Шева : My Women From Tokyo

Кто знает, - тот вспомнил.
Кто не знает, тому - рассказываю.
В семьдесят третьем Deep Purple выдали «на гора» очередной альбом, - Who do we think we are! Диск, честно говоря, был хуже предыдущих, но хороших вещей тоже было полно.
Women From Tokyo - первая вещь на первой стороне, - одна из лучших и забойных, как тогда говорили, вещей в альбоме.
Вещь начиналась негромким вроде как шелестом специальных металлических щеточек по тарелкам ударника. Затем, по-взрывному, - вроде и неспешный, но очень четкий и заводящий ритм, подхватываемый гитарами и ударником. И Гиллан, еще молодым голосом, поет рефреном коронную фразу, - My Women From Tokyo…
Затем, - как улет в космос, вставка, - реверберация голоса и звука синтезатора, спокойный, негромкий речитатив Гиллана, - и опять, - фейерверк музыки, и все пятеро продолжают этот фирменный пепловский забойный ритм. Мелодию подхватывает фанно, а потом, совершенно неожиданно, - короткое, но такое классное соло гитары Блэкмора.
И великолепная, буквально вводящая в транс концовка, - импровизация на фанно на фоне главного ритма вещи…
Ну, а дальше шли - Mary Long, хитовая Super Trouper…
Но - не о них речь.

…Сарай был еще тот.
Боинг «три семерки». Последний, - на тогда. Человек на триста пятьдесят.
Вылет рейса задерживался, правда. Причем часа на три. Рассчитывая на кормежку в самолете, мы затянули пояса потуже, - тратить командировочные доллары в гаштетах венского аэропорта как-то напрягало.
Наконец объявили посадку, и мы двинули к нужному гэйту. Наша команда оказалась разбросанной по всему салону.
Место показалось мне неудачным, - мало того, что не возле иллюминатора, а вообще в среднем ряду, да еще посредине. Лететь из Вены до Токио десять с половиной часов, - замудохаешься соседей поднимать, когда в туалет будешь шастать.
Ну да ладно! Главное - уже в самолете. Постепенно салон заполнился.
Моей соседкой справа оказалась девушка-японка. Симпатичная, с классическим овально-кукольным лицом, широко расставленными глазами. Ростом, - мне по плечо, худенькая, стройная. Грудь, правда, еле просматривается, только и того, что соски из майки торчат. Очень вся сосредоточенная в себе. Вид такой строгий, самурайский, - прямо японский облико морале. Сразу натянула наушники плейера и замкнулась в своей музыке.
Ну…Я тоже щеки надул. Лысый очкарик, в костюме, в галстуке, - профессор, нах. На симпозиум, нах. В Париж, тьфу, - в Токио по делу, нах. И нехуй тут! Нагнал понтов, короче.
Место слева осталось свободным.
…Наконец-то взлетели.
Бля-я-я!
Я лечу в страну Маруками!
Нравился он мне тогда очень. По главным жизненным интересам было у нас удивительное совпадение: любовь к кошкам, к красивым женщинам, к музыке своей молодости, - у него был джаз, у меня - рок, к бегу на длинные дистанции, к хорошим англоязычным писателям.
Хотя, если разобраться, набор не так уж и необычен. Наверное, тысячам, если не сотням тысяч, а может и больше, нравится такое сочетание. Но тот, кто сумел первым завернуть все это в только ему присущую оригинальную форму, причем сделал это убедительно и мастерски, тот и становится гуру.
По крайней мере, на время.
…Перед ужином предложили выпивку. Взял виски. Выпил. Возникла мысль повторить. Благо страшила гренадерша австрийка-стюардесса замешкалась с подачей соков, пепси и прочей хрени рядом сидящим пассажирам. К просьбе явно русского отнеслась с высокомерным пониманием.
После второго виски я почувствовал, что жизнь - налаживается. На экранах мониторов, вмонтированных во впередистоящие спинки кресел, будто распластанный жучок, медленно ползла фигурка нашего самолета. Когда я увидел, что фигурка приближается к моему родному городу, не выдержал и тронул соседку за руку.
Она сняла наушники и вежливо спросила по-английски, - какого хуя мол, мне надо? Я начал объяснять ей, что пролетаем мой родной город, затем незаметно переключился на нее, а дальше…дальше было дело техники. Скажу только, что больше за весь полет наушники она не одевала.
…В принципе, в основном она спала. Но когда нас будили на кормежку, - а это было три раза, и потом, - перед тем, как провалиться в дрему, мы разговаривали, разговаривали, разговаривали…
До сих пор не понимаю, как это у нас получалось. Мой слабый английский, а ее, - вообще никакой, в сочетании с вырывавшимися то у меня, то у нее русскими и японскими словами…
Но мы прекрасно понимали друг друга.

…Ей - двадцать девять. Хотя я дал бы двадцать. Работает менеджером на фирме, которая занимается конфетами и прочими сладостями. Была в Европе в туристической поездке. В принципе, понравилось, но все не так, как у них дома. Незамужем. Парень? Конечно, есть. Занимаетесь любовью? Конечно! Сколько ему? Двадцать пять! Ух ты, какая молодчина! А почему замуж не выходишь? Рано еще. Дураха, - ни хера не рано. Не успеешь оглянуться, - тридцать, тридцать два. А там уже и подрастающее поколение пиписек подпирает…А ты же такая…
- Какая? - спрашивала она все время.
Не знаю. Или эйфория, что лечу в Японию, или, шорт побери, все-таки очень неплохой виски был на борту этого австрийского аэроплана, но мне хватило ласковых и нежных слов для объяснения, - «какая», на все десять часов полета.
И откуда оно взялось?

…Бережно укрытая мною двумя пледами, - своим и моим, во сне она иногда вздрагивала, - ей явно что-то снилось. Бывало - на несколько секунд открывала глаза, улыбалась мне, и опять проваливалась в сон.
Ближе к утру, когда нам подали какую-то японскую лапшу, она строго вычитала фашистскую стюардессу, что та не налила мне полагающийся кипяток. Затем как в детском саду несмышленышам, показывала, как же этот японский суп надо кушать палочками. По этому случаю в знак благодарности виски был взят и ей. С ужасом он был впервые в жизни испробован и с негодованием отвергнут. Естественно, я не мог допустить, чтобы добро пропало.
Самолет уже снижался, когда я поднялся с кресла, достал из сумки фотоаппарат и небольшую, но охеренно красивую коробочку наших конфет.
С темно-красной розой на обложке. Вез как сувенир принимающей стороне.
Когда она проснулась, я положил эту коробочку перед ней. Реакция была даже сильнее, чем я ожидал.
Потом мы еще попросили парня-японца в марлевой повязке, который сидел через проход, чтобы он нас сфотографировал.
Вдвоем.
И расстались.

В столице Страны Восходящего Солнца было семь утра.
Мы с ребятами стояли уже на выходе из аэропорта. Ждали, пока еще пара человек из нашей делегации поменяют в обменнике доллары на йены.
Вдруг кто-то обнял меня сзади.
У этого кто-то были маленькие нежные руки. По квадратным глазам ребят я понял их, - откуда у человека в стране, где он никогда не был, могут быть знакомые?
Я обернулся.
Это была Микато.
Сверкая глазищами, лопоча что-то на японском и изредка вставляя английские слова, она еще раз прощалась со мной.
Но слова, в общем-то, были и не нужны. Неожиданно стало охуенно тепло на душе. Исчезли настороженность и тревога, - как-то оно будет в этой Японии?
Моя Япония стояла рядом со мной.
И обнимала меня.
А я - ее.
Такими мы и остались на последней фотографии.

Прошло уже много времени, но я до сих пор помню ее имя.
Ми-ка-то.
Легко звучит. По кошачьи. По аналогии с английским, будто - «моя кошка».
Вот так первый и, наверняка последний раз я был в Токио.
Вряд ли уже судьба занесет.
Но когда в минуты тоски и депрессии пересматриваю японские фотографии с токийскими улицами и небоскребами, йокогамским мостом и парком, синтоистскими и буддистскими храмами Киото, почему-то больше всего времени с тупым взглядом в невидимую точку, то есть - в никуда, я просиживаю над фотографией, где меня обнимает Микато, - My Women From Tokyo.