Какащенко : Один день Герасима Денисовича (на конкурс)

В иссине-черном лесу загугнявили придурошные рассветные дрозды. Солнце жопой выкатилось из-за опушки и мощно рассеяло остатки хлипкого тумана.
- А небо осенью - синее, с просинью…- пропела в мозгу Герасима Денисыча народная артистка Молдавской ССР.
Старик потянулся, хрюкнул впалой грудью, осел было, но все ж взбрыкнул мослами в сторону лесоповала.
- Хутчей, хутчей, курва пердолена. – молоденький охранник в форменной ушанке сплюнул сквозь редкие зубы.
- Из поляков, наверно. Или просто мудило. Впрочем, и в том и в другом варианте прослеживается некая синергетика.
Толчок под сморщенный невзгодами зад быстро вывел старика из философского ступора. – Пора, брат, пора! – бодро замычал Денисович, взвалил на плечи пилу, кайло, лопату, зубило и альпеншток, и привычно устремился в светлое будущее.

Роса украинским салом истекала с тучных совдеповских нив. Денисыч топал по серенькой лесной узкоколейке, а стойкий старческий маразм услужливо подсовывал в память воспоминания юности.

Гера-сим! Ге-ра-сим! - пропела с крыльца дородная барыня.
- Епть, это ж меня зовут, кажись. Или энто глюк? Или показамшись? – раскинул тяжеленным умищей молодой кузнец Герасим Денисыч Однодневков.
- Ты! Ты, придурок! Сюда-а! – барыня капризно дернула верхней губой.
- Ога. Кажись, меня. – опять подумал Герасим, и даже хотел чего-то сказать, но получилось только звериное «Мммм».
Вообще-то Герасим умел разговаривать, но речь здорово опережала неспешные мысли.
- Сучку завел, кобелина стоеросовая? А как же я?! – лицо барыни налилось нездоровым апоплексическим румянцем.
- Ммм..нну…эээ…- попытался сложить мысль в слова деревенский бугай.
- От, урод! Пригрела можно сказать на собственной груди, в люди вывела, дала востребованную профессию, а он променял меня на какую-то сучку! – заверещала барыня. А я еще хотела устроить урода в Императорскую Академию, думала, человека с него сделать, а он – собаку, ну, не урод, а? И не просто собаку, а что ни на есть суку, во всех смыслах слова! – риторические вопросы посыпались из барыни, словно горох из обожравшегося индюка..

Вечерело, а зловонный яд женской ревности еще долго-долго тупой усадебной дрелью сверлил безответную спину кузнеца.

СкрЫпнула дырявая дверь сарая, впуская в нутро жилища громоздкую фигуру Однодневкова.
Дворняжка Жу-жу доверчиво подскреблась на передних лапах, смешно сощурила единственный глазик, ласково взвизгнула и лизнула хозяина в толстый нос. Развесистые уши, кривые лапки и кроткий нрав – все выдавало в Жу-жу отсутствие какой-либо собачьей породы.
Приобретая за поллитра фальсификата уродливого щенка у кочевых цыган, Герасим собирался подрастить сучонку кг до десяти да и сожрать, но, - постепенно привязался к беззащитному существу, отчего периодически даже подкармливал кефиром из густого деревенского молока.

Утопить, или все-таки сожрать? – шекспировский вопрос грозил выжечь и без того хрупкий мозг юноши. Собачонка, почуяв неладное, начала нервно грызть пробковое покрытие барского шарабана в тщетной надежде повысить свою собачью плавучесть.
- Утопить, а потом сожрать. Решено! А потом – в Академию Его Императорского Высочества. Далее – магистратура, аспирантура, преподавание, курсистки, разврат, пьянство, профессорские регалии…Эххх!!! От таких перспектив не отказываются! – Слегка млея от волшебных грез, Однодневков сгреб в охапку жалкое лопоухое создание, успевшее раздуться от сожранной пробки, и ловко затрусил прямиком к прудовому хозяйству.

По дороге Герасим демонстративно плакал и грозил небесам грязным пальцем, как бы набивая цену своей дрожащей клочковатой жертве…

-Эх…молодость-молодость, хомо хоминус люпус эст… - раззявил впалый рот бывший профессор, шагая на автомате, не хотя и не желая выныривать из сладких воспоминаний молодости.

А в глубь страшной тайги растянулась тысячекилометровая серая колонна стариков. Лопаты, пилы, гири, вериги, шлифовальные станки и просто громоздкие болванки, прижимали скорбные старческие тела к адской тверди. Старики терпели, понуро топали вдоль бесконечной узкоколейки, вспоминая и вспоминая грехи юности, топая, ползя, ковыляя и прыгая к неизменно ускользающей цели.

Сверху, с иссине –черного неба, за скорбной колонной наблюдал господин во фраке с белоснежной тростью. Затейливый набалдашник в виде головы пуделя поблескивал на солнце, как бы посылая пламенный привет бесчисленному сонму страдальцев.

Мосье Воланд любил собак, поэтому частенько заглядывал в верхние отделы ада, дабы привычно возрадоваться справедливости Божьего воздаяния.
Слегка шевельнув кончиком мизинца, человек во фраке побудил молоденького охранника дать смачного пенделя очередному замечтавшемуся старикану.
Герасим Денисович катился по насыпи, плакал, прижимая к ороговевшей от вечности груди кайло, лопату, зубило и альпеншток.
Со стороны солнца доносился задорный собачий лай. Старики дергались в нервном тике, но шли, шли, шли…

Какащенко ©