death_catt : Искажения.

Бабушка - гардеробщица долго и с каким-то профессиональным интересом рассматривает мой номерок. Я так и жду, что она скажет: "Неолит? Редкая вещица... Сколько вы за нее хотите?", но вместо этого бабушка ныряет в бескрайние просторы чьих-то шкурок, возвращается с моей косухой и словами: "Когда ж ты, ебицкая сила, петельку пришьешь?" Никогда, бабуль, извини...
Вылетаю из душных объятий Главного Здания, побрякивая железяками на косухе, закуриваю в честь освобождения. Тыдыдык, тыдыдык, тыдыдык, - стучат ботинки о гранитную лестницу. На улице хорошо, март, прохладно немного, кристалловидный снег лежит в канавах при плюсовой температуре. Первые девочки в мини идут навстречу и смеются заговорщицкими сдавленными смешками. Довольный собой, выпускаю дым носом. В юбке наверно холодно. Бог миловал, сам ни разу не проверял. Держим курс на метро.
Народу на Бауманской, как всегда, дохера. Девять миллинов пассажиров в сутки, ох, нашли чем гордиться. Девять миллионов тупых рыл, девять миллионов пустых бутылок равнодушно катается по полу, ударясь о ботинки равнодушных граждан. Девять миллионов бабулек продают укроп и сушеные грибы. Девять миллионов глухих предлагают купить девять миллионов не пишущих авторучек, стеклорезов, книг про похудение, блокнотов и воздушных шариков. «Порадуйте своих любимых женщин!»
Толпа выносит меня из вагона и вносит обратно в вагон. Краски, стекла, ответственные болты, дерматин, металлические заклепки на полу – все плывет и сливается в одну безобразную хищновато - наглую морду Пассажира московского метрополитена. Станция Нагорная! Осторожно двери за… ой, нет, это ж моя! Вылетаю в закрывающиеся двери. Снова улица, снова март, но уже другой; март в центре и март на окраинах – это, я вам скажу, две большие разницы. Никаких тебе тратуарчиков, никаких девочек, только коктейль «Весенний» из грязи и снега под ногами. Подается со льдом на дне. Участие в развлекательной программе «Чудеса эквилибра или попробуй дойти до дома и ни разу не наебнуться» гарантировано. Итак, участник нумер уно: сухонькая старушонка в вязаной шапочке и стареньком пальтишке с двумя огромными тюками пустых бутылок. Что-то очень много стариков для одного рассказа, Москва вообще город старых. Бабульки – вот истинный московский актив, а молодежь живет как плесень в этом чудесном городе. Участник номер два: полковник (по толщине морды определил) милиции в бушлате и лакированных туфлях на картонной подошве. Дальше, с большим отставанием от лидирующей старушонки, иду я.
Я иду не просто так, я иду к Настасье. Вот он дом, вон огонек на седьмом этаже, вон Настькина лисья мордашка курит в открытую форточку и улыбается мне. Забываю про все: про весенние коктейли, про лед, на котором свежо и остро пахнет морем упавший полковник, и старушкин мат: «Куда ж ты прешь, мудель?», бегу к подъезду. На подъездной двери такой стремненький магнитный замок и куча кнопочек с циферками, игриво предлагающих вспомнить какие из них надо нажать, чтоб войти. Дергаю, что есть дури дверь, все просто. Я внутри, за спиной разочарованно пищит домофон, не сумевший выполнить свой агрегатный долг.
На хуй лифт, его ждать надо, по лестнице быстрей. Пролет за пролетом, вот и ее этаж. Она стоит на пороге, она ждала меня, девять шагов и мы вместе. Восемь, семь… один! Подъезд вместе с остальной окружающей действительностью задвигается далеко на верхнюю полку, есть только она, только к ней и стремлюсь, а она мягко и как-то очень ловко ускользает вслед за действительностью. Так, стоп, а пацылаваца? А хуй тебе, а не пацылаваца. Чего, забыл? Мы же «расстались друзьями»! Это означает, что мне больше трахаться с тобой нельзя, и на хате у тебя зависать тоже, зато можно теперь твои сопли про несчастную жизнь неограниченно глотать. «Расстались друзьями» - это значит, что тебе надоела игра в великого поэта и его музу, а я теперь должен повесится, лучше даже застрелиться! Тогда уж будет совсем по правилам. И я пробовал, но веревка оборвалась, а я суеверен, по крайней мере, стал суеверен. Да и какой ты мне друг? Мой друг – это человек, чья рука не дрогнет в случае чего. Твои же руки все время меланхолично подрагивают.
- Проходи, Сережка. Чай будешь?
Нахуй мне твой чай? Я тебя хочу, а не чай. Тебя, а не твоих рассказов про своего отца-педераста, отчима-урода, мать-идиотку. Ну хорошо, валяй, это даже интересно. Мне хорошо, когда тебе плохо, потому что когда тебе плохо, я оказываюсь нужен, просто необходим. Моя душа как бесконечный носовой платок или губка, которая готова все впитать. Сморкайся, не стесняйся… да ты и не стесняешься. А я тебе что-нибудь развлекающее расскажу: как я недавно нажрался, подрался и забылся, а когда проснулся, первая мысль была о тебе. Чего еще? Новый кавалер плохо поддается дрессировке? А я хорошо поддавался? О, да, просто идеально, я идеально играл и проиграл, но не переживай – это просто игра. Яйца в кожаных штанах преют как в микроволновой печке, тут еще чай этот гадкий. Что там еще у тебя случилось? Папаша отказался за квартиру платить? Выселяют нахуй? Ну ты знаешь, куда ехать, ты знаешь, в чьем доме тебе никогда не откажут, ты даже знаешь КТО тебе никогда не откажет. Слишком хорошо знаешь. Яйца уже вкрутую сварились, покурить надо, на лестничной клетке.
- Фу! Ты опять со своей Явой!
Ишь ты, ебты, аристократка поганая. Запах Явы Золотой и портвейного перегара на дух не выносит! И что это еще за «фу», я тебе что, собака что ль? Нет, не собака. Собаку выбросить жалко, а меня – нет.
- Что ты делаешь? Сереж, не начинай, пожалуйста…
Черт, сам не заметил. Стоит тебе отвернутся, стоит спрятать свои наиграно холодные глаза, стоит увидеть мне замочек фиолетового лифчика сквозь дифракционную решетку кофты, я перестаю себя контролировать. Я не могу себя контролировать, я не хочу себя контролировать, почему я должен это делать? Я начал. Я продолжу и закончу. Ты не особо сопротивляешься, и чего? И сколько это может продолжаться? А давай сделаем все как раньше, когда ты вместо приветствия скидывала халат прямо на пороге. Давай, как раньше, шокировать бедную Нину Михайловну, твою несчастную соседку, коридорными лобызаниями? Почему нет? Тогда давай в квартире, на лестнице настроения нет…
Я выхожу из подъезда, сигарета во рту, но я забыл ее прикурить. Неизвестно откуда взявшийся снег засыпает лицо, волосы, руки. Полночь уже близко, надо домой двигать. На душе хуева-прихуева, Как же, всетки, недоеб влияет на психику… Когда я перепью или перекурю там и мне хуево желудком, я без особого стеснения сую два пальца в рот. А что делать, когда хуево в душе? Неужели писать?