архангел Гавриил : По деревянным тротуарам мы шагали в цивильную теперешнюю жизнь

По несчастью или к счастью -
Истина проста:
Никогда не возвращайся
В прежние места.
Даже если пепелище
Выглядит вполне,
Не найти того, что ищем,
Ни тебе, ни мне...
Геннадий Шпаликов.
Мы живем почти не оглядываясь на прошлое, с головой погружаясь в житейские заботы, не замечая в бесконечной сутолоке дней, что мир вокруг нас необратимо меняется. Лишь изредка гуляя по городу и внезапно наталкиваясь на частицу старины, знакомой с раннего детства, в виде какого-нибудь чудом уцелевшего деревянного домишки с резными ставнями или "сталинского" толстостенного дома, где некогда жили твои друзья, понимаешь, что с тех пор как ты появился на свет прошло уже довольно много времени, и, хотя жизнь еще не окончена, большая ее часть уже прожита. И ты не прочь бы повторить все сначала, вернуться туда, где молодая мама, живой, здоровый отец, где добрая бабушка печет оладушки, где каждый день длиною в целую жизнь начинается с солнечных зайчиков, прыгающих по пестрому одеялу...
В конце пятидесятых у входа в педагогический институт, где работали мои родители, стояло два больших памятника, выкрашенных бронзовой краской. Слева - Ленин, справа - Сталин. И было два запущенных сквера, разделенных центральным входом в институт. В "сталинском садике" по вечерам собиралась местная шпана. Жиганы в яловых сапогах, в которых прятались финские ножики с наборными ручками, или в пыльных широких штанах и вельветовых куртках с накладными карманами. Они курили папиросы, плевали сквозь зубы и по-блатному шепелявили. Младшие были на побегушках, старшие корчили из себя конченых блатарей. Днем эта публика, если не училась, то пряталась по курятникам, устраивая себе лежбища на отделенных дощатыми перегородками старых топчанах. Даже патефоны были в сараях, заполнявших все пространство между жилыми домами: "В парке Чаир распускаются розы..."
Впрочем и милиция не дремала. Все время устраивались какие-то облавы, черные "воронки" подъезжали, меж сараев бегали люди. И в "сталинском садике" навели порядок, лишние кусты повырубили, скамейки поставили, милиция какое-то время дежурила, чтобы, не дай Бог, с кого-нибудь часы не сняли.
Жили мы в деревянном доме позади института, соседствуя с семьей Василия Федоровича и Нины Сергеевны (Нэли, как ее называла моя мама, они остались подругами на всю жизнь). Это потом Василий Федорович стал известным профессором, доктором исторических наук, а мой отец на долгие годы возглавил кафедру политэкономии. Тогда Василий Федорович был простым аспирантом, ходил дома в старых фронтовых галифе, летними вечерами они с отцом с удовольствием играли на крыльце в шахматы.
За домом начиналось колхозное картофельное поле, чуть дальше за высокими деревянными воротами располагалась сельхозопытная станция, куда мама брала меня иногда, проводя практические занятия со студентами. Там было очень много разных растений, в клетках жили кролики и цыплята.
Сразу за станцией строили телевышку, работая от зари до зари. Вечерами со двора дома было видно, как все выше и выше поднимаются над землей красные фонарики, укрепленные на металлических конструкциях.
Напротив пединститута стояла деревянная бакалейная лавка, туда мы с бабушкой ходили покупать сахар. Сахар продавали огромными головами, которые отец потом колол на куски топориком, а куски - на мелкие кусочки с помощью специальных щипцов. Сахар был очень твердый и очень сладкий, я таскал его из сахарницы, засовывая за щеку, как обезьяна.
Рядом с нашим домом тянулся длинный барак, в котором семьи жили отделенные друг от друга фанерными стенками. Там было много клопов, соседи часто ссорились, выпившие мужья гоняли визжащих жен. И маленький мальчишка-татарчонок, которому отец сделал обрезание, бегал по улице в окровавленных ситцевых шароварах...
Город был по сравнению с теперешним очень маленьким, большей частью деревянный с дощатыми тротуарами вдоль грязных улиц. Напротив церкви (снесенной в начале 60-х) лошади увязали в глине по брюхо. Мужики распрягали их, чтобы вытащить, отдельно потом выталкивали телеги.
Когда мне было пять лет, мы переехали в трехкомнатную благоустроенную квартиру. Стояли три "сталинских" дома. Два чуть постарше, трехэтажных и один новый четырехэтажный - наш. А вместо улицы была разбитая грунтовая дорога, которая вела к колхозному рынку. Дорога была ужасная, после дождей тут все время буксовали грузовые машины, которых с каждым годом становилось все больше. Уходили в прошлое полуторки с фанерными кабинами и редкие уже трофейные "эмки". Лошадей было много. Недалеко от забора городского парка стояла кузница, и там всегда толкались мальчишки, наблюдая, как кузнец тюкает молоточком, а молотобоец бухает по раскаленной подкове тяжелым молотом, выбивая искры.
Все пацаны из нашего быстро прирастающего "хрущевками" двора любили бегать на центральный рынок, чтобы посмотреть на лошадей, которых собиралось тут великое множество. Колхозники везли на телегах продукты, продавали, и лошади подолгу стояли у входа на рынок, ожидая хозяев. У нас были свои любимцы. Мы подкармливали их соленым хлебом, принесенным из дома. Половина двора считала, что самая сильная и быстрая лошадь - это Черт, лохматый жеребец в яблоках. Откуда пошло такое мнение неизвестно, зато было известно, что Черт кусается, поэтому близко подходить к нему опасались.
Еще одним любимым местом нашего времяпрепровождения стал городской парк. Тут было много заброшенных уголков, где люди появлялись редко и случайно. По углам парка в зарослях мы находили старые надгробные памятники и с интересом читали выбитые на них надписи: "Рабу божьему..." В закоулках вблизи старинного здания с решетчатыми окнами, кроме памятников, свезенных сюда, находили гильзы от винтовочных и пистолетных патронов. Ходили слухи, что тут когда-то было ОГПУ и людей в этих закоулках у толстых стен расстреливали. В детстве в это верилось, сейчас - не очень. Много у ОГПУ было других укромных мест.
А то, что по костям мы ходили - это точно. На месте городского парка кладбище было.
Помню в парке рыли яму под строительство какого-то аттракциона - выкопали несколько черепов, кости там тоже вперемешку валялись. Черепа были красные от глины. Один дворовая пацанва из ямы вытянула и впоследствии начала играть им в футбол, пока кто-то из взрослых не остановил. Впрочем, никто особо не ругался. Просто прикопали череп где-то по-тихому. Я и запомнил этот случай потому, что мне грязным черепом в грудь по чистой голубой рубашке залепили. Прямо напротив сердца эта чья-то бывшая голова пятно оставила.
Город напоминал сплошную стройку. Быстро снесли местный "шанхай", густонаселенный, хаотически застроенный деревянными хибарами. Развалили бараки "японского городка" (рассадника шпаны). В огромных количествах и очень быстро строились "хрущевки", разрастались городские кварталы, все новые и новые семьи переселялись из бараков в благоустроенные квартиры. Сразу на всех квартир не хватало, в некоторые заселяли по нескольку семей. Но это все равно была большая удача - благоустроенное жилье. Время радостных ожиданий счастливых перемен. Люди были добрее и проще. Великое поколение фронтовиков-победителей заново отстраивало страну. Работали беззаветно, ясно осознавая, что за эту возможность многие их товарищи заплатили своими жизнями. На праздники фронтовики выходили в потертых военных кителях, увешанных боевыми орденами, медалями. И не было тогда среди нас, хулиганистых, в общем-то, пацанов, никого способного чем-то намеренно обидеть бывшего солдата. Мы уважали их.
Время невозможно повернуть вспять. У каждого своя судьба. Дни проходят, сменяя друг друга с каждым годом все быстрее и быстрее. Меняются ценности, меняются сами люди. Одно нельзя изменить - то, что уже прожито. И время от времени память все равно будет уносить туда, где остались наши детство и юность.