Пиздоглазый спермоглот, сын пиздоглазой шалавы : ЧЕЛОВЕК, ЛЮБИВШИЙ ФУТБОЛ

Ничто так не разделяет семью, как общее жилье.
Збигнев Холодюк

Ходики. Настенные. Настенные часы уныло. Настенные часы уныло напевают… колыбельную. Равномерное тиканье сложного механизма с легкостью расслабляет моё душевное состояние. Я – полная невозмутимость со стороны истерзанного разума.
Кровавое тельце спит безмятежным сном в деревянном потрескавшемся манеже, украшенном восточным резным орнаментом. Трупик уже никогда не заплачет, и грязные пелёнки надёжно спрятались в сером прошлом. Я и сам вскоре преображусь в мерзкую частицу отвратительного прошедшего. Индивидуальный номер, штрих-код, сухие записи в многостраничных протоколах, несчастная жертва седовласого патологоанатома с блестящими от жира пальцами, пара алюминиевых бирок, аккуратно подвязанных к холодным конечностям синюшного цвета. Хихикающие санитары, снующие в разные стороны, тараканы танцуют на обшарпанных стенах, тараканы-альбиносы. Запахи спирта, едкая вонь аммиака, чьи-то пластмассовые протезы, сиротливо валяющиеся у морозильной камеры. Старый вахтёр дремлет на папке с заметками о прибытии дежурных врачей, тускло светит настольная лампа, вот, приоткрылась проходная дверь, это подъехали менты. Вместе с бригадой скорой помощи патрульные дядьки пронесли мёртвое тело, слегка прикрытое застиранной простыней, (государство экономит, по-прежнему готовы к вхождению в либеральное общество). А я уйду, так ничего и не оставив своим потомкам, ничего возвышенного и творческого, да и потомков у меня судя по произошедшему инциденту, явно не предвидится. Я расправляю импровизированные крылья, тело к отлёту готово, воздух втягивается ноздрями, поднимаю кверху онемевшие руки. Солнце горит, светит над плешивыми головами, смеётся, выказывая всем свою беззубую солнечную улыбку. И дай боже, оно будет меня греть, когда я похороненный на кладбище для безымянных, стану разлагаться и крючиться под натиском великой орды подземных тварей, всяких беспозвоночных личинок. Простите меня, убитые почти преднамеренно!
Каждый день напоминает зажеванную мочалку. Тащусь домой, такой уставший и измученный, пропахший животным потом, налицо отсутствие вентиляции в раскаленном и душном офисе. Тяжелая работа усердно бьет по мозгам, монотонные будни унылых служащих. Кто-то ходит в тир, покупает абонементы и весь вечер, стиснув зубы стреляет по игрушечным мишеням. Другие бродят по центральному парку, кушают мороженое или сладкую вату, носят коричневые рубашки с маленькими корабликами, глядят в бинокли на дружные стайки голубей. А остальные пьют в кабаках вино и безудержно играют в карты, например, «в дурака» на деньги, а бывает, и на женщин с недвижимостью. Мои соседи слушают heavy metall, местные старушки по нескольку раз жаловались участковым, так что были предупреждения, но всё без толку. Мои соседи – это ворчливая баба Феня, молодожены, какой-то drug dealer, дьякон, и, конечно же, те самые балагуры, что слушают heavy metall. Они упиваются дешевым пивом, которое покупают на пивоваренном заводе в огромном количестве. Носят косухи, у всех бороды, а другой даже откуда-то привез мотоцикл, раскрашенный в фиолетовый цвет. В общем, милые соседушки.
Мне всегда говорили во сне дрожащие ксендзы, с отрезанными ушами и прищепками на волосах. Мол, мой окончательный социальный диагноз – это вечный клерк, а если правильнее выразиться, мальчишка на побегушках. Я страдаю гастритом, у меня трескается кожа на ладонях, один знакомый коновал как-то мне заявил, что это происходит из-за нехватки витамина D. Раньше у меня были подружки-хохотушки, кайфовые девицы, мы вместе хотели поступать во ВГИК, но провалили экзамены в связи с беспробудными пьянками на одной из квартир богатого московского токсикомана. Потом какие-то идиотские зачёты по алгебре, и я снова в ауте, получил двойбан, тупорылый экзаменатор показал мне на дверь своим немытым волосатым пальцем. Хмыкнул, поднялся, не уродуя осанку, гордо вышел, хлопнул дверью. В тот же вечер нализался как последняя свинья, впрочем, был очень собой доволен. Затем родители выгнали из дому, в то время я покуривал травку, ночевал у незнакомых барыг, кстати, тогда чуть ли каждую ночь на «ямы» совершались рейды оперативников и всяких там, ночных служителей закона. Потом ездил в Рязань автостопом, там целое лето работали в каком-то вонючем колхозе. Тамошний хозяин заставлял нас таскать мешки с кукурузой, мерзавец, мы исполняли эту паскудную работенку за ломаные гроши. Таскали этому ублюдку тяжеленные дрова, и их же рубили тупым ржавым топором, стирали ему ползунки и всякую дрянь; косили сено, ездили на ишаке за водой, причем его осел никак не хотел нас слушаться, у него постоянно пучил живот, в следствии чего, он целеустремленно оставлял после себя скользкие коричневые следы вдоль пыльной улицы. Потом мы получили свою мелочь, выматерили работодателя, спалили ему амбар, отлупили до смерти его вечно какающего ишака и с поющим сердцем отчалили в родные пенаты. По пути рассказывали прикольные байки всяким тупоголовым трактористам, которые, разинув огромные рты, участливо внимали нашему насмешливому говору, то и дело подливая в наши быстро пустеющие чашки внушительные порции добротной водки.
Но время стремительно летело, и я менялся. Точнее, жизнь моя менялась, меняла свои формы, свою окраску, свои направления. Я превратился в робота, нашел работу, снял квартиру, женился на ленивой кабанихе. Хотя поначалу мне всё казалось в более радужных цветах, я срывал цветы жизни и питался ими, словно обомлевший влюбленный садовник. Я потерял свой юношеский максимализм, не сразу, но постепенно, день за днём, утро за утром. Чашечки горячего кофе и творог с изюмом, любящая мать со своими соленьями и съестными заготовками на зиму, трудовая дисциплина, бухгалтерский аудит и…естественно, футбольные игры.
Конечно, а как же, я и жизни своей не мыслил без них, таких завораживающих и интригующих. Имена знаменитых голкиперов, фамилии ловких форвардов, суровые лица опытных тренеров – я пил и ел их движения и заявления, коллекционировал открытки, фотки, марки с их изображением. Каждый месяц выписывал спортивные журналы, взахлёб читал статьи комментаторов и обозревателей, а однажды даже захотел поучаствовать в группе поддержке, но позже передумал. Весь мир для меня был похожим на один гигантский мяч, который вращается в неугомонном ритме и никак не может приостановиться. Я чувствовал всеми своими кончиками мозга, всей плотью то истинное великолепие, которое скрывается за кулисами футбольного спектакля. Помню, как питерские болельщики отколошматили наших фанов, это случилось в сентябре, как раз после обильных дождей. Приехал наряд уродов в погонах, взяли первых попавшихся хулиганов под руки и отвезли тех в кутузку, на целую ночь тухнуть в кругу нетрезвых зловонных козлов.
Но я был цивилизованным фанатом, такие никому еще не снились. Я отлично справлялся с домашней уборкой, начищенные до блеска туфли вызывали зависть у вечно неряшливых коллег, я пил изысканный кофе, а для этого даже приобрел дорогущую немецкую кофеварку. Я стал походить на утонченного оригинала с душой прирожденного аристократа, начальство ставило меня другим в пример, мне несколько раз повышали заработную плату. Проценты текли на пенсионную книжку, кактусы поливались каждое божье утро, а мамины пирожки с ароматной начинкой буквально таяли во рту. Постепенно начал привыкать к размеренной жизни молодого труженика, офис приковал к себе все мое существо, стал послушным работягой, идеальным работником рыночного миллениума.
А потом встретил её, она была безупречной со своими бантиками и заколками, рюкзачками и шпильками. Мы познакомились совершенно случайно, надо признаться, это произошло в канун рождественских каникул перед моим последним отчетом для вышестоящего руководства. В те дни я реально мучился, словно грешник за неделю до сожжения на костре. Читал различные книги на экономическую тематику, изучал материалы по информатизации и обновлению, зубрил маркетинговые исследования ведущих консалтинговых компаний и известных менеджеров. Дело в том, что на тот период я работал в качестве штатного консультанта одной из московских аудиторских фирм. По столичным меркам получал довольно таки сносный оклад, который, в общем-то, меня вполне удовлетворял. Я не притязал на пост управляющего персоналом, да что управленец, я даже в его помощники не рвался, а хотя мог сгодиться на эту весьма перспективную должность. У меня не было наполеоновских планов, в среде знакомых и коллег никогда не слыл карьеристом, скорее обычный трудяга, прилежно исполняющий собственные обязанности. В нашем офисе на подоконнике был настоящий цветник, длинноногая секретарша главного босса ежедневно пробегалась по цветнику с пластмассовой зеленой лейкой. Она всегда одевалась с иголочки, красотка шикарно выглядела в своих обтягивающих одеяниях, груди прыгали, словно накаченные груши, или же нет, будто гигантские шары, которые жуть как хотелось нам всем потискать.
Ну, так вот, я встретил её в пятницу, мою суженную, мою роковую. В тот ненастный день я не решился одеть шапку, снова падал крупный снег, точнее валил, словно пух из продырявленной подушки. По пути в библиотеку я поскользнулся около ледяной горки и шмякнулся прямо на твердую оледенелую поверхность, причем жутко неровную. В итоге кобчик болел так сильно, будто меня пнули по нему что есть мочи, с разбегу, прямо таки кончиком ботинка. Чуть прихрамывая, все-таки дошел до нужного места, вошел внутрь. В фойе как обычно было тепло и жизнерадостно, люди стояли у окон, смотрели на падающий снег и разговаривали о чём-то настолько увлеченно, что я прямо загляделся на них, разинув свой рот. По куртке стекала талая вода, снежинки превратились в подобие росинок, даже на ресницах засверкали капли. Быстренько раздевшись у гардеробной и получив личный жестяной номерок, неспешно потопал наверх, в главный читальный зал, где чаще всего обитали профессора и академики, или какие-нибудь магистры экономической теории. Иногда я пытался завести с кем-нибудь из них серьезный разговор о рыночных отношениях или же валютных фондах, но все разговорчики потихоньку превращались в тягомотину о политике и внешних экономических связях.
- Рано или поздно, но Прибалтика окажется не только под колпаком НАТО, но и в конечном результате войдет в состав Европейского Союза. – Он был одет в мышиного цвета свитер, на переносице восседала оправа, стекла немного запотели, он снял очки и принялся их ритмично протирать. Это был преклонного возраста мужчина, тот самый, который доблестно отслужил в ВДВ, затем отличное образование в МГИМО, а после, более двух десятков лет исправной работы в дипломатическом корпусе в Кабуле.
- Нет уж, позвольте возразить, - раздался скрипучий голос коротконого декана химического факультета, с толстой шеей и большим носом, на котором красовался ярко пунцовый прыщ с гнойным содержимым, - американцам так просто не удастся заманить под своё крыло латышей и эстонцев. Прибалты, народец строптивый, сноровистый, хозяев не привечает. Даже если янки войдут в Ригу или Вильнюс, то европейцы в лице тех же немцев запросто их оттуда вытеснят. Запомните раз и навсегда, балтийские карликовые государства всегда были жизненно важны для тевтонских политиков и вояк. Это для них вожделенная территория, необходимое жизненное пространство.
- Я так не думаю. Во-первых, вы по-прежнему ошибочно опираетесь на исторические события минувшего столетия. Хочу вам напомнить, ничто никогда не повторяется, поэтому и здесь не будет никаких военно-политических реверсий. Если немцам когда-то и удалось силой занять территорию Прибалтики, то сейчас они туда и нос не сунут. В наши дни миром правит Запад в лице вездесущих евреев и процветающей Америки. А немцы…немчуре не нужны лишние problems, они от турков-то очиститься никак не могут, а вы их пихаете в балтийский регион. Во-вторых,…
- Турки являются частью их внутренней политики, и этот маловажный аспект к данному разговору не имеет никакого отношения. – Принялся бегло излагать свои мысли вспотевший декан. – Я говорю о том, что американцам в Европе делать нечего, вернее есть, но они не имеют козырей, чтобы всех заткнуть. Тем более, негодующих европеоидов становится с каждым годом всё больше и больше, ксенофобия набирает внушительные обороты. Америкашки останутся с носом, их натянут на палец. Кстати, причем тут евреи, вам не нравятся евреи?
- А почему я должен питать к ним симпатии? Они что, спасли человечество?
- Да нет, но меня смущает ваши резкие высказывания в их адрес, складывается такое впечатление (подозрение) будто вы неравнодушны к ним.
- Что? Вы назвали меня антисемитом? А что вы скажите о сионском заговоре, а? – Бывший дипломат было возмутился, но вовремя спохватился и заговорил приглушенно. – Как вы можете прокомментировать ситуацию, связанную напрямую с масонами? С их тайными орденами, например, я слышал будто Горбачев был награжден таким вот медальоном за вклад в развал русской цивилизации, вам доводилось что-нибудь слышать об этом?
- Ха-ха-ха! – наигранно рассмеялся университетский аппаратчик и тут же ответил. – Что за глупости вы говорите? Какие сионские мудрецы, какие могут быть заговоры, и против кого, против русских? Да русские сами внесли огромнейший вклад в собственное уничтожение. Мы жрем водку ведрами, наши женщины постоянно прибегают к абортам, наш криминал свирепствует на каждой российской улочке, мы мутируем, деградируем, как нация. Так что бросьте свои штучки по поводу заговоров и тайных союзов! Это вы своим детишкам можете рассказывать, а мне такая чепуха ни к чему! Я человек серьезных дел.
- Послушайте, коллега! – тот было схватил декана за жилистую руку, притянул к себе, выпалил. – Евреи несут жуткую несоизмеримую угрозу всему нашему миру, это алчная ненасытная народность, иудейское племя, семиты долбанные. Их нужно снова под музыку Вагнера, под валькирий… Не надо их обелять. Наоборот, необходимо с ними расправиться как можно скорее!
- Слушай, ты, мудак! – с этими словами декан вырвался из его хватки. – Иди-ка ты в жопу, убогий политический неандерталец.
После этого он выбежал в коридор, и я не мешкая, юркнул вслед за ним. Он подозрительно уставился на меня, я чуть наклонился, так мы и познакомились. Он оказался клевым чуваком, по крайней мере, мне он сильно понравился. Он взахлеб читал Есенина и Сорокина, а по вечерам играл в пинг-понг со своими знакомыми по общежитию. Он проработал в сфере образования много лет, но так ничего реального и не заработал. Даже квартиры не было собственной, как-то раз я привел его к себе, он выпил горячего чаю, полистал старый потертый фотоальбом, замолчал, а потом оделся и ушел. Иногда ему было настолько тяжело, что он уходил в затяжной запой, эдак дней на десять, а то и более. Пил в основном водку, причем не брезговал хлебать и паленую, я имею в виду кустарного производства. Он рисовал картины, а иногда просто ковырялся в носу и молчал, он был безупречен и невинен. Он часто о себе рассказывал, о прошлом, о неудачах, которые от него не отстают с самого его рождения. В общем, за короткий срок мы успели с ним крепко подружиться. А потом он умер. Инфаркт или что-то в этом роде. Я же не пошел даже на его похороны. И никто вообще не пошел. Его похоронили за городом, на каком-то бедном кладбище, где чаще всего хоронят всяких бродяг и бомжей. Ни цветов, ни траурных одежд, ни некрологов.
Так вот, в тот момент с меня лилась холодная вода, и я был похож на водяного, на царя морей, правда, без перламутрового трезубца. Немного съежившись, я подобрался к длинной очереди, встал за молодой девушкой, в тот момент она весело щебетала со своими болтливыми подружками. Две прелестные косички торчали в разные стороны, словно раскинувшиеся пальмы на маленьком островке. Изо рта выглядывала сиреневая пластмассовая палочка, на которую был надет фруктовый леденец. Когда она смеялась, под щечками возникали забавные ямочки, я их даже сейчас перед собой представляю, такие смешные, неподдельные и красивые. Ее подружки-хохотушки стояли рядом с ней и просто прикалывались, краем уха зацепил их разговор о каких-то пацанах с проспекта Вернадского, в общем, судя по их словам, это были первоклассные пацаны. Я слушал и внимал, ел ее голос, пил блестящие глаза, большие как мамины блюдца в серванте, что стоит в нашем зале.
Я долго молчал, а потом выпалил, что видел ее в какой-то балдежной комедии, где играли молодые актеры-стажеры, видать, второкурсники. Она переглянулась со своими собеседницами, а затем они дружно прыснули от смеха, вследствие чего я мгновенно сконфузился и покраснел. Так началось наше знакомство, которое позже переросло в более интимное русло наших добросердечных отношений. Той же зимой мы катались на салазках, бросали друг в друга снежки, смеялись и валились в глубокие сугробы. Промокнув насквозь, забегали ко мне в квартиру и грелись… с горячим шоколадом в толстых кружках и полотенцами поверх тела, мы смотрели в глаза, в потолок, на узорчатые обои, на мамин вышитый фартук. А утром я жарил глазунью, о, это было поистине великолепное зрелище. Я стоял у газовой плиты в коротеньких шортах и ямайской рубашке, и пока она валялась в теплой постели в предвкушении превосходного завтрака, я по-детски ухмылялся, ловко передвигаясь в кухонном пространстве под песни Александра Буйнова. Сначала я бросал на горячий чугун свежие куски сливочного масла, а затем тщательно прожаривал на фирменной сковороде аккуратно нарезанные ломтики диетической колбасы, то и дело, что переворачивал и разглядывал, не подгорели ли ее разные подрумяненные стороны. Потом шла очередь за утиными яйцами, после разбитой скорлупы белки и желтки мягко ложились на шипящую раскаленную поверхность, тем самым, покрывая бело-желтым одеялом колбасные острова. Запах приготовляемого мною завтрака моментально привлекал ее внимание, действуя на острое обоняние и пронизывая своим чудесным ароматом всю ее нервную систему. Она вскакивала с кровати и вбегала на кухню, обхватывала мой торс нежными руками, завлекала меня. Я отвечал на поцелуи и нежности, на все те телячьи нежности, какими она меня постоянно одаривала. И вот, кульминационный момент для зеленого лука и отличного сыра, купленного у приезжих азербайджанцев. Сыр превосходно плавился в яичнице, растапливая в себе все жиры и углеводы, казалось, это и есть завтрак настоящих чемпионов.
А иногда мы уезжали на холмы, это где-то в двухстах километрах от столицы, увлекались шашлыком и пели гимн Советского Союза. Бывало, что нас тянуло за грибами, но это случалось лишь после долгого дождливого сезона, когда брали с собой водонепроницаемую палатку и шерстяную одежду, мазь против комаров и куски туалетного мыла. Нас хватало и на рок-фестивалях, мы с приятелями брали штурмом множество стадионов и развлекательных лагерей, это было на выступлениях «Алисы», Егора Летова, Сашки Васильева и «Двух самолетов». Когда шел ливень, мы прятались в беседку, и там подолгу пережидали ненастную погоду, медленно попивая коку и жуя шоколадные плитки, начиненные миндалем. Я прикасался к ее мокрым волосам, слушал запах ее дрожащего от истомы тела, ловил беглый и удивительный взгляд симпатичной девушки, у которой лицо всегда сияло от дикого счастья. Мы вместе курили на балконе, свесив ноги вниз сквозь решетки, рядом лежали несколько бутылок пива, и мы курили, дымили как выхлопные трубы, потихоньку переглядывались и весело посмеивались друг над другом, поднося к губам пенистый хмельной напиток. В январские сонные дни, в сезон снегопадов, мы гуляли под ручку вдоль аллеи и жадно вдыхали в свои легкие морозный обжигающий воздух, на наши ресницы падал белоснежный снег, она умудрялась ловить его язычком. Если весной выдавалось свободное время, то мы сидели по нескольку часов в заброшенном сквере, рвали одуванчики, а затем плели чудные венки для наших похорон, в воздухе царило сплошное непрерываемое жужжание крылатых насекомых. Я смеялся, она кривила губы, я улыбался, она задорно хохотала, при этом платок спадал на ее плечи, а в глазах ярко сверкала восторженность.
Вскоре моя мать умерла, а мы поженились. На свадьбе было мало народу, так как мы решили ограничиться только близкими (очень приближенными) людьми. Играла музыка, пьяные орали «горько!», мы целовались, - банально и противно, но уже сейчас. А тогда это казалось слишком прекрасным и неземным, мы витали в облаках волшебного мира, мы как бы питались магией этого самого райского торжества. Мы были молодыми, очень юными, эмоционально неподдельными, вспыльчивыми и воодушевленными. Нам казалось, что юным сердцам по плечу абсолютно все, что нет преград и заторов, которые бы мы не осилили. Это была поистине романтическая эпоха!
Любил ли я ее? Да, пожалуй. Когда ее подолгу не было рядом, я начинал скучать, без конца звонил к ней, стучал пальцами по книжному переплету, зубрил стихи. Она работала в больнице, медсестрой, занималась тем, что ставила пожилым пациентам уколы и меняла постель для вновь прибывших. Она всегда ненавидела свою работу, проклинала тот день, когда решила поступать на медфак, за глаза называла главного врача похотливым мудачком, который волочится за каждой юбкой. Терпеть не могла своих коллег со всеми их шушуканьями и сплетнями, готов добавить, что она никогда не подавала каких-либо признаков личного влечения к карьеризму. Никакого желания пробиться выше, просто трудиться и жить – а именно, кушать вареную картошку, пить березовые соки, смотреть мультики и передачки про диких животных, по субботам производить генеральную уборку в квартире, и, в каждый воскресный день выгуливать колли по кличке Герцог в близлежащих двориках, дабы милый песик слишком уж не скучал.
Ночные улицы этого гигантского города потрясают своей неоновой красотой, потому что вокруг все светится и полыхает. Гость, въезжающий сюда в первый раз, мгновенно впадает в депрессию, которую возможно погасить лишь на короткое время, да и то лишь с помощью вызова ночных бабочек или же игр в местном казино. Вот, голодная и прожорливая столица уже который век пожирает всех тех, кто въезжает в ее лоно с мечтой о быстрой наживе. Все храбрецы склоняют свои шальные головы пред ее величием и бесстрастностью, все со временем сдаются, ведь каждому свое. Большая столица, как огромный дьявол с мерцающими глазищами, в туманной дымке простирается гневное выражение, злой оскал, мрачная напряженность. Большая столица в роли Сирен, она манит и притягивает, словно фонарный огонек блуждающих мотыльков, которые бьются о теплое цветное стекло. В сущности, большая столица похожа на ведьму, а все эти казино для богатеньких ублюдков, и блядские улицы, на коих кишат спидозные проститутки есть беды, ею принесенные. Фешенебельные отели для бизнесменов и высокопоставленных чиновников, крутые иномарки, словно красивые искрящиеся соблазнительницы – это чары столицы. Модные ди-джеи в ночных увеселительных заведениях, метрополитен в роли подземной клоаки, безжалостно заглатывающей несчастных жертв общепринятой системы, тех самых пассажиров, которые куда-то едут, торопятся, каждый по своим делам. Проспекты заполонены машинами, над улицами царит единый нескончаемый шум, и эти едкие треклятые запахи бензина не дают никакого покоя мирному горожанину, заводы пыхтят без остановок, - гражданин поднимает голову и видит ужасающий смог, а это бесспорно впечатляет. Кругом торчат видеокамеры, видео-зрачки, у входа в любой бутик, в каждый торгово-развлекательный центр, везде прикреплены глаза передвигающейся камеры, рьяно отслеживающей периметр своей территории. Уже и спереть-то ничего нельзя, все под контролем, под колпаком вездесущей милиции. На каждом шагу снует служитель порядка, на перекрестках толпятся туповатые дружинники (конченные неудачники), объективы камер фиксируют сцены современного вандализма. Кучка пьяных хулиганов с матом крушат банкомат, с яростью разбивают витрины магазинов, ломают скамейки, грабят японского дипломата. И в этот самый момент, чертова цифровая техника снимает все действия до последнего эпизода, а затем за дело берутся менты, ищут пресловутых погромщиков.
Раньше футбольным фанам было где разгуляться, не то, что сейчас мы видим перед собой. Раньше была свобода, да, при Ельцине была реальная лафа. Харизматическая физиономия не просыхающего дачника, который волею судьбы заблудился на спиртовом заводе. А сейчас… одни засранцы правят всей страной, неповоротливой, сонной, как толстая жопастая домохозяйка с вымазанным фартуком и вонючим ртом.
Ненавижу столицу. Ее блудный смрад, помпезность, надуманную имперскость, - все бы стер с лица земли даже ничуть не раздумывая. Кремль больше похож на гангрену, которая вот-вот догниет до самого мозга. Кругом нарывы, язвочки, фурункулы и герпесы. Мама Россия перед грешной смертью.
Помнится, мы с Ингой пили коньяк из ее туфли, светила луна, а мы сидели на корточках и пробовали алкоголь язычком на вкус. Она крепко сжимала мое запястье, глядела на меня самым, что ни на есть обворожительным взглядом, ох, этот взгляд меня пронизывал всей своей страстью до последней глубины моей трепетавшей от невиданного счастья души. Я даже не верил собственным глазам и ушам, что вот, моя любимая ненаглядная сидит и держит меня за руку, что я вижу ее нежные скулы, и что я слышу ее чудный шепот. У нее всегда были горячие руки, да и ноги тоже обдавали жаром, так что я всегда клал голову на ее колени, засыпал, словно годовалый младенец безмятежным сном. Казалось, ей доставляло массу удовольствия то, что я спал на ее коленках, до меня даже ясно доносилось, как она дышала от удовольствия. Мы целовались, сосались, наши языки сплетались в одно целое; так, мы выковыривали рис, застрявший в наших зубах и деснах. Я нещадно прикасался сухими губами к ее длинным вьющимся волосам, мы смотрели в зеркальное отражение, оба такие полуобнаженные, с кленовыми листьями в ладонях, как лесные божества из провинции Квебек. Мы набирали полные рты воды и обливали друг друга, заливаясь задорным смехом и смахивая с лица холодные капли, стекающие прямо за шиворот. Она любила гладить мои хлопчатые рубашки, а я делал ей расслабляющий массаж ног; мы сидели на мягкой кровати и с удовольствием ели винегрет, она облила меня сметаной и слизывала с моих плеч всю белую массу, мы просто балдели; а по вечерам ходили в кафешку «Синегорье», пили портвейн и курили тонкие сигаретки, слушали «Наше радио», обсуждали интимную жизнь Баскова. Отлично помню, как учил свою малышку играть в крикет, ах, это было нечто неописуемое, великолепное действие. Закрывали глаза, на лбу выступала испарина, в горле першило, но, несмотря на все это у нас сохранялось чертовски прекрасное настроение. Иногда по пятницам мы ходили в театры или музеи, не без любопытства знакомились с новейшими экспозициями; завлекаемые жаждой познания, зачастую искали альтернативные виды искусства, какой-нибудь там, маргинальный жанр песнопения, с блевотиной и треском гитар. Кроме того, она не очень то и умела готовить, а может, и вовсе не любила это делать. Таким как она все прощалось, избранники таких обожествляли, будучи ослепленными и плененными их небывалой магией очарования. Я называл ее принцессой, козочкой, леденцом, игрушкой, пушинкой, ласточкой, зайчиком, крошкой, утеночком, красотулькой, бедняжкой, волшебницей и т.д., то есть мне нравилось придумывать ей всякие безобидные прозвища, так как, на мой взгляд, это звучало неимоверно романтично. Но и она не отставала от меня, постоянно твердила, что я лапочка и медвежонок, маленький несмышленыш, глупыш и воробей в одном лице. Ей доставляло великое удовольствие, когда я сердился и начинал рычать, только сейчас вспоминаю такие моменты: я стою, сжимаю кулаки и с нарочито сердитым видом рычу, и она вслед за мной встает в стойку пятилетнего психа, сжимает детские кулачки и рычит в ответ, это было так забавно, что я с легкостью могу представить те чудесные мгновенья даже сейчас, после всего того ада, через который мне довелось пройти.
Инга любила красиво одеваться, нет, недорого, но с прекрасным вкусом. Да, моя любимая не умела искусно играть на фортепьяно, но зато в одежде она знала толк. Всегда такая модница и проказница, сама мисс Элегантность. Постоянно таскала меня по всяческим шоу-программам и показам мод, хотя я никогда не уважал подобные мероприятия, ведь они вселяли в мое сознание жуткую скуку. Вот, как раз в тот момент, когда по подиуму дефилировала очередная костлявая «вешалка» с тонной макияжа на физии, Инга чуть ли не хлопала в ладоши и не визжала как одержимая, но ладно уж если бы ограничивалась только этим, но ведь еще и умудрялась меня щипать за задницу. А это, признаться по секрету, так больно, что просто-напросто не поддается словесному описанию, это нестерпимо больно, хочется взлететь и взвыть от такой дикой боли.
Еще у нее были безумные подружки (сущие дьяволицы с голодными глазами), беспардонные и неугомонные, как избалованные ребятишки, у которых отсутствует чувство какого-либо страха перед взрослыми. Как сейчас представлю, сядут эти бестии напротив меня, и давай за очередную волынку, соблазняют мое изнуренное тело, зазывают, обжигая вожделенным взором ненасытных львиц. Сидим ли мы за кухонным столом или смотрим телевизор в зале, - они вечно хихикают надо мной и потирают от липкого удовольствия свои крохотные белоснежные ручки. Ну, там, всячески выделываются, строят глазки, в общем, подкатывают. А Инга (стерва, мать ее так) хоть бы хны, делает безразличный взгляд, разливает горячий чай в кружки, молчит, зевает. Я зеленый от злости, но спокойствие для меня превыше всего, я изо всех мыслимых и немыслимых сил держу себя (несчастного комка пружинистых нервов) в руках, слегка ворочая зубами.
Тереблю кружева ее бального платья, молю боженьку о сострадании, вижу дурацкие сны. То, мне снятся мускулистые физкультурники с внешностью германских фюреров, лихо марширующих от Майданека до Освенцима-Биркенау. Но самое гнусное, пожалуй, это то, что я возбуждаюсь от всех этих идиотских сновидений, у меня почему-то всегда встает на всех усатых физруков. Ничего не могу с собой поделать, просыпаюсь, словно после полночного бреда, все трусы мокрые и липкие, пахнущие спермой. Волосы слипаются с пахом, и когда я сплю и ворочаюсь, слипшиеся волосы незаметно рвутся, а утром я сдергиваю их со своего дряблого тела, противно, нечего добавить. Бывало и такое, что включал компьютер, потихонечку поглядывал на голых баб и мастурбировал, причем делал это с некоторой опаской, то и дело оглядываясь в сторону прикрытой двери, там, в соседней комнате безмятежно спала Инга, а я резво дрочил. В моей компьютерной коллекции были разные девушки: там имелись и азиатки, и европейки, и негритоски, короче, разные красотки, с большими сиськами, с белыми волосами, с темно-черными, как мрачный подвал, или же рыжими, как обожженный кирпич. Это и был мой основной грех, - развалиться на мягкой кровати, и дергать за покрупневший конец, удачно рисуя в своем богатом воображении какую-нибудь чудовищно фантастическую картинку с участием вульгарных девиц с внушительными формами. Порой я сам себе был противен, так сказать, неугоден.
Случалось и так, что Инге приходилось работать в ночную смену, а я тем временем предавался плотским утехам с импровизированными девицами. Я был половым гигантом, чудищем сексуального ринга, рыцарем эротических представлений. Жаль, ведь это было всего лишь жалким видением, а я несчастным ничтожным онанистом, боящимся собственного будущего, собственной тени.
Инга никогда и ни с кем мне не изменяла, я в этом просто уверен. Она всегда была мне верна, это не подлежит какому-либо сомнению. Кристально чистая Инга, ситцево безупречная малышка. Когда в нашей квартире отключали свет, мы сидели в комнате, вернее, лежали, укрывшись теплым одеялом, и я сжимая свечку, взахлеб читал ей всякие персидские сказки. Она слушала с огромным вниманием, но под конец бедняжка засыпала крепким сном, я ее укрывал, а затем и сам закрывал глаза, словно переутомленный городским шумом младенец. Иногда мне казалось, что вот он я, засыпаю, но уже не проснусь, не соскочу с постели, не крикну «О, боже, я опаздываю на работу!», не разобью вдребезги о стену тот дрянной будильник, не заплачу солеными слезами, поранившись в спешке о стальной крюк, торчавший на проходной прямо около трюмо с комодом.
Вот, все спят, а во сне они умирают. Тихо, безболезненно, как жертвы бесшумного вируса. Тут и молитвы не помогут, и капельница не нужна, и бог устает любить. Шнурки свисают с почерневших пальцев ног, за окном дребезжат провода, антресоль молчаливо качает своей несуществующей головой. Калеки на паперти скучно трясут облезлыми клыками, они облачены в лохмотья, от них ужасно несет.
Дезинфекция здесь ни причем, все виноваты по-своему. Тараканы ползают на брюхе Инги, насекомые в поисках пищи, лакомых кусочков. Я глажу ладонью свои потрескавшиеся пятки, они такие шершавые, такие толстокожие. Я сижу в мягком кресле, удрученно пью сок, я похож на усопшего парня, который еще вчера бегал из конторы в контору, поминутно засекая время на наручных часах и с зазывающей энергичностью подмигивая симпатичной секретарше-референту в обтягивающей блузке. Она носит очки и пьет только сладкое какао.
Антология извращенной литературы напрочь отсутствует, я дитё обывательщины, обломовщины, мещанской похабщины. Я жил ради машины, ради 3000 баксов, ради кредитной карточки и DVD-дисков. Я ел макароны ради квартиры с улучшенной планировкой, ради ребенка и ради жены. Я ездил к знакомому дантисту только из-за инфляции на бирже, из-за микроволновой печи, паспорта, кактуса на подоконнике, учебных пособий для мерчендайзеров и супервайзеров, медицинской страховки и спутникового телевидения. Я болел в силу своего одичалого влечения к постоянству и графикам. Я плавал в безбрежных морях бюрократии и стальных правил, пил воду из рек стабильности и миражного благополучия. Я – списанный винтик земного механизма. Я – законченная тетрадь.
На моих плечах сидела костлявая Педантичность, а в моих штанах ползала шипящая Пунктуальность. Взрывы в переполненном метро, паника среди пассажиров, давка, сотни покалеченных тел, шахиды исполняют гимн солнца. А московские раввины едят кошерную еду, какую-нибудь мацу. В объективе общественной видеокамеры попадают тысячи граждан, тысячи списанных болтиков, много тысяч изрисованных тетрадок. И все они идут на работу, и они работают, не покладая рук, создают блага, предоставляют услуги, обогащают Творцов.
Миром правят Творцы, они списывают болтики, изрисовывают фломастерами блокноты, они творят. А другие… они неудачны в самом корне, они бессмысленны, как и все остальное, но, правда, в еще большей степени. Покупка автомобилей представительского класса, дорогостоящие поездки в ОАЭ и Турцию, перелеты через Ла-Манш, поэтапное бронирование президентских номеров в пятизвездочных отелях, расширение маркетинговой экспансии, приобретение сумочек от Aigner, - это, конечно же, повседневные мытарства Творцов.
Сортир. На унитазе. Дотошно изучаю германские руны. Туалетной бумаги уже нет, поэтому довольствуюсь жалкими рваными остатками от «Независимой газеты». Тихо, словно на заброшенных кладбищах ночной Трансильвании. Я щупаю свою руку, улавливаю пульс, бьётся, значит, пока еще буду жить. Молча вытаскиваю пальто, насквозь проеденное молью, и даже китайские присыпки не помогли в борьбе против вредителей. Вот, они разлетаются по всей комнате дружными стайками, тонкокрылые, с виду даже очень ничего, вроде как бы безобидные. И поэтому не гоняюсь за ними с половой тряпкой, слегка покряхтывая, скрываюсь на кухне.
А другие… те полностью несчастны. До того запрограммированы, что даже не замечают этого, вся их скулящая унылая жизнь протекает в столь же серых тоскливых загазованных городах с ядовитыми канализационными парами и выхлопными токсинами. Моют машины, чистят санузлы, стригут в парикмахерских, учат грамоте школяров и студентов, копают грядки на дачах, развозят почту, едят килограммами картофель и хлеб, - а это, о, да! это те самые болтики и винтики, запасные части для запасного мира. Они гниют в собственных отложениях, блестят своими секрециями, рифмуют хрупкие биологические циклы под размеры собственного гроба. Они безнадежны, на таких теперь никто не делает крупных ставок, разве что самые безумные и отчаянные, те, кто уже давно над пропастью во лжи. Противно с ними общаться, но к великому сожалению, и я такой, и оттого я сам себе до невыносимости противен.
Поначалу это было незаметно, я бы сказал, ничего плохого и вовсе не было, но потом… Все началось не сразу и не вдруг, а постепенно. Она начала стремительно меняться: то ей не нравился размер моего оклада, то ей был не по душе мой галстук в бежевую полоску, то она раздражалась по поводу моих бесед с нашей молоденькой соседкой, которую звали Элла. Она закатывала скандалы, била посуду, сервант, стеклянные дверцы. Затем закрывалась в комнате и рыдала, не выходила оттуда. Она ревновала меня к каждому столбу, становилось неузнаваемо пунцовой от злости, дулась дни напролет, хранила молчание по отношению ко мне, хотя сама с собой разговаривала. Бывало, что мое терпение иссякало и я тоже принимался скандалить, но потом, уже сжалившись над ней, начинал ее всячески успокаивать, уговаривать перестать обижаться, просил о прощении, стоял на коленях и даже по ее просьбе бил себя по лицу.
Однажды мы сидели в ресторане с моими коллегами, если меня не вводит в заблуждение моя память, то это был день рождения шефа, и мы сидели в тесной компании.
- О, эта особа имеет привычку одеваться в темные тона, перекрашивает волосы в коричневый цвет, смотрит голливудские мультики, но черт меня дери, в ней есть что-то соблазнительное, очень пьянящее!
Наш начальник был в замечательном расположении духа. Он сиял, щеки налиты румянцем, любезен.
- И что же в ней такого пленительного? – спросила Любовь, начальник аналитического отдела.
Я думаю, что стоит немного описать нашего шефа, этакого пухлого добряка. Он с юности исповедует зороастризм, коллекционирует марки, пишет письма своей жене каждый вечер. Да, они прекрасная пара, и я не лгу, переписываются, хотя живут под одной крышей. И он утверждает, что в этом есть своеобразная романтика, в письмах кроется шепот в стиле ретро, и конечно же, мы вслух уверяем, что он вне всяких сомнений прав. И даже не потому, что занимает должность босса, а скорее, вследствие того, что просто-напросто прав. Но в душе я считаю, что писать друг другу инфантильные письма – это все-таки дурной тон, маразм влюбленных, лирический перебор. Но чтобы там не плели его дурацкие недруги, наш шеф отличный кулинар, он прекрасный знаток балканской кухни, и с этим никто не спорит, все пробовали лакомства-творения его рук.
- В ней имеется свой шарм, она знает себе цену, но не в пример многим красоткам, не так заносчива, как остальные. И походка у нее грациозная. – Он повествовал о той самой, о которой уже целый час шел весь этот сыр-бор. Вспотевший, говорит и мило улыбается, пыхтит, вытирает лоб носовым платком.
На Любе жакет зеленоватого оттенка, губы накрашены, курносая, ротик аккуратный, красивая. Она ухаживает за своим телом, постоянно делает визиты к косметологу, каждое утро занимается физическими упражнениями, ходит на плавание и умывается настоем ромашки. Иногда прискакивает мысль, что я влюблен в Любу, но это все же не так. Да, она мне импонирует, но не до такой же степени, чтобы с ней переспать. Я знаю пределы дозволенного, я вижу очерченные границы, ведь нас сплетают сугубо профессиональные отношения. Люба ужасный ипохондрик. Чуть что, так сразу же бежит к врачу на осмотр. То ее мучает дерматозный бред, то с ней случается какой-нибудь малоприятный припадок. А так, я думаю с ней можно ужиться, еще у нее большие груди, как плафоны, огромные и влекущие посторонний глаз.
- Ну, она прямо королева всего мира, если вас мужчин послушать. – Снисходительно улыбнулась Любаша. В ее руках сверкает вилка, она нехотя поддела кусочек лосося, по краям тарелки лежат листья ароматной петрушки.
- О, она уже ревнует! – хлопнув в ладоши, воскликнул Аркадий, у него на голове тюбетейка, интересно, где же он ее раздобыл. Кто-то открыл очередную бутылку шампанского, послышался легкий хлопок.
Худощавый официант наконец-то принес фрукты, у него угрюмый вид, под глазом фингал. Какой-то драчун хорошенько потрудился над его имиджем, наверно, хлопец подрабатывает в дополнительное время сторожем на заброшенном заводе, где необходимо охранять обветшалое оборудование. А вид у него сердитый потому, что ему не так давно от души надавали по роже. Да и девушка его надула, так сказать, опрокинула. Стерва играла на два фронта, а он идиот, верил в ее святость, теперь бедняга от досады рвет на заднице собственные волосы. Он узнал об измене совершенно случайно, от соседки, которая ему нашептала по доброте душевной, что, дескать, его подружка путается с одним панком, а тот все время ошивается в центральном парке. Ну, парень сначала не поверил, ухмыльнулся, даже немного обиделся на нее, накричал сдуру. Но потом поостыл, пришел в себя, еще раз поговорил с соседкой, и пришел к решению, он должен сам в этом убедиться. Итак, он пошел в парк. Да, он увидел тех вместе. Да, он начал рукопашный бой, да, ему подарили «фонарь», да, забил того засранца до состояния жуткого. Того паренька даже родители потом с трудом узнали, такой он был изуродованный, избитый, искалеченный. Втоптал сукиного сына в асфальт, превратил в тесто, станцевал на нем румбу. Молодец, хоть и вшивый официант.
Я знал одного доходягу, который работал в тюрьме, и тем самым не упускал счастливого случая перепихнуться с какой-нибудь сексапильной рецидивисткой. О, он был асом своего грязного дела! Каждый божий день упивался собственной властью, трахался не только с заключенными, но и с дородными тюремщицами. Вот, одну звали Лейла. Он выводил ее в прачечную, где закрывался с ней наедине на целый час, это было его сексуальной нормой. Один час.
Большие стиральные машины, барабаны, тазики с нижнем бельем и пододеяльниками, алые клизмы и стеклянные писсуары, а еще - он и возбужденная сучка. Он не любил долгих дискуссий и всяких там лишних разговорчиков о любви и преданности. Не раздумывая, загибал в унизительную позу очередную потаскушку, и пялил, пялил по полной, вперед-назад, вверх-вниз, вперед-назад, вверх-вниз, и по новой, по нарастающей. Сегодня он трахает Лейлу, она симпатична, пожалуй, даже очень. Он посадил ее на бочку, на которой предварительно постлал полотенце, и давай, гладить обвисшие сиськи и мурлыкать, причмокивая губами. Так, должно быть, происходило первое свидание дикарей, на далеких берегах Амазонки.
Были и другие кадры, у всех свои странные замашки, каждый может удивить любого. Кто-то трахает кур, потом безжалостно сворачивает им шеи, а затем старательно сбрасывает их мертвые тушки прямо на дно туалета. Разрывает своим мощненьким членом бедных птиц, они истекают кровью, в безумном ужасе кудахчут, остервенело, дико, глаза выпадают из орбит, перья медленно опускаются на жухлую травку. А он довольный, правда, слегка настороженный, посматривает в сторону дома и сарая, вытирает руки от помета тряпкой, найденной им в угольном помещении.
Есть и такие, которым больше по нраву книги. Трахают книги. Другие увлекаются гипнозом, и под этим психологическим воздействием овладевают несчастными жертвами. Тихо, без насилия, угроз и матерных криков. А некоторые какают во время полового акта, да, есть такие извращенцы. Было бы менее приятным, если бы они еще и поедали это. Собственные испражнения на хрупких блюдечках, пахнущие деликатесы и уроки по выживанию. Из учебника выжившего из ума коммандоса: «Если хочешь выжить, то научись пить собственную мочу, не брезгуй свое дерьмо, перестань бояться убивать детей и женщин, ведь их кровь и плоть – гарант твоего спасения. Чтобы выжить, необходимо превозмочь все этические, религиозные и общепринятые нормы. Будь воином, храбрым и настойчивым!».
А вообще, за всю недолгую жизнь мне встречались всякие элементы. Мальчики с эдиповым комплексом, девочки с комплексом Электры, сатанисты-поедатели кошачьих фекалий, иконописцы и трахальщики подушек в одном лице, мародеры собственных чувств, плакальщики за деньги, банкиры с липкими потными руками, очкастые философы и деградирующие радио-ведущие, занимающиеся сексом с собственными же детьми. Я видел и толстых профессоров, которые мастурбируют под музыку Мусоргского, в гостиной они пьют зеленый чай и невинно улыбаются, с ними даже здороваться противно. У них руки всегда пахнут, и зубы гниющие, и пенка на краях губ, и взгляд угрожающий. С одним моим приятелем когда-то в детстве учился мальчик, который систематически портил воздух в классе, это тоже малоприятное явление, вызывающее в последствии различные заболевания, причем страдают в первую очередь именно те, кто дышит испорченным воздухом. Мало того, но парень был редкостным негодяем, ведь он ничуть не стеснялся содеянного, казалось, он гордился своими достижениями, он весело хохотал и звучно пускал газы. Пукал в ладошку и осторожно подкравшись к какой-нибудь девчонке сзади, совал ей под нос свою пухлую ладонь. Наверное, это тоже не очень приятное времяпровождение – нюхать ладошки маленького карапуза. Приятель говорил, что тот засранец мог вытворять кучу других фокусов. Например, приподняв задницу и облокотившись спиной на парту, громко пернуть, при этом успевая ловко поджечь зажигалку у анального прохода, фейерверки, да и только.
Были, конечно же и иные случаи извращенных фантазий нашего человека, но разве все запомнишь. Так, одна красивая девушка принципиально не хотела мыться, ну, не любила бедняжка мыться, я имею в виду, мыть подмышки, промежность и все такое. Так от нее разило за километр, бог ты мой, там, где она проходила деревья падали, столбы рушились, прохожие умирали от удушья. Девочка-запах, яркая носительница химической угрозы. Интересно, взял ли какой-нибудь идиот ее замуж, или же она до сих пор бродит, в одиночестве воняет.
Да, кого только не встретишь по жизненному пути. Создаются всякие идиотские организации, тупые сборища всяких уродов, монстров и неудачников. Например, создают народные партии пива, интересно, что это за партия такая. Общество почитателей Остапа Бендера, кружок любовниц дядюшки Зорге, ассамблея чувашских и мордовских фашистов, лига защиты клопов-долгоносиков, фронт спасения последних пигмеев, фракция девственниц-феминисток, армия национального оргазма, бригады академиков по изучению клещей Demodex brevis, сообщество кодированных алкоголиков, ассоциация нижегородских анархо-клоунов, международное бюро женихов для Элтона Джона, товарищество немецких шахтеров и гинекологов Тринидад и Тобаго. Круто, блин, ничего не скажешь.
Аркадий – Аркашка – Какашка – Катышка – Мартышка и т.д. и т.п. Сидишь, прислонившись к двери и выдумываешь слова в рифму, словечки, совпадающие по звучанию. Занятное дело, когда нечего делать.
Малышка – Мартышка – Катышка – Какашка – Аркашка – Аркадий… Да, вот именно, он самый, Аркадий. Все коллеги, пусть и дипломированные, по службе за глаза называют его психованным корсаром. Он слеп на один глаз, любит ковыряться в ушах, пьет ряженку и увлекается игрой на саксофоне. Он у нас так называемый массовик-затейник, глава княжества дураков. На празднике глупцов он уже который год избирается их же царем, попсовые песни поет только когда под градусом, но почти что всегда пьяный. Аркадий – наш компьютерный гений. Человек машинного века, очки и монитор, улыбка до ушей, знание программ обеспечения.
Это все он, именно он снимался в телевизионной рекламе противозачаточных средств. Я не помню в точности, как все происходило, но он как бы играл роль возмужалого жеребца, которому жмут трусы, и мысли только о женщинах, причем о самых лучших. Это он в прошлом году насмотревшись «Двенадцать обезьян», пришел в мэрию и начал там орать, плеваться и плакать, что он, мол, с 2019 года, дескать, его прислали сюда специально для информирования нашего населения. Оказывается, если верить его словам (а работники мэрии уж точно ему не поверили, и правильно сделали), в каком-то году произошла всемирная бактериологическая потасовка, в которой погибло около 95% населения всей Земли. Нечего добавить, дерзко, на фиг. Но он вел себя так шумно, что изрядно надоел работникам государственного учреждения, те покрутили пальцем у виска, быстренько вызвали милицию и скорую помощь, увезли беднягу в лечебницу. Если бы не друзья и не вмешавшаяся вовремя пресса, то сидел бы сейчас наш Аркадий в комнате со связанными руками, исколотый психотропными медикаментами, с синюшным лицом, со слюнями изо рта и недержанием урины в придачу. Скандал стоял на весь город, журналисты, операторы, группа поддержки для фальсифицированных сумасшедших, я имею в виду, ненастоящих больных, а также общество защиты гуманоидов. Собрались всякие дураки, ну, слов уж больше нет, придурки и отъявленные мракобесы. Привезли попа со вставной челюстью, он начал ходить с паникадилом и что-то там напевать на христианском. Аркадия крестили, в какой-то момент произошла заминка, вроде бы кто-то из свидетелей узрел, что Аркадий магометанин или вовсе иудей, опять поднялся шум. К счастью всех удалось утихомирить, оказалось, что в детстве Аркадию сделали операцию на гениталии, короче, немного срезали, потому что у него там что-то начало течь, нечто желто-оранжевое, болезненный процесс, он хныкал, вернее, визжал как поросенок, в общем, хирургам пришлось сделать ему обрезание. Средства массовой информации делали сенсационные заявления, открытия, всякие репортажи на кукурузных полях с выжженными кругами. Шум в те дни стоял небывалый, вопили все кому не лень, казалось, весь мир стоит на ушах. Аркадий словно ископаемая мумия выставлялся напоказ всему обществу, старушки забрасывали его своими локонами седых волос, ему писали письма, в которых признавались в любви не только девы тоскливого возраста, но и какой-то там балетмейстер из варшавского театра. Аркадий стал модой, все сразу же начали носить его прически, звезды киноэкрана посылали ему воздушные поцелуи, профсоюзы собирали деньги на его выздоровление, якобы на экстренное лечение простаты и фурункулеза. Не обошла его стороной и политика, так, например, одна демократическая партия назвала Аркадия (этого аполитичного похотливого гнуса) самым либеральным и нравственным человеком года в РФ. О нем стали слагать дворовые песни и бла-бла-бла. Вот он, сидит и ковыряется в носу, гений русской красоты, мать его так. Целомудренный и неприкаянный.
- Ты даже мусор не можешь вынести! – визжит Инга, и с яростью бросает на пол фарфоровую тарелку, я жмурюсь, слышится звон бьющегося стекла. – Придешь домой и тут же на диван, за телевизор! А ну, давай, выноси мусор! Слушай, вот ведро, в нем мусор, и ты его сейчас вынесешь! Немедленно!
Я - легкое игнорирование, легкое, но неполное. Вздыхаю, поднимаю ведро, выхожу на лестничную площадку. Всего каких-то несколько метров и мусорный бак передо мной, высыпаю гнилостное содержимое и брезгливо вытираю руки о штанины.
На поверхности моего немытого загоревшего тела копошатся триллионы бактерий, всяких палочек, микробных тварей. Я их не вижу, но хочу увидеть, изучить их среду обитания, их повадки, реакцию, пищевой рацион. Можно поглядеть в монокулярный микроскоп МС 10 с револьвером на 3 объектива, к тому же там имеются раздельные винты грубой и точной фокусировки. Галогеновое освещение 6В/15Вт с отличнейшей регулировкой. Если есть желание приобрести что-нибудь помощнее, то нет проблем, существует бинокулярный микроскоп МС 400, оборудованный компенсационной головкой, широкопольными окулярами и ахромат-объективами, механическим предметным столиком и коаксиальными винтами. Это и конденсор светлого поля Аббе, и ирис-диафрагма, и система коллектора с линзами для системы Келера.
Я напрягаю зрение, сжимаюсь в единое целое, мой пот олицетворяет мою тревогу.
Хочется разнообразия? Пожалуйста, есть в наличии исследовательский микроскоп с оптикой Infinitive МС 900 (ТХ), только для профессионалов. Я дотрагиваюсь влажными пальцами до флюоресцентного микроскопа МС 200 (F), божественное начало!; я вижу тринокулярные видеомикроскопы, прекрасное действо!; экспертные системы и цитологические лаборатории, великолепие индустриального и научного развития!; стереомикроскопы с функцией ZOOM, подарок!; микроскоп для текстильной промышленности и металлургический микроскоп, радости безумного исследователя! Вот он, век бактериологии и биоинженерии, генетики и вирусологии, он развернулся прямо перед нами, он уже не дышит в затылок, как было раньше. Большой грозный мохнатый century.
С каждым днем наш дом все глубже и глубже погружался в трясину ссор и скандалов, над нашими головами проносились серые тучи семейного кризиса, мы ждали. Иногда во всем был виноват именно я, но порой и она доводила всех до отчаяния. Скандалистка, паникерша, истеричка. Она врывалась в мою комнату и поднимала шум, выясняла отношения, мол, сегодняшним утром я не так посмотрел на одну миловидную блондинку, которая стояла у газетного киоска и с любопытством рассматривала глянцевый журнальчик для стильных и независимых дам. Она заявляет, что я чуть шею не сломал, когда начал разглядывать ту незнакомку, и это, конечно же, Ингу взбесило. По правде говоря, ее не без труда можно вывести из себя, она такая вспыльчивая и властолюбивая. Но и я не тряпка, просто спокойный и даже немного смирный, смотрю на все с высока, размышляю и стараюсь делать трезвые выводы. К тому же во мне громаднейший запас терпения, поэтому я выдерживаю все, молча, храню в темнейших уголках своей души все обиды и боль, которые там скапливаются целыми вагонами. Я – молчун и кладезь терпения.
Ругань. Постоянные склоки между домочадцами, а все из-за всяких пустяков, из-за выдуманного дерьма, из-за неуклюжих движений, в конце концов, из-за «неправильных» взглядов и мимики. Обидно, ведь хочется, да и всегда хотелось, жить счастливо и мирно всей семьей, всячески избегать различных конфликтов, не впутываться в авантюрные переделки.
- Ты когда-нибудь дождешься, и я обязательно уйду от тебя! – кричит на меня и тем самым, одновременно умудряется обдавать меня своей теплой слюной. В этакие моменты я стараюсь не повышать тон, она напоминает мне худосочную селедку, костяную и вредную со всякими придирками и ненужными воплями.
О, господи! Я жмурю глаза и на меня снисходит озарение прошлого. Окунаясь в воды вчерашнего, я вспоминаю самые памятные и лучшие мгновения нашей жизни. Не стоит орать и бить кулаком себя в грудь, лучше блокировать внешнюю агрессию при помощи медитации и духовных поисков в глубинах своего нескончаемого сознания. Вот, морозный воздух нам уже не страшен, мы сидим в небольшом дворике, вокруг снег, буквально все запорошило, но снегопад уже завершился, мы лакаем горячий кофе и кусаем рулет с изюмом. Нам хорошо, мы прекрасны.
Или тот запомнившийся мне день благодаря его внутреннему переживанию, я стоял в коридоре в толпе практикантов и томился в гнетущем ожидании, взволнованный и чувственный, я переминался с ноги на ногу, разгибал руки, почесывал локти, я и вправду переживал. Она сдавала экзамены по каким-то медицинским предметам, и естественно, я искренне болел за нее, желал успехов и удачной сдачи экзаменационных задачек. Там было много народу, непролазное толпище, я сиротливо выжидал у стенки. Вокруг, то и дело слышались смешки, разговоры, одобрительные возгласы, шушуканье и радостные восклицательные сообщения. И она, - я видел ее, она выходила из кабинета, такая обворожительная и добрая, я просто обомлел в те секунды, я ее полюбил, и это было страшно, и одновременно приятно, невообразимо приятно. Ощущение, что ты кому-то нужен, кем-то любим, а когда она говорила мне «Я люблю тебя», то мое сердце начинало биться еще быстрее и отчетливее. Тупицы. Они не видели ее, а может, просто не обращали на нее внимания, но я и не думал о них, я видел только лишь ее облик. Она даже не шла, она подплывала ко мне по воздуху, и ясные глаза впивались в мои зрачки, я чувствовал тепло и положительную энергетику, исходившие от ее нежного тела. Она подошла, и я спросил ее «Ну, как?», я проявлял учтивую любознательность, мне казалось, мы были самыми влюбленными в том коридоре; она не отрывала своего взгляда, изучала меня, уголки ее рта слегка скривились, сморщила лоб; «Ты справилась?», вновь переспросил я, и она, как нимфа, как ангельское создание, утвердительно закивала, и звонко рассмеявшись, стремглав бросилась бежать вниз по лестнице, я же следом за ней. Нагнал ее только у плиточного забора, она оперлась левой рукой о железную калитку, задыхалась, а другая рука опустилась вглубь сумочки, там, где должно быть, лежала синяя пачка с сигаретами. Я приобнял ее, поцеловал в мочку уха, она игриво высвободилась, и вдруг ни с того ни с сего спросила: «Что ты сделаешь, если меня убьют?».
- Не знаю. – Я ответил тихо, кусая губами свои усы, треща суставами пальцев.
- А я отомщу. Если с тобой что-нибудь такое произойдет, то я обязательно отомщу.
Вот, такой открытой и резвой она была по жизни, непредсказуемой и неконтролируемой. Бестия, я сходил по ней с ума, она приворожила меня, притягивала к себе своими мокрыми щупальцами. Девушка-Сирена, чарующая и зазывающая в свои коварные объятия. Я кинулся к ней, наплевав на все, позабыв все необходимые заповеди, отринув былое, и поприветствовав новое. Я отдался ей, намеренно закрыв глаза перед будущими угрозами, хотя друзья и отговаривали меня от опрометчивых действий. Никакой свадьбы, никаких уз, никаких брачных контрактов.
Бумажки летят по всему белому свету, люди почему-то всегда склонны сплетать друг друга документированными обязательствами, как будто это и есть тот последний сдерживающий фактор от развода. Каждый механизм держится на бюрократии, весь мир повернут на юридических соглашениях и отпечатанных принципах. Любой шаг фиксируется, будь то рождение или кончина, гражданин живет под колпаком общегосударственного надзора. Повсюду камеры слежения, полицейские пункты, дорожные патрули. Мы – поколение, еще сегодня застывшее на бумажных бланках, в архивах и картотеках. На каждого из нас заводится личное дело, каждому приписывается индивидуальный номер, у всех собственные кодированные номера и шифровальные записи. Уголовные и административные дела, нотариусы и адвокатские конторы, паспортные столы России.
Трудно сказать, кто же все-таки больше нагнетал внутрисемейную обстановку: она или некто другой. Наверное, оба. Скорее всего, мы пожалели о содеянном, и она тоже поняла какую глупость натворили, когда поженились, но было слишком поздно. А может, и не совсем слишком.
- Уходи! Я больше не хочу тебя видеть, урод! – Вот, в мою сторону летит веник, падают чемоданы, взлетающие тарелки, бьются об стену прямо над моими ушами.
Если бы у нее было больше сил, то она бы не долго раздумывая, запустила в меня двухкамерный холодильник, или газовую плиту «Брест», или соковыжималку.
Впишите также: музыкальный центр «Panasonic».
Впишите также: телевизор «Sony».
Впишите также: DVD-плеер «Philips».
Конечно, после каждой ссоры происходило примирение, мы каялись, пугает то, что делали это искренне, без каких-либо лицемерных высказываний. Я гладил ее, а она закрывала лицо руками и громко ревела, содрогалась всем телом, обхватывала меня за шею. Когда она убирала свое выплаканное лицо с моей груди, то я ясно видел перед собой большое пятно на майке, пятно от слез. И тут, будучи человеком слабонервным, я сразу же смягчался, на меня накатывала ублажающая волна сострадания и умиления. Я превращался в неделимую совокупность благодушия и безгрешности, я будто бы обретал нирвану через душевную разгрузку при помощи всепрощения и чувств радости от этих самых прощений. Мы смотрели друг другу в глаза, и теперь уже я начинал плакать, но делал это беззвучно, соленые слезинки скатывались по щеке, впадая в уголки рта. Прикосновения ее рук спасали меня от суицида, мы признавали победу над страхом с помощью побед над болью. Мы обретали импровизированное бессмертие.
День за днем жизнь становилась все более и более невыносимой, моя натура трансформировалась в нечто натянутое пружинистое, я постепенно приобретал багровую окраску. Это как яблоко, оно зреет, краснеет, наливается румянцем, спеет. Зато когда-то всему этому приходит решительный конец – плод начинает портиться, покрываться черными точками и морщинами, гнить.
Каждый долбанный вечер тащишься домой, измученный и уставший, еле как волоча ноги, после тяжелого рабочего дня в душном запотевшем офисе. Мой окончательный социальный диагноз – что-то типа клерка и мальчишки на побегушках. А ведь мне уже стукнуло 28. Но, к сожалению, мне уже никогда не исполнится 29. И это не предсказание, здесь веет настоящей святой уверенностью.
Я мог заснуть в постели и уже никогда не проснуться, а моя супруга в итоге получила бы ощутимые комиссионные и страховку. Я мог бы отравиться в китайском ресторане, мог бы пораниться и получить газовую гангрену, мог бы попасть под машину. Меня могли бы зарезать грабители где-нибудь в подворотне, могло бы ударить током, на меня могло бы упасть старое дерево, тот же дуб, что напротив нашего жилого дома и которому уже больше столетия.
Читайте также: скончаться в реанимации от менингита.
Читайте также: сгореть в собственной квартире.
Читайте также: стать очередной жертвой теракта в столичной подземке.
Я – прямое отражение острого дефицита микронутриентов. Неправильная витаминизация означает несовместимость тиамина и рибофлавина. Ем чеснок, лук и сладкий перец, пью гранатовый сок. Магний долго всасывается, если его принимать вместе с препаратами, содержащими фосфаты или соли кальция. Ем горох, фасоль, овсянку, пью коровье молоко. Наука гласит, что при одновременном приёме витамина Е с железом или же витамином К, время свертывания крови заметно увеличивается. Гречневую кашу, манку, пшенку, перловку, рис, кукурузу… Беспощадный антагонизм между кальцием и цинком, витаминами С и В12. Немного арахиса, грецких орехов и кешью. Резко увеличивающаяся аллергенная нагрузка в связи с совместным приемом витаминов В1 и В12. Пригоршню черешен, горсть клубники, чуточку колированных вишен. Цинк снижает усвоение железа более чем в два раза. Глоток кефира, тарелка творога, чашка сметаны. Витамин С способен окислить до 30% витамина В12. Огурцы, ломтики помидор, петрушка, укроп… Противостояние марганца и железа снижает усвоение железа примерно на 40%. Вечерний рацион, состоящий из кураги, сушенного чернослива, изюма без косточек и стакана с малиновым йогуртом. Известно, что окислительная реакция между витаминами С и В12 нарушает весь процесс усвоения последнего, причем даже из пищи. Еда без солей, без сахара, на сорбите, лактозе и фруктозе. Я радуюсь синергизму витамина А и железа. Диетический сыр, ветчина, исключающая из своего состава вредные химические добавки, натуральные лечебные соки без мякины из туалетной бумаги. Я ликую, когда узнаю, что без витамина D невозможно оптимальное использование кальция. Вареная рыба, яйца всмятку, три чайные ложечки свежего меда. Я умираю от счастья, когда мне говорят, что витамин С восстанавливает антиоксидантные свойства витамина Е. Мы все те, кто сидит на диетах, ну, почти все.
Вглядитесь также: все те, кто страдает сахарным диабетом.
Вглядитесь также: все те, кто мучается поверхностным гастритом.
Вглядитесь также: все те, кто загибается от пилородуоденита.
Каждый дрянной вечер я убиваем сукой-работой. Готовить ужин для нее и варить кашки для него, крошечного полугодовалого сынишки. А ведь вся эта нервозность и повседневность невыносимо бьют по извилинам мозга, напрягают до состояния взрыва нейтронной бомбы, - хищница-обида жадно вонзает свои острые отточенные клыки в моё злопамятное Альтер-эго. Психологический стресс, угнетающее однообразие, полный депрессняк с негативным каталогом.
Подумать только, а ведь она раньше нравилась. Да что нравилась, я любил ее, черт меня дери, обожал, лелеял! С чего началось, даже ума не приложу. Не сразу, конечно, а как-то потихоньку, исподволь. Сам того не заметил, как она начала меня тяготить только одним своим присутствием, раздражать, к тому же не так давно я повстречал хрупкую девочку, которая любит меня больше всего на свете. Но все это херня, главное, мне самому с ней легко, чувствую себя взрослым и крепким, нужным, словом, каким-то благородным защитником. Ее зовут Дина, она хороша.
Но Инга, мой гнойничковый нарыв в самом основании полости рта, неуклюжее движение языка и острая боль пронизывает меня прямо до спинного мозга, в общем, жуть неописуемая. Инга, та самая Инга, с которой я не живу, с которой существую. Если раньше я души в ней не чаял, то теперь презираю, она мне омерзительна, но я это с трудом скрываю, не хочу рушить семейный брак. А именно тонны бумажек, обязательства, закрепленный подписями документационный акт. Все должно быть по закону, боюсь разрушить еще одну ячейку общества, мальчишка не должен остаться без отца.
Развод. Ха! Период намеков скрылся за пыльным горизонтом, теперь речь идет о прямой угрозе. Но в душе-то, может, я этому и рад, просто пугаюсь неизведанности. Но знаю одно, - как только все это закончится, я вздохну с облегчением, кошмары завершатся для меня раз и навсегда. Пройти последнюю линию – значит, лишить себя бремени и тягот, что висят на моей шее лианами. Мне никогда не исполнится 30, никогда.
Дура. Сейчас на дворе самый разгар футбольного сезона. Все счастливые люди сидят в теплом кругу семьи и с неподдельным азартом наблюдают за жарким матчем между явными фаворитами этого мирового первенства. Играют реальные профессионалы, ни какие-нибудь там, мальчики для битья или футбольные кэдди, а самые что ни на есть серьезные соперники-титаны современных игр. Я устал болеть за нашу национальную сборную, потому что играет паршиво, ведь наши игроки постоянно мажут, скучно болеть за команду прирожденных лузеров. Когда я смотрю футбольный матч (не важно где, на стадионе или дома по ящику), то я срастаюсь с той командой, за которую болею. И не только я, мы все срастаемся. Мы – это многомиллионная армия болельщиков и фанатов по всей России, во всем СНГ, на земной поверхности от Камчатки до Фолклендских островов.
Запишите также: фанаты Сербии и Черногории.
Запишите также: болельщики Ботсваны.
Запишите также: Сан-Марино и Люксембург.
Сука. Не хочет меня понять. Ведь такая игра случается не каждый день, и даже не раз в сраном году, а всего лишь единожды в истории человечества. Мои руки сжимают пульт, скриплю зубами, отдаюсь во власть бурным эмоциям.
Накал страстей. Скоро может произойти долгожданный пенальти, а она тут как тут, лезет со своими дурацкими сериалами, со своими раздолбайскими Кончитами и Хуанитами, Педросами и Маргаритами. Грустно, очень прискорбно. Весь мир скорбит.
Помню, как малыш долго и беспрестанно скулил, наверно, у него резались зубки, а может, был голоден, но я подбежал и схватил младенца за маленькие ножки…
А сегодня меня уволили. Проклятое сокращение штата, оно зацепило своими пропеллерами и бедного несчастного служащего. Шеф долго упрашивал меня не обижаться, я не проронил ни слова, и даже ни разу не моргнул, просто ссутулившись, стоял и внимал его многозначительным просьбам. Он говорил, что это было не его решение, по его словам, он наоборот, грудью защищал меня, но его руководство решило все по иному; жизнь расставила пешки по такой схеме, которую сама захотела видеть. Честно признаться, это меня расстраивало, его отговорки, выступавшая краснота по всему жирному лицу, глупые гримаски, деланные всплески рук. Я ничего не прокомментировал. Гордо вышел из кабинета.
Я ехал целую вечность. В метро на меня глядели какие-то потусторонние люди, мне чудилось будто я оказался в ирреальном пространстве. Все было чрезмерно мифическим: человеческий смех, шум моторов, музыкальные звуки, вырывавшиеся из динамиков. Я был уничтожен, разбит на голову. Во мне не оставалось ничего живого, я не мог даже на минуту представить себя без моего насиженного рабочего места. Трудоголик. За те немногие годы, что проработал на этой фирме, я буквально сросся с коллективом, привык к людям, которые меня окружали. А теперь, мне показывали на дверь. И я ехал в метро приглушенный собственными раздумьями, сбитый с толку, раздавленный обстоятельствами, смятенный. И я знал – впереди ад Данте, мой дом уже давно для меня стал ассоциироваться с геенной огненной. С фабрикой-холокостом.
Это чем-то напоминало психологический лагерь смерти, где я каждый день погибал и воскресал из мертвых. Сначала нас ведут огромной колонной, полностью обнаженными по большому пропускному коридору, а затем вводят в помещения, где (по словам работников лагеря) якобы мы должны помыться в нетопленной бане. На самом же деле эти комнаты называются газовыми камерами, здесь принимается за дело газ «Циклон Б». Мой дом больше смахивает на духовный Освенцим-Биркенау, на Маутхаузен, на Дахау, на Заксенхаузен, на Треблинку, на Майданек.
Запомните также: Бухенвальд, Собибор, Дора.
Запомните также: Хелмно, Белжец, Будзынь.
Добавьте также: трупные запахи над Плащувом и Травниками.
И у меня нет никаких шансов даже на жалкий завалявшийся юденрат, я под многослойной охраной свирепых зондеркоммандос.
Вся моя внутренняя энергия была полностью истощена. Я походил на кастрированного порноактера, на солдата без винтовки, на иудея без Торы. Мое душевное состояние было надломленным, чувствовал, как комок слез подкатывал к горлу, клокотал в гортани. И все мне казалось абсолютно бессмысленным: и водители автобусов, и бородатые бомжи с рваными пакетами через плечо, и грудастые продавщицы сливочного мороженого.
А тут еще одна печальная весть – вчерашним вечером приготовил вареники с картофелем на сегодняшний вечер, а она все слопала, так ничего мне и не оставив. Ни грамма совести, обжора уничтожила все до последнего. Естественно, из-за такого наплевательского отношения ко мне я сразу же психанул. Но что меня серьезно повергло в шок, так это то, что стерва еще вздумала со мной огрызаться. Я стоял почти голый, в семейных трусах в сиреневый горошек (мило, не правда ли?) и тоже надрывался в диком оре, брызжа ей в лицо слюной. Меня обуяла животная ярость, когда она поморщилась, махнув ладонью несколько раз подле своего носа, типа, у меня разило изо рта. Злой намек – где-то у нас здесь завалялся освежитель!
- Иди к черту, вонючка! – презрительно крикнула мне вслед. Я с раздражением хлопнул дверью и быстро поспешил в ближайший магазин за хавчиком. Но, пройдя больше чем половину пути, вспомнил, что оставил свой портмоне в рабочем портфеле.
- Сука…! – громко выругался на глазах у изумленных прохожих и в сердцах плюнул…, но так получилось, что попал прямо на свой ботинок, в свою очередь, это вызвало очередной всплеск ярко выраженных эмоций. Тем временем желудок бунтовал и требовал очередной порции пищи. Стиснув зубы, шагал по дороге домой, из глаз от обиды потекли первые прозрачные слезинки. Жуткая ненависть ко всем, ко всему окружающему миру, к бесстыжей жене и даже к Богу, сидящему на мягких облаках с бутылкой баварского и косячком, беспечно свесив волосатые ноги вниз.
Вбежал в квартиру, ее не было видно. Взял портмоне и вновь кинулся в магазин. Да, по-прежнему в одних трусах, ибо наплевать на мнение всех этих придурков, которые мнят о себе черт знает что, а особенно когда дела у меня идут наперекосяк.
Очередь. Мучался в ожиданиях более двадцати минут. Эти наглые беззубые старухи и ворчливые старикашки, они как только завидев меня, сразу же принялись за чтение нудных лекций по поводу моего нелицеприятного вида. Неудачники, пенсионеришки, поколение гоблинов.
Нахмуренный, сосредоточенно играя желваками, я терпел, но известное дело, - всему есть свой конец, и даже моему терпению. Они бесцеремонно обсуждали мое внешнее обличье, смакуя самые пикантные подробности моих физиологических данных, вставляя язвительные комментарии за моей же спиной. В итоге, я не выдержал и устроил громкий скандал. Испуганной продавщице пришлось обслужить меня вне очереди, из-за чего шум усилился вдвойне.
- А почему вы обслуживаете его первым? Мы же раньше заняли! – пищала сморщенная сгорбленная старушенция в зеленом чепчике, седые волосы сползли на большие свисающие уши.
- Вот наглец, молодежь нынче вообще бессовестна! – заворчал какой-то щербатый бородач, у него авоська в руках еще времен Хрущева, а сам к тому же гаркает.
- Ишь ты, а еще голый бродит, вся эта срамота к нам из Америки приходит, извращенцы всякие. – Тараторила бабулька в сером пальто, глупая сварливая карга, на роже три крупные родинки, а может, бородавки, хрен их разберет. Я посмотрел на них внимательно, и меня осенило: «Все это старичье, полумертвое и разлагающееся, со своей дряблой кожицей и впавшими щеками, ничто иное как пережитки прошлого, советская плесень, мусор, реликты великой эпохи. С котомками и авоськами, в советских пальтишках и потертых чехословацких пиджачках, они представляют собой армию вымирающих динозавров, которым осталось еще порядка двух десятилетий а затем… затем они и вовсе исчезнут с лица Земли. Но придут другие, может, еще ужаснее и вреднее!».
Дома наскоро принялся оформлять ужин. Ребенок орет, надрывает глотку, требуя неизвестно чего, я говорю ей:
- Накорми этого крикуна, а не то он не угомонится.
- Не учи меня жизни. – Она сказала это, вызывающе глядя на меня. – Я сама знаю, когда его кормить, а когда нет, дебил.
Промолчал, выдержал еще одно оскорбление. 21:31. Уже вторая минута как идет матч.
- Переключи на седьмой канал, там футбол, пожалуйста.
- Сейчас я смотрю свой фильм, и вообще в гробу я видала твой осточертевший футбол. Иди к соседям.
Это переполняет чашу терпения. Ребенок не успокаивается, я скрежещу зубами.
Надо сразу же вспомнить сеансы психотерапевта. Я вижу белых козочек, которые игриво скачут по зеленой лужайке. Я вижу перед собой гигантский дворец, перламутровый, сладкий, привлекающий взгляд странствующего путника. Я вижу пароход, гости на морской круиз, играет оркестр и официанты ходят в светлых фраках, и подают шампанское и красное вино, все леди кокетливо улыбаются, джентльмены ведут деловой разговор. Я вижу горы, хвойные леса и речку с холодной водой, у ручья сидит девушка, красивая, с карими глазками, с волнистыми локонами. Я подхожу ближе, дотрагиваюсь, она привстает и целует меня в лоб, поцелуй легкий, но и в то же время горячий. Мне становится жарко, я теряю гравитацию. А вот, мы бежим по песчаному берегу, и я догоняю ее, она сопротивляется и смеется, я тоже прикалываюсь, нам хорошо вдвоем, никто не мешает. Мы лежим на песке, на губах соль, вдалеке маячит проржавевшая просевшая под песок угольная баржа. Я ощущаю ее сердцебиение, это и есть любовь, неподкупная и бессмертная. Я вижу…
Ингу. Ее противную усмешку, черт, здесь даже медитация не в силах помочь! Она развалилась на диване, трогает свое ухо, болтает ногой. В этот момент она показалась мне какой-то омерзительно жирной, неприятной до чертиков, ее ротик неприлично маленький, а сама она жалкая и неповоротливая кабаниха.
- Инга, я работаю, получаю деньги… - начал было я с экономического угла, но она меня прервала.
- Это твоя обязанность, ты должен приносить домой деньги, ведь ты мужик!
- Слушай, имею ли я право хоть раз в месяц посмотреть телевизор, всего лишь раз в месяц? – мой голос слегка дрожит, но я в принципе спокоен, и это удивляет.
- Нет проблем, иди к Гришке, там и смотри.
На заметку. Гришка это мой сосед, так называемый человек эпохи «ниоткуда». Он известен в нашем дворе тем, что называет себя уфологом, изучает астрономию, мечтает построить ракету. Гришка работает в городском морге, а именно в кремационном отделе, сжигает просроченные простыни, грязную одежду, неопознанных трупов. Огромная домна, в которой исчезают тысячи индивидов без медицинской карточки, без имен в картотеках, без социального страхового кода, без личного номера и квитанций об оплате за коммунальные услуги. Гришка постоянно ковыряется в жопе и чавкает, когда ест. У Гришки в доме устрашающий бардак, на креслах валяются горы нестиранных носков вперемежку с газетами и журналами, с хлебными крошками и даже какой-то консервной банкой из под говяжьей тушенки. На полу все завалено, кипа бумаг, холмы каких-то билетов, кучки замусоленных учебников и ореховой скорлупы. В зале стоит большое ведро, в которое он постоянно плюется, сморкается и делает что-то еще. Я вспомнил, что видел его сегодня пьяным, прислонившимся к березке, нет, я не пойду к нему, я буду смотреть футбол дома, решительно.
- Прошу тебя, дай мне дистанционный пульт. – Моя рука вытянута, лицо бесстрастно, оно ничего не отображает, ни капли эмоций. Она непонимающе глядит на меня, удивилась, но, вскоре махнув рукой, снова уставилась в экран, навалившись на подушку.
Видела бы это безобразие моя мать, лежащая в этот момент в гробу. Она бы уж точно перевернулась.
- Я сейчас выключу телевизор. – Я подошел и исполнил угрозу. Телик молчит, тишина.
- Что делаешь, баран? – она бросилась на меня с кулаками.
- Успокойся, дурочка, дай мне посмотреть этот матч! – мне удается вырваться из ее цепкой хватки.
- Не дам! – заревела мне прямо в лицо.
- А я сказал, буду смотреть! – заорал я на нее, включая телевизор.
- На, подавись, гандон! – С этими словами она бросила мне в лоб пульт, было больно.
И здесь я не выдержал, схватил ее за запястья, отбросил в сторону на софу, в руках тут же оказался молоток для колки льда, лежавший уже третий день на журнальном столике. Дрожа от волнения, пригнулся к ней, сжимая рукоятку холодного тупого орудия. – Ну, ты заткнешься или нет? Не выводи меня из себя!
- Да пошел ты, мудак, пидор гнойный!
Я слегка ударил молотком ей по плечу.
- Ай! – нарочито вздрогнула она, сжимаясь в комок, заплакала, прикрыв руками лицо. Я было уже опустил молоток, хотел ее погладить по головке, но она резко вскочила и истерично завизжала. – Подонок, ты даже ударить нормально не можешь, а еще мужик! Ну, давай, въеби мне по роже, прямо по носу! Ну чё, сука, не можешь, кишка тонка?
- Ради нашего ребенка, умоляю, угомонись! – крикнул я, угрожая ей металлическим орудием. Ноги немного подкосились, пот прошиб по всему телу.
- Трус, тряпка, кусок говна! – я попытался закрыть ей рот, но она укусила меня за палец, резко дернулся, еще раз легонько стукнул ее по плечу. Она скривила губы и потянулась ко мне, глаза горят ненавистью, на губах пенка, руки от ярости трясутся. Она шипит, - Ты и в постели меня никак не удовлетворяешь, импотент хуев! Я спала с твоими знакомыми, дурак!
- Молчи, я не хочу тебя слушать! – я перешел на фальцет.
- И с незнакомцами трахалась, с главным врачом ебалась, - она нервно начала загибать пальцы, как бы считая, - с Александром Михайловичем веселилась, с Николаем Андреевичем переспала целых три раза. Ты помнишь Николая Андреевича, он такой плотный и симпатичный, с проседью? – она нарочно говорит с искусственным спокойствием, желая вывести меня из себя. – А, ты помнишь его?
- Молчи! – рука с молотком прямо над ее головой. – Молчи!!!
- И с Гришкой ебалась, у него такой огромный член, такие мускулистые ягодицы, мы делали это прямо на его папином диване, ты видел его ди…?
Ударом наотмашь я снес ее с колен прямо на живот. Я провел мокрой рукой по столь же взмокшему лбу, волосы сбились в кучу. Оперся рукой о стену, дабы не упасть и не потерять сознание.
- Ха-ха-ха! – истерично она засмеялась, глаза были красными от слез, по лицу текла алая кровь. – Ну же, ударь меня еще раз, лох! Ха-ха-ха! Ты же это можешь, бить свою жену! Ну, давай, смелее! Я трахалась с твоими друзьями, трахалась с твоими друзьями, тра…
Я потерял самоконтроль, бил не переставая, бил по самой макушке, бил и бил. Она вскрикивала, и эти ее звуки буквально выводили меня из состояния психологического равновесия. Я ненавидел ее звуки, они казались для меня убийственными. Вот, я схватил ее за волосы, и пинком в правый бок отбросил ее к двери, под ее весом дверь раскрылась на распашку, она вывалилась на проходную. Я видел, что она пыталась встать, и это меня просто бесило, я хотел только одного, чтобы стерва наконец-таки заткнулась. Бил ее по переносице, слышался хруст костей, хрустели хрящики, она невольно вздрагивала, мычала. Раскрошенные зубы разлетелись в разные стороны, прилипая к клейкой крови, разбрызганной по всему полу. Я ломал ей пальчики ударами своих ног, фаланги разрывались в едином адском хрусте. Откинув в сторону молоток, я вновь схватил ее за косы и тут же принялся бить лицом о пол, о дверной косяк. Я просто хотел, чтобы она все-таки замолчала.
- Ну, как? Приятно? – Я нагнулся над ней, смотрю на ее светящиеся глаза, на окровавленную физиономию, губы порваны. – Ах, да ты еще говоришь! – на самом деле она просто отрывисто дышала, но это было лишь очередным поводом для новых серий ударов. Мне было все равно – дышала ли она так громко или же тихо кричала, я просто не хотел слышать ее гнусный голос. Я мечтал, чтобы она, наконец, замолчала.
Я втоптал ее в угол, пинками в голову и по почкам вминал ее в стену, одежда на ней изорвана, из под майки вынырнула кровоточащая грудь, я порвал ей сосок. Обхватив себя за голову обеими руками, попытался осознать все, что произошло и с чего началось. Но эти звуки, этот треклятый голос – и я вновь луплю ее уже почти бездыханное тело, ногами пинаю по черепу, прыгаю на ее теле, ломаю кости и ребра.
Фу! Выдохся. Прошел на кухню, сел за стол, открыл только что купленную банку сгущенки, вытащил коробку с печеньями, налил себе чай, благо он был теплый. Сел и принялся медленно пережевывать пищу, запивая все это тонизирующей жидкостью. На костяшках пальцев отчетливо видны порезы и ушибы, полученные во время избиения. Я удовлетворенно хмыкнул.
Потом я перешел в зал и включил ящик. Усевшись поудобнее настроил седьмой канал, шла 47-я минута матча. Счет: 1:0. И тут я внезапно услышал – плач сынишки, он орал во все горло, наверное, просил покормить. Это издевательство, я только сейчас сел посмотреть телевизор, а эта маленькая мразь визжит, мешает мне. Соскочив с насиженного места, бросился в спальню. Нагнулся над манежем, схватил младенца за крохотные ножки и…
Теперь я спокоен. Пару шлепков о подоконник хватило для того, чтобы успокоился. Всего лишь два броска, два гулких стука, - и мальчик уже мертв, головка размозжена, один вылетевший глазик из глазницы прилип к обоям, я аккуратно уложил детский трупик в кроватку, по-отцовски укрыл того одеяльцем. И ушел. Смотреть футбол. Я люблю футбол, черт меня раздери!
Наши проиграли. Мне хочется ныть, размазывать слюни по щекам, по подбородку. Я целый час искал молоток, никак не мог его найти. Перерыл все шкафы, осмотрел под столом, облазил все углы и тумбочки, даже заглядывал под софу и кровати. Матерился про себя, пинал подушки, перевернул сервант вместе с фужерами и вазами, разбил окно в лоджии.
И вот, свершилось. Нашел молоток, он валялся рядом с ее телом. С большим трудом мне удалось перенести ее безжизненное тело в ванную, бросил в ванну, наполненную горячей водой. Чуть отдышавшись, направился за молотком.
Что делать? Вызвать полицию, позвать соседей, позвонить в скорую? Меня посадят. Точно, посадят. Я нашел гвозди на полке, где лежали сверла, дрель, болты, уголки и прочая дрянь.
Это было больно. Такого я не ощущал еще нигде и никогда. Гвоздь беспощадно вонзался мне в голову, тупо отдаваясь своим ржавым концом по всем нервным отросткам. Меня слегка передергивало от этого, еще четыре попытки вбить себе в голову, но тщетно, гвоздь вошел чуть меньше чем на половину. По виску ползут ручейки густой крови. Я весь пропах кровью, запах смерти. Молоток звучно падает на пол.
Настенные часы уныло напевают колыбельную. Я боюсь. Никуда не пойду. Пускай сами придут, они решат, что делать со мной, но я сам не пойду. Я здесь. Вместе со своей семьей. Пожалуй, я закрою дверь на двойной замок. Надежно закрою.