borman : ЛОМОВ (На конкурс ККлассики)

Если бы не эта тарелка… Да, хусней с тарелкой. Можно подумать, что здесь никто не живёт. Да вон в кабинете лежит на диване хозяин в халате, грузный, как рефрижератор с беспечностью на лице, переходящей в позу тела. А на лежанке, что в коридоре – гастербайтер Захар, отнехуйделать занимающийся ремонтом квартиры, а также по совместительству прислуживающий долбойобу хозяину. Тот лежит колодой целыми днями и пиздец. Иной раз ноутом балуется.
Вот и сейчас проснулся Ломов раньше обеда и за ноут схватился. Чем-то озабочен, блять, ум ещё на помощь не явился, а внутренняя борьба проступает на ебальнике. Дело в том, что Ломов намедни получил письмо по «мылу» от кореша странного содержания, буквально три слова: «Теперь или никогда!».
«Чо за хуйня?» - призадумался тогда Ломов и почесал за ухом. Всю ночь ворочался, заснул под утро. Теперь же едва глаза продрал, вспомнил три ебучих слова и осознал, что они значат? Известно что. Вперёд ебашить, ломиться! Либо обломиться и похуй. Всё одно – беспокойство.
Ломов также вспомнил, как в каком-то страшном сне ему причудился странник; худощявый с бородкой, взглянул на него мудро и молвил: «Встань и иди». А куда и нахуя не объяснил. Накрыло тогда, безмятежность съебалась на пару недель.
Сейчас Шмуклер со своим письмом. Давненько не заботил. Доебётся, шаги заставит предпринимать. А ведь это не только сбросить халат с плеч - с мозга пыль стряхнуть. И с чего начать? Хуегознает.
- Захар! – крикнул и опять задумался, что придётся-таки отделять зёрна от плевел, любовь от ебли, дух от тела.

Гастербайтер Захар между тем придумал себе нехуйовое занятие пока хозяин дрыхнет. Спиздил из кабинета тетрадь и мыслишки записывать начал. Про всё, что видел паходу.
Однако услышав зов, подошел и стал в дверях кабинета. Ломов долго смотрел сквозь него. Захар кашлянул.
- Ты чего? – спросил хозяин.
- А звали, нашальника…
- Звал. Зачем только?
- Зачем только…
- Ты чо повторяешь?
- Ты, павтаряешь…
- А… опять «Нашу Рашу» насмотрелся. Кончай выйобываться. Дружбан ко мне свалится сегодня. Приготовь там… и вообще… Понял?
- Понял: сёмгу, рябчиков, икорки, вискарь.
- Во… А ты чо там делал? – глянул на часы Ломов. – двенадцать уже, блянахуй, перегородку должен был сложить, а ?
- Плит нет, гипсовых.
- Так что ты делал, чтоб они были?
- Книгу писал, – гордо сообщил Захар.
- Нехуясе, кни-и-игу… и пра что?
- Пра сапоги с водкой.
- Это по-нашему. Помню… А кого я тогда пялил… Пшеницыну или эту Ильинскую сучку?
- Гафью Матвеевну ибали-с.
- Пшеницыну значит уже… ну правильно… жопа у неё ухватистая и сиськи крепкие, мясистые такие сисяндры, ух!
- Тогда-с из сапога водочку и пили-с.
- Приврал, поди шельмец, насочинял?
- Может, и присочиняю чего для объёма.
- Слышь, ты прям так и назови книгу: «Сапоги, полные водкой».
- А чо… прикольно! И фамилия сверху: Захар Прицепин.
- Ну, маладец! Орёл! Писатель! Э-э-э-эх-х-х… вспомнить что ли былое… Дай-ка мне чаю… и разбудишь, как придёт.
Ломов взялся за ноут, постучал по «клаве», зашел в Инет, стал читать и … заснул.

Сон Ломова

На весь внутренний монитор мозга – жопа Гафьи Матвеевны. Оттопыренная, задранная кверху. Между ляжек то, что нужно, в сочном исполнении. Волосатый цветок. Волток. Сама-то к полу наклонивши, грудями по ковру мятущщще и экстазно вопящщщще. Тут он и засадил. Чпок! Первонах! Чпок!! Второнах! Чпок-чпок-чпоки-чпоки-чпоки!!! Ааааааааа!!!!! Не жалеючи отжарил, за крутые бока, взнуздав. Ух, сладко паибасссссса-а-а-а.
Вдруг Ильинская привиделась. Возникла, сучара, аки тать в ночи. Бледная, губы на замке, ручёнки к грудкам прижаты.
Гафья куда-то исчезла враз вместе с жопой своею.
- Ты?! – вскрикнул Ломов.
- Слушай сюда, еблан, - четко проговаривая слова, изрекла Ильинская, - мы не дети нихуя ниразу и не шутим здесь. Будешь тем, что нужно?
- Чем же?
- Ясен хуй чем!
- Ты права… я…того…этого…
- Дрыхнешь… А я хочу ебаться и не устану никогда, слышишь?
- Вот мой хуй! Возьми его, - осенило Ломова.
- Нет, задрот, ты просрал наши тёмные аллеи… А ведь я любила в тебе то, что хотела, - она слегонца прикоснулась к хую торчащему, - голубь мой. Но мне мало этого, мне нужно ещё, ещё и ещё. Сверху и снизу, горячих и толстых, кривых и квадратных, черных и синих, нах.
В ответ Ломов болезненно улыбнулся, как нищий, которого упрекнули его наготой. Ильницкая помахала ручёнкой: «Пардон, мона ми-и-е».

- Вставайте, хозяин! – услышал Ломов сквозь сон.
- Поди прочь – пробурчал он.
- Велели разбудить.
- Не знаю, пшол!
- Так ты дрыхнешь? – услышал снова. – Как чурбан осиновый, вставай!
- Что? Ты как сказал? Скот! – сон слетел окончательно.
- Померещилось вам, ей богу, - Захар бросился в сторону.
Из-за его спины выскочил кто-то.
- Шмуклер? Шмуклер! – воскликнул Ломов. Они обнялись.

Приятель Шмуклер, как конь: одни кости и мускулы. Простой, как настоящий взгляд на жизнь. Без поэзии и мечтательной поебени. Только факты и дела.
Разговорились.
- Ну как ты можешь так жить?
- Да похуй!
- Сделал бы чего… Сайт бы свой открыл, - предложил Шмуклер.
- Да, ну нах… писанина… ломота в глазах… Вон Захар тоже книжку пишет.
- Захарушка? Удивил, брат…
- Вместо того чтобы плиты класть.
- А ты его вместо плит в стенку замуруй, гы-гы… Кстати, я тут привёз кое-что… нашу любимую смородиновую.
- Захар! Неси рюмашки и закусь, быстренько!
Выпили по первой, по второй… по десятой.
- А поедем заграницу, - опять предлагает Шмуклер, - что лежать, геморрой наращивать.
- Может быть… - мечтательно предположил Ломов.
- Так давай паспорт, оформлю…
- Что у тебя за торопливость в яйцах? Точно гонит кто… Подумать надо, на дачу съездить.
- Давай! Бабцов возьмём, забуримся, ох-х-х!
- Зачем баб… у меня там Пшеницына с детьми отдыхает.
- Хусим, другую снимем, арендуем, а? Щас позвоню…
- Да, погоди ты… Давай, ещё накатим…
- Давай… Ух-х-х! Э-а-а-а… Слушай, решено, сначала на дачу: ебля-рыбалка-хуйкакскалка, а потом, погоди… пото-о-ом в Швейцарию, обязательно. Там знаешь, какой сыр? Пиздятиной пахнет… И в Тироль непременно: «Битте шён майн либе фрау… Його-га-а, И-хи! Глюклих-хь, вундерба-а-ар… Йодль… Охуительно!
- Ты вечно о земцах своих… утомил, бля буду.
- А поибасса, Лом? Ну! Вспомни: против Лома нет приёма… и тирольских фрау на клык!
- До них ещё ого-го пилить… зачем? Тут под боком всё…
- Не понимаешь ты вкусностей жизни, прижух, увял. Но я тебя растормошу. С первонаха откроем свой сайт и замутим невъебенную движуху. Я ж помню, как ты девкам писал. Заебато, слушай…
- Стишки… всё в прошлом… я устал, понимаешь. Как родился, так и уставать начал. А когда первый лимон заработал… так заебался, как устал… Спустил всё, конечно…. А-а… и многие так. Знаешь сколько нас таких? Теперь из города на дачу, потом обратно… И зачем? Смешно… Чтоб руку пожать нужному шишкарю. И вся жизнь так… Нет, похуй…
- Вот ты тут соплёй растёкся. А я выучил Европу, как свою фазенду, понял!? У меня там офисы, связи имеются, а ты со своей землёй разобраться не можешь.
- Бизнесмен хуев, отстань от меня… разлёгся и разлёгся, не твоя забота.
- Нет, моя! Не дам тебе закиснуть. Завтра же пойдём оформлять сайт и загранпаспорта…
- Отъебись от меня со своим сайтом, Шмуклер!
- Не выйдет, Лом. Из тебя человека надо делать. Вытряхнуть всё гавно…
- И кто ж меня будет трясти?
- Я буду… раз больше некому.
- Ну, попробуй.
- Запросто…
Шмуклер резво вскочил и, подхватив Ломова за подмышки, приподнял с дивана. У того ноги хоть и подкашивались после выпитого, но в руках сила была. Он резко, почти без замаха въехал кулачищем в шмуклерские зубы. Тот, как в плохом кино, заскользил назад на полусогнутых, сметая на своём пути стол со снедью и стулья. Въехал плечом в комод и затылком тормознул о стену. На комоде стояла бронза – фигура Гермеса, посланника богов с поднятой рукой - подарок Ильницкой. От удара Гермес покачнулся и стал падать. Шмуклер, на свою беду попытался встать, голову приподнял. Рука Бога аккурат в висок вонзилась.
Ломов подошел, пнул обездвиженное тело.
- Добегался, падла, - потом вернулся, поднял бутылку и большими глотками допил смородиновую прямо из горла.
- Захар! – заорал, заревел.
Когда тот зашел, сказал:
- Ты это… - тут у Ломова случилась протяжная отрыжка, - говорил, плиты нужны. Вот материал. Замотай проволокой и в стену этого мудака… замуруй.
Захар выпучив полтинниками зенки, уставился на трупака:
- А за что вы его, хозяин?
- Заебал-с.