Ригден : Память

На дворе стояла страшная жара, солнечные лучи острой хваткой вгрызались в черное асфальтовое полотно дороги, превращая её в раскаленное месиво. В самом автобусе было вообще просто невыносимо. В салоне пропахшим потом и бензиновой вонью, просто негде было яблоку упасть, повсюду толпились люди, большинство из которых были или старики или люди предпенсионного возраста, причем практически каждый из них, вернее сказать каждая, при себе имела внушительный багаж в виде тяпок, лопат, ведер или какого–нибудь другого садово-огородного инвентаря.
Прорывавшийся из динамиков голос какого-то слегка подзабытого попсового идола 80-х годов, заглушала какафония звуков из грома постоянно стучавших друг от друга ведер, лопат, и прочей дряни, перемешавшаяся восторженными возгласами очередных передовиков на ниве мастерского возделывания сельскохозяйственных культур о своих успехах и чуть менее громкими речами о высоком уровне цен на необходимые лекарства.
Как-то однобоко и весьма уныло выглядел на этом вполне жизнерадостном фоне, старик, одиноко примостившийся в самом конце автобуса. На голове у него была старая, с побелевшим от пота козырьком, черная бейсболка с весьма оригинальной практически выцветившейся надписью написанной желтой краской: «USA Army», остальной его вид дополняли следующие вещи: джинсовый жилет, какая – то майка вишневого цвета, тоже видимо купленная на барахолке лет 15 назад, у каких – нибудь вьетнамцев, и коричневые брюки неопределенного покроя и возраста. Старик все время молчал и о чем-то думал, напряженно теребя посиневшими пальцами маленький букет васильков. В отличие от многих других пассажиров у старика не было с собой никакой ручной клади, один только букет васильков.
Наконец автобус доехал до конечной точки своего, и из распахнутых дверей автобуса с шумом вышли все пассажиры. Самым последним вышел старик, и с трудом ступая по обжигавшей ноги раскаленной земле, направился на находившуюся неподалеку трамвайную остановку.
- Василий Михайлович, - окликнул его сзади звонкий женский голос,
- Старик услышав, что его позвали, с трудом повернулся и, увидев того, кто его позвал, попытался улыбнуться, но это ему не удалось, только верхние уголки его посиневших губ, скривились каким-то неестественным образом.
-Здравствуйте, - снова обратилась к нему женщина, подойдя близко к старику, в руках у нее были 2 хозяйственных пакета с логотипом продуктового супермаркета расположенного рядом с трамвайной и автобусной остановками. – Василий Михайлович, вы не как на огород ездили? – Продолжала она.
- Да я вот, ездил цветов нарвать, у жены сегодня день рождения, - тихо сказал старик.
- У Валентины Кузьминичны сегодня день рождения? - Удивленным голосом спросила женщина, - тогда я её поздравляю!
- Я передам, - ответил старик.
- А Вы сами как? - после секундной паузы спросила женщина.
- Нормально, только жена что-то сильно болеет, - скупо промолвил старик, угрюмо опустив взгляд, на букет цветов, находившийся у него в руках.
- Ну ладно, всего хорошего Вам, - заметно помрачнев, сказала женщина, после чего добавила, - я пойду.
Закончив разговор, старик, уныло, с трудом перебирая ноги, отправился по своему пути. Вскоре он уже стоял на пороге собственной квартиры и нажимал на кнопку дверного звонка. После нескольких секунд томительного ожидания, входная дверь распахнулась и на пороге появилась полностью седая старая женщина, одетая в одну единственную «ночнушку».
- Проходи, я только проснулась, промолвила она, болезненно дотронувшись до собственного лба, - вчера ночью таблеток напилась, а они как снотворное.
- Валя, я хочу тебе сказать…., - попытался заговорить старик, - закрывая входную дверь на засов.
- А ты где был, то? – Как будто не слыша старика, спросила женщина, направляясь на кухню.
- Я на огород ездил, грядки полить, и заодно цветов нарвать,- ответил старик.
- Цветов нарвать? - удивленно переспросила женщина, возвращаясь в прихожую;
В этот момент, старик крепко сжимая в своих жилистых ладонях букет васильков, сделал шаг по направлению к жене, и слегка попытавшись её обнять вручил ей букет цветов.
Женщина ничего не сказала, по её лицу пробежала лишь легкая тень смятения смешенного с недоумением.
- Зачем? – Спросила она, осторожно перебирая, надломившиеся стебельки васильков.
- Просто у тебя же день рождения, с которым я хотел тебя поздравить - со слегка виноватой улыбкой, ответил старик.
- Хорошо, я поставлю их в вазу, рядом с портретом Женечки, - произнесла женщина, неспешно направляясь в спальню. – Ты, принеси с кухни кружку воды, и таблетки мои не забудь.
Старик направился на кухню и, порывшись в верхнем кухонном ящике, достал оттуда большую железную кружку, после чего налил из - под крана холодной воды.
Войдя в спальню, старик послушливо направился с налитой до краев кружкой к прикроватной тумбочке, на которой стояла большая чехословацкая ваза тридцатилетней давности, в которой уже стоял букет смятых васильков. За вазой стояла окаймленная траурной черной ленточкой черно-белая фотография с изображенным на нем хмурым, с насупившимися бровями лицом двадцатилетнего юноши в военной гимнастерке и небрежно сдвинутом, на бок берете. На лычках гимнастерки красовалась эмблема воздушно – десантных войск: большой парашют на фоне двух самолетов.
- Теперь перед Женей будут цветочки стоять, все ему приятнее, - заботливо сказала женщина, аккуратно стирая пальцем с фотографии небольшой налет накопившейся пыли.
- Что же ты такой хмурый Женька? - Обратился, к портрету старик.
- Он не хмурый, возразила ему женщина, осторожно выливая воду из кружки в вазу, - он просто всегда хотел казаться взрослее, и серьезнее. Я помню, как он постоянно жаловался мне, что ему всегда все говорили, что он выглядит моложе своих лет. Он всегда хотел казаться старше. И поэтому на фотографиях всегда хмурил брови, как – будто чем-то недоволен, думая, что так выглядит взрослее.
- У него в этом месяце день рождения, ему бы 45 стукнуло, - тихо добавил старик.
- Было, бы, - с горечью добавила женщина, - у него бы, наверное, уже дети были бы, эти дети уже могли бы школу закончить, или даже институт. А возможно, даже, что у этих детей уже были бы свои дети, а у нас правнуки.
- Не надо расстраиваться, дорогая, - старик подошел к женщине и осторожно обнял её за плечи, - Все нормально. Он сейчас наверняка где-нибудь рядом с нами, смотрит на нас. Он же был десантником, крылатая пехота. Ему как крылатому пехотинцу может быть место только в раю, рядом с Богом.
С минуту они постояли перед фотографией в полной тишине, наполненной общими воспоминаниями. Первой тишину нарушила женщина, прошепнув старику на ухо:
- Я, наверное, полежу, мне что-то плохо, ты иди телевизор посмотри.
- Что я там не видел по твоему телевизору, - пробормотал старик, и опасливо посмотрев на жену, вышел из спальни.
Зайдя на кухню, старик открыл нижний ящик кухонного стола и уверенной хваткой выхватил стоявшую на самом видном месте початую бутылку водки. И до краев наполнив граненый стакан, опрокинул в себя горячительную жидкость. Потом повторил это ещё два раза.
Водка мягкой пеленой окутала его разум, в котором хаотичном порядке начали всплывать обрывочные воспоминания прошлого. Вот Женечка появился на свет, вот им с Валей и годовалым Женей дают двухкомнатную квартиру в новом микрорайоне, вот Женя идет в школу, 1982 год – Женя идет в армию, и вот, наконец, 1984 год. Проклятый 1984 год. Последнее письмо пришло в середине февраля, в нем Женя поздравлял отца с наступающим днем Советской армии и в ярких подробностях расписывал прелести службы в Туркестанском военном округе: жара, солнце, кругом дыни, мандарины, арбузы и несколько скупых обрывочных строк, содержащих просьбу к отцу всегда любить маму и никогда не бросать её. Их тогда очень насторожили эти слова. Потом три месяца, они с женой жили обычной жизнью, каждый день, ожидая нового письма Жени, пока однажды в их квартире раздался телефонный звонок и взволнованный мужской голос, с трудом подбирая нужные слова, сообщил родителям, что на их единственного сына пришла похоронка из Афганистана… С того дня уже прошло 25 лет. Долгих мучительных 25 лет.
Поставив недопитую бутылку водки в холодильник, старик направился в спальню. Хотя особого желания спать не было, но хмель уже довольно сильно ударил в голову, поэтому просмотру телевизора, старик предпочел послеобеденную дрему рядом с женой.
Проснулся старик уже ночью. По комнате тревожно метались тени отбрасывавшиеся росшими во дворе дома деревьями, убаюкиваемые в ярком свете полной луны нежными дуновениями южного ветра. Было очень тихо. Настолько тихо, что эта тишина резала слух похлеще какой-нибудь суперсовременной ультразвуковой пушки. В общем жутко неестественной была эта тишина.
- Валя, - полушептом обратился старик к собственной жене, но она ничего нее ответила.
- Валя, - более громко и более настойчиво, позвал жену старик. Но она по-прежнему не отвечала, продолжая лежать в неестественной позе.
- Валя! - прокричал старик, сильно толкнув жену в спину. Но какой-либо реакции на столь активные действия супруга у нее не было.
- Валя! - последний раз вымолвил старик, переворачивая жену к себе. Но взвывать к ней было бессмысленно, она не дышала, а из омертвевших губ вывалился синий язык.
О, Господи! - Вымолвил старик, попытавшись судорожно вскочить с кровати, но этого у него не получилось, острая боль словно в миллионы Вольт пронзила его левую грудь, в глазах потемнело. В предсмертной агонии, старик попытался жадно изо всех сил схватить губами воздух, но этого у него не получилось, точнее не успел. В следующую секунду его сердце остановилось.
Свет фар проезжавшей мимо дома машины на секунду выхватил стоявшую на прикроватной тумбочке фотографию погибшего 25 лет назад в Афганистане единственного сына стариков. Стороннему наблюдателю в эту секунду могло показаться, что на изображенном, на фотопортрете хмуром и неулыбчивом лице Евгения, появилась небольшая улыбка. Скромная, счастливая улыбка человека, вновь обретшего свою семью.