Антоновский : Даксбургская молитва

Посвящение Шизову

Свой четвёртый триппер Дональд Дак перенёс на ногах.
Север Даксбурга весь серый, блочный с редкими вкраплениями зелени, как и любой спальный район, похожий на бастион, давно законченной войны, обращенный к городским пьяницам и романтикам – тем не менее, не похож на море.

И больше всего Дональд Дак мечтал теперь оказаться там далеко на Маяке. На далёком острове. Просыпаться каждое утро и пьянеть – от бескрайнего, дикого. От живого. Каждое утро определять характер: Ну вот – сегодня оно спокойное, но чего от него ждать? Неизвестно.
Море можно было сравнить с большой чужой собакой.
Дональд любил собак. Большие чужие собаки, когда играешь с ними, никогда не знаешь, что им придёт в голову в следующую секунду. Но почти всегда они ласковые, они дают себя гладить, и только иногда – огрызнутся или схватят вдруг, в бессмысленной злобе.
Так же и море.

Север Даксбурга весь серый, даже в солнечную погоду похож на дождевой столб.

Дональд Дак пьяный, в тельняшке сидит на скамейке во дворе, пьёт виски из пластикового стаканчика, курит одну за одной, прислушивается к навязчивому голосу в голове, матерится сам с собой, своим мерзким голосом; сплошные дефекты речи. Никто не может понять его.

Ввязаться в очередную драку, как в необходимый вселенский водоворот? Ввязаться в очередную драку, чтобы перед глазами запрыгали мутные созвездия и потом лежа на асфальте чувствовать кровяную соль на своих губах, как будто морскую воду?

Дональд Дак улыбается.
Иногда тоска по морю, сливается с желанием к женщине и это такое тяжелое, такое приятное чувство, как будто держишь здоровую цепь в руках, свёрнутую в змейку и так слегка подкидываешь, определяешь на вес.
И вот тогда очень хочется драки.

Очень хочется пойти и поставить на перо родного дядю Скруджа. Просто так. Чтоб знал. Чтобы понял.
Нож будет тяжело входить в плоть Скруджа. Скрудж много работал, у таких как он – людей труда, кожа толстая, грубая. Как у самого Дональда. Убить их не просто, но смерть забирает и таких. И когда Дональд думает об этом он представляет себе рабов на галёрах, которые в таком случае вообще умирали стальными. Ржавыми.

Человеческая тень, бродит по Даксбургу. Дональд вот уже три месяца видит человеческую тень в самых разных местах по всему городу.

Его бесят люди. Он боится их. Он не помнит, когда последний раз видел людей, кажется, был тогда ещё молодым селезнем. И понятно, отчего этот страх. В его вселенной не бывает людей. Только утки. Еще, правда, собаки. Те же братья Гавс, мелкие урки, с ними даже выпить западло. Они теперь совсем опустились. Пропивают мамашину пенсию. Орут. Собираются своим блядским семейством на лавочке. Кажется даже мамина смерть ( А мамаша их точно скоро отдаст концы, она превратилась в один большой пролежень ) не нарушит поганое течение их жизни.

Дональд Дак посидит немного, выпьет ещё виски и пойдёт к Моргане.

Конечно, он любит Дейзи. Но Дейзи – глупо одетая, нелепо накрашенная, она возвращается в гавно бухая домой в 3 часа ночи и заявляет Дональду:
- В меня попали!
И ржёт.
Он хватает её за грудки и бьёт по щекам.
Смачно так бьёт. Мощно. Заставляет жрать таблетки. Заталкивает ей их в пасть. Причитает он при этом:
- Сука что же ты несешь? Что ты несёшь – сука? Что ты несёшь?

Дональд шепелявит, поэтому очень трудно понять, что он говорит на самом деле.

У Дейзи такая юность. Отец был морским волком, пил, бил нещадно и мать и дочь. И Дейзи прошлась по всем морякам, как колесо судьбы, прокатилась и остановилась на Дональде. Остановилась, а теперь иногда ещё тащит её по инерции.

А Моргана – даёт объявления в газетах, гадает по картам Таро, привораживает, рассказывает судьбу, притягивает богатство и благополучие. Хотя у самой такое лицо: как у всех у них, у этих колдуний из журнальных объявлениях, тяжелая женская доля, во всех деталях на таком лице расписана, и кто бы им самим кого приворожил, притянул удачу. Крашенные в тёмное, загадочные, им не спрятаться за картами и камнями, и ещё по чему они там гадают? – за бобовыми зёрнышками и тёмной вуалью им тоже не спрятаться. Даже призраки не скрасят их одиночества.

Дональд сидит напротив Морганы, наливает ей дешёвое винище в стеклянный, грязный стаканчик и говорит:

- Я тут видел тень человечка!
- И чего с этого? – говорит она спокойно, роняет пепел с длинной дамской сигареты на пол – ты бы лучше подумал как нам поскорей объебать твоего дядюшку Скрючжа… Ох уж этот Скрючж…
- Дядюшку Скрючу ещё успеем – говорит Дональд и противно хихикает. Плохо задыхаться тут, на окраине Даксбурга от нищеты и алкоголя, имея богатого дядюшку.

Моргана пышит злобой, потом, дешёвыми духами. Алкоголь в крови Дональда превращает этот коктейль в любовное зелье. Он тянется к ней, хочет поцеловать её.

Ворона кружит по комнате, потом приземляется на стол и склёвывает крошки. Ворона пахнет помойкой. Жизнь пахнет помойкой. В конце концов берег моря тоже всегда ахнет помойкой.

Дональд с тупым выражением лица ебёт Моргану. Сосредоточившись на какой-то точке в воздухе, он словно генерирует туда всю свою злобу. Вспоминает Скруджа, племянников, которые постоянно ржут накуренные в своей комнате или шатаются по окраинам, пиная пивные бутылки, убегая от полиции. Продают траву, таблетки.

Комиксовое детство, превратилось в физиологический очерк.

Дональд ебёт Моргану, вздрагивая от того, что думая о племянниках, вспоминил свой карасятник, все прелести годковщины, да просто морозные ночи. Это бы не помешало им - беспутным маленьким утятам.

А потом он снова мечтает о маяке.
Человеческая тень уже пробралась в Даксбург.

Физиологический очерк снова станет комиксом. Из задерганного жизнью, сухопутной долей, иссушенного алкоголем, бродяги– Дональд того и гляди, превратится в комического героя, нелепого, ворчливого, неудачника.
Да какая же тогда разница?

Дети – жестокий народ.
Дети – очень жестокий народ. Больше всего они любят потешаться над неудачниками. Чуют, что сами превратятся в таких же.
Пока им просто смешно.

После секса Моргана говорит Дональду.

- Дорогой, ну когда ты уже прикончишь своего дядюшку Скрючжа. Сделай это ради меня или ты меня не любишь? …

Бросить всё. Рвануть к чертям к маяку. Далеко, далеко. Где будешь один, совсем один и только раз в три месяца вертолёт с продуктами. И к чертям Даксбург, серый никому не нужный Даксбург. Всё к чертям.

- Конечно, я люблю тебя – шепелявит Дональд.

Ворона каркает, словно громко смеется над ними.

Конечно, здесь нет любви. Потому что всё это и тяга к морю, и похоть, и серый цвет окраин, и желание драйва, а значит драки, вызвано алкоголем. Ребёнок уже выпил свою первую стопку водки, первый раз опьянел, пристрастился, и думает, что повзрослел и пьёт, пьёт, пьёт. А жизнь его бьёт, ещё сильней, ещё сильней бьёт. Проходят годы.

А он думает, что вот эта пьяная истерика, вот эти чувства они настоящие. Он думает, что вот эти его пьяные будни, вот это наслаждение – оно стоит чего-то.

И Дональд сидит и шепелявит довольный. Знает, что уедет отсюда к чертям, к Маяку и станет легче. И Моргана раскладывает свои карты Таро: Там сплошные пентакли, там странники и шуты. И они думают, что живут в настоящем мире. Они думают, что это не комикс и не физиологический очерк.
Она думает о сокровищах Скруджа, о бытовухе. А он думает о своём.

А тень человека уже ходит по Даксбургу.
И мультик закончится.
И страница будет перелистана.

И тень взрослого – взрослого вроде человека, окажется отбрасываемая ребёнком.
И ребёнок – будет думать, что это всего лишь комикс.
А потом ему предъявят в лоб. С размаху. Скажут: Вот весь твой пост-модернисткий мир! Видишь насколько настоящим он оказался…
И надо будет только сказать: ДА НАСТОЯЩИМ или НЕТ, НЕ НАСТОЯЩИМ!
Но будешь стоять и думать! И не знать правильного ответа!

Дональд возвращается домой.

Во дворе по дороге сидят трое братьев Гавс.
Эти трое – напоминают тучи.

Три грузные свинцовые тучи, вычерченные грифелем карандаша на знойном дне. Похмелье придаёт им тяжесть. Отвратительное похмелье, которое они сбивают Ягуаром.
На лице у них – смесь сахарного бодуна с биографией. И биография – эта, как набравшая воды грязная простыня, которую выжимают и выжимают. С остервенением, каким то выжимают. С нездоровым, необоснованным ничем остервенением. День ото дня. День ото дня.

Он встает и идёт куда-то быстрым шагом, словно демонстрирует всему миру какие у него важные дела. Погода вокруг, атмосфера – всё это просто громко и нездорово ржёт над этой походкой, олимпийским спокойствием. Он один, кажется, это не слышит.

- Он меня кичей пугает… - бормочет один из Гавсов себе под нос - кичей меня напугать хочет.

Только его. Только только его – воздух может порезать, как чистый лист бумаги режет офисного работника. Остальных этот воздух так порезать не может.

Ты убил свою мать! – неожиданно кричат ему со скамейки очнувшиеся товарищи! – Ты слышишь! Ты задушил свою мать! Задушил– ты слышишь!

Обхватив голову руками Гавс, начинает долбить воздух, словно это стена, и кажется ещё чуть-чуть и лоб брызнет кровью.

- На хуя ты убил свою мать?

Происходит драка. Нелепая, тупая, как зубная боль.
Наконец третий – растаскивает двух своих братьев.

- Собаки – думает Дональд, наблюдая за всем этим – что с них взять?

Где-то плачет ребёнок. Плачет оттого, что кто-то пьяный напугал его.
Ребёнок плачет и не успокаивается, повторяя про себя свою молитву:
- Господи сделай так что бы Дональд Дак был настоящим, и Дядя Скрудж был настоящим, что бы все мультики оказались настоящими, Господи сделай так…

И серый Даксбург оказывается настоящим. В нём пьёт Дональд Дак. В нём Дональд Дак очень гордится, что свой четвёртый триппер он перенёс на ногах.

Дональд Дак мечтает о Море.