Giggs : Стена

Возле самого края города была древняя стена. Сточенным зубом старца она произрастала из скудной потрескавшейся и глинистой почвы урочища. Невысокая, вернее даже приземистая, она и в длину протянулась всего на несколько метров. Камни, ее составлявшие, казалось, долго ворочались, поскрипывая рыжими боками, пока не утомились и не уснули навечно, приладившись из последних сил ровно настолько, чтобы не выпасть из той безумной кладки…

Даже вездесущая Hedera Colcbhica не посягнула на это дивное строение, и сползла ближе к оврагу, навалившись всей массой на скрученное тело полусгнившей вишни. Деревце, впрочем, повидало такого на своем веку, что ковер из плюща вряд ли сильно его обеспокоил...

Колдрикову мерещилось, что если упереть взгляд мутных серых глаз в эти камни, то город тотчас сходит на нет. Лишь хлопает тихо горстка песка, там, позади, торопливо накрывая верхушку потемневшего креста городской церквушки, да проносится осторожно суховей по новым своим владениям… А если резко повернуться через правое плечо, то город исторгался из древнего праха, возвращая заодно к жизни скрипучие стоны пенсионеров и крики ополоумевших от безделья рыночных торговок.

Так он мог играть по несколько часов кряду, каждый раз удивленно крякая и почесывая неровную, как лунное пятно, плешь на затылке. Потом очень часто он слышал детский смех. Прямо за стеной. Но зайти туда не решался. Смех явно принадлежал сверхъестественному существу, хоть и походил на девичий.

Сначала он всегда журчал, как ручеек, пробивший себе весеннюю тропу сквозь грязную коросту рыхлого льда. Затем в тембре обозначалась некоторая надрывность, переходившая в истерику. А сам смех уже не был смехом, превратившись в вой тысяч убитых горем женщин.

Колдриков тогда неубедительно грозил стене кулачком, затыкал уши и перекатывался в пыли, как колода, обильно источая пену изо рта. После, вой, всхлипывая, стихал; всхлипывал и Колдриков, лежа на спине и наблюдая, как пугливые облака перескакивают через стену, одно за другим. Чудилось ему тогда, что нету его самого, и не лежит на спине его кургузое туловище, а есть лишь ночь. Он чувствовал, как она поднимается из-под земли, пронизывая неживым холодом все на своем пути. Поднимается и замирает. Там, в глубине. Только там и был настоящий МРАК.

Его можно черпать ковшом, думалось Колдрикову, - как патоку. И от этого становилось ему не по себе. И перехватывало ему дыхание. И неизведанное чувство касалось его ветерком своих крыльев. Одиночество, которое он познал с избытком, было ничто по сравнению с этим. Это было похоже на то, как если бы отбирали от человека все, что только можно, пока от него самого ничего не осталось бы. А потом отобрали бы и память о нем. И затерли бы то место, куда упали последние крупицы тлена его…

В упоении Колдриков следил за тенью неизведанного в своей душе, расширял глаза и шарил ладонями по теплому песку…

Приходил участковый, чем-то грозился на своем непонятном языке, качал головой и показывал в сторону города. Колдриков, стоя на карачках, угрюмо потряхивал головой и огрызался как гиена, не постеснявшись оголить клыки – так подсказывал ему инстинкт. Участковый плюнул и, развернувшись, скрылся в знойно-вонючей городской дымке. Долго еще вздрагивал Колдриков от дикого звука трещавшей под напором сапог участкового, материи.

Приходили дети и закидывали его камнями, громко смеясь, каждый раз, когда он взвывал от ужаса. Но укрыться за другой стороной стены он так и не решился. Крупный голыш, запущенный детской рукой на удачу, стукнул его в затылок, и Колдриков, уже не надеявшийся на это, упал в забытье…

Он больше не огрызался. При любой опасности он вжимался в нижний ряд камней стены и думал о патоке, которая каким-то образом проникла наружу. Даже стайка крупных бродячих собак, обнюхав его, похожее на подгнившее поленце тело, побрезговала им.

Через пару суток Колдриков из последних сил заполз за другую сторону полутораметровой стены и пропал.

В прошлом году я случайно оказался в том городе. Стена по-прежнему с вызовом смотрела в степь. Возможно, она стала чуть ниже. От измученной вишни осталась лишь почерневшая палка, с верхушки которой, болтаясь на ветру, свисал клочок полуистлевшего плюща. Брошенный когда-то на удачу голыш немного врос в землю, почти став частью древней постройки.

Заходить за другую сторону стены я не стал.