Тедди КГБ : ДЕНЬ ПОБЕДЫ

(лишний раз никогда не поздно я щитаю...)

- Зинка! Мокрощёлка старая!
Голос бабы Мани – хриплый, сильный, веселый – наждачной бумагой прошелся по двору.
- Ханде хох, капитулирен! – баба Маня выставила вперед клюку. – Чё в авоське?
- Вот зачем тебе клюка, матершинница ты старая? Ведь и без нее здорово ползаешь.
Зинка колобочком прокатилась через дворик к скамейке, на которой сидела баба Маня.
- Это не клюка. Это боевое оружие. Чё в авоське, я тебя спрашиваю?
- День Победы у меня в авоське, баб Мань. Ну чего ты опять на эту скамейку села? Спинки нет, откинуться не на что. Я после третьей откинуться люблю.
- Типун тебе на язык, старая дура. Рано тебе еще откидываться. А со спинками я брезгую, они все грязные.
- Грязные. – передразнила Зинка. – Как ты по траншеям с хуя на хуй перепрыгивать не брезговала, я просто в толк не возьму. Пойдем, пересядем, у меня газета есть.
- После третьей и пересядем. Доставай, чего у тебя там?
- Настойка. Компот Мишкин. Он его специально к Дню Победы готовил, да не дождался.
- Ойойойой… Помер штоль? А я гляжу что-то его не видно.
- Издеваться будешь, дура? Вместе же хоронили.
- Да ладно тебе, шучу я. Все там будем. Надька!
Вдоль забора двигалась высокая сухая фигура, опираясь на трость – такую же, как у бабы Мани, деревянную с зеленой крашеной ручкой.
- Ой, а я иду не вижу.
- Не видит она, коза слепая старая. Иди сюда.
Было 9 мая. А это означало, что бабушкам сегодня – можно. Впрочем, можно им было довольно часто – благо, праздников всегда хватало на Руси, но день Победы – это совершенно другая катавасия, как говорила несостоявшаяся героиня Советского Союза баба Маня. Состояться ей не удалось, как всегда утверждала она сама, «потому что проебали приказ, большевистские сволочи».

*

На балконе третьего этажа, за цветочными горшками, образовался одетый в тельник сухощавый торс, увенчанный благородной седой головой.
- Бабки! – крикнул торс. – Чего не зашли? Чего на улице?
- Так погоды какие стоят, Сергей Иваныч! – пропела Зинка. – Ты б лучше вышел к нам, у нас настоечка и колбаска краковская.
- Я сам тут второй час уже с рюмками и колбасой сижу. – громогласно проворчал Сергей Иваныч. – Что я, не знаю что ли вас, алкоголицы старые?
Он исчез в недрах квартиры, и вскоре из его открытых окон грянула «Yellow submarine». Старый моряк всегда готовился к парадному выходу под музыку.
- Битлз – говно. Это вам я, героиня Советского Союза говорю. Ну, за Победу. – баба Маня опрокинула в себя стопку и на секунду зажмурилась, собрав лицо в смешную гармошку. – Девкиииии….. Хорошшшоооооо…. Хорошо-то как!
Через несколько минут из подъезда чинно вышел Сергей Иваныч в белом кителе, в три плотных ряда увешанном медалями и орденами, с газетным свертком в руке. Достал из кармана граненый стакан.
- Лейте штрафной.
Баба Маня легонько стукнула его клюкой по ноге.
- Хитер ты, Иваныч, даром что моряк. Мы только по первой выпили.
- Жалко тебе, что ли?
- Да пей, чего уж… За Победу. Колбаску бери, закусывай.
- Кто ж клюквенную краковской закусывает. У меня вот домашняя, кровяная, только вчера с-под Рязани.
Ослепительно блеснул на солнце стакан в руке Иваныча, разбрызгав вокруг мелкие лучики. Он втянул широко раздутыми ноздрями весенний воздух и развернул сверток. В свертке оказался нарезанный крупными ломтями хлеб, обещаная кровяная, свежие огурцы и соль.
- Надо за беленькой идти, Иваныч. – заметила баба Маня. – Не пропадать же огурцам.
- Не надо никуда идти. – сказал Иваныч гордо и достал из внутреннего кармана полулитровую военную флягу.

*

- Вот ты, Иваныч, как думаешь, кто войну выиграл?
- Неужели все-таки немцы? – сделал большие глаза Иваныч.
- Дурак ты старый, Иваныч. – снисходительно сказала баба Маня. – Войну выиграли я, Зинка и Надька. Потому что дисциплина в роте зависит от медсестры. Ну и от командира, конечно. Но от медсестры – в первую очередь! Четырнадцатый полк помнишь? Все бежали на хуй. Все! А знаешь почему? А потому что кто у них в роте был, помнишь? Катька Монахиня. Никому не давала, сучка, герою бы не дала, наверное. Какая баба – такой и полк, девки. Это вам я, Героиня Советского Союза говорю. Давайте… За всех, кто там остался. Как за живых. Потому что мы к ним все ближе и ближе, девки. Давайте…
Звякнули рюмочки.
- Зинка, сколько у вас человек в батальоне было?
- Четыреста с гаком.
- Ну ты даешь, старуха! Как ты справлялась-то с ними?
- Так я ж не одна была. Со мной еще Любка. До Берлина почти дошла.
- Точно, Любка. Помню. Царствие небесное Любке.
- Уж кто точно в царстве небесном, так это Любка. Бывало, по тридцать человек за день омолаживала. Помню, под Смоленском, после атаки, перебинтовывает она раненого бойца в поле, воронки кругом, гарь, танки горят, а сзади ее уже замполит ебет, большевисткая сволочь.
Иваныч снисходительно хмыкнул и сказал небрежно:
- Нам, морякам, не приходилось одну бабу по кругу пускать. На берег сходя, по три-четыре бабы за ночь окучивал, слава Богу.
Баба Маня расхохоталась, раззявив зубастый рот.
- Так это ж получается, они тебя, старый, по кругу пускали! Так ты наш человек, старый! Давай-ка пить с тобой брудершафт.
Иванычу такая трактовка его эротических подвигов не понравилась и он нахмурился.
- Чего ты сморщился? – удивилась баба Маня. – Или неправильно говорю? Ты, моряк, все правильно сделал. Что ты еще мог делать в этой сухопутной войне? Только ебать баб! Молодец! Пей брудершафт, говорю тебе, со мной, старый кобель.
Выпили, и нос Иваныча на мгновение утонул в развесистых губах бабы Мани. Иваныч достал платок и вытер лицо.
- И откуда у тебя грудь-то в крестах, не понимаю, хоть убей. Плавал себе кролем вдоль берега, шлюх портовых окучивал, а медалей как за взятие Рейхстага. Мне вот героиню не дали – проебали приказ.
- Кто проебал-то, я все никак не пойму? – Иваныч прищурился, прикуривая папиросу.
- Да вместе и проебали. – зло сказала баба Маня. – С моими самыми ебучими однополчанами. Мы ж одним эшелоном в Москву возвращались. А мне с собой бумагу выписали, так мол и так, настоятельно рекомендуем приставить медсестру Петрову к награде и присвоить ей звание героини Советского Союза за доблесть, отвагу и прочую хуйню, проявленную в бою и не только. И стали мы эту бумагу с ебучими однополчанами по дороге обмывать. Оргию устроили в вагоне – до сих пор вспоминаю и не верится, что бывает такое. И где-то там, среди всей этой порнографии, мы безвозвратно проебали бумагу, единственное документальное подтверждение моего геройства. Но я не жалею. Оно того стоило. Кто-нибудь из вас видел когда-нибудь, как двести пятьдесят человек боевых едениц рыдают до слез, потому что расстаются со мной? То-то и оно! А я видела. И ни на какие ордена это не поменяю. Ну а ты-то, Надька? Комдива Ляпина помнишь?
- Да брось ты! – смутилась Надька.
- Застенчивая какая куртизанка. Мы ж там и познакомились, с Надькой-то. Слышь, Иваныч, тебе рассказываю. Комдив Ляпин был человек веселый, с выдумкой… Ты налил бы, моряк соленый.
Иваныч наполнил рюмочки водкой. Себе плеснул в стакан.

*

- Пойдем, пойдем… - хрипло рокотала баба Маня. – Да не держи ты меня, не упаду. До Берлина дошла, не рассыпалась… Я ж героиня Советского Союза… Приказ проебали, сволочи... большевисты, бля… Да мне эти медали не пришей пизде… Да поддержи ты меня, упаду же. Морячок… Привык, что штормит все время. Я-то в портянках, с сорок первого года… До сих пор портянки ношу… А что ты ржешь? Эротично…
Густели кисельные сумерки. Где-то совсем рядом раздался сухой треск, и в небе разноцветными брызгами рассыпался первый залп салюта.