я молча сажусь на пол и смотрю передачу Радзинского.