свинопас : крыса

Родился я на стройке. Точнее, дом, в котором я родился – крепкое двухэтажное купеческое гнездо, о чем гласила медная табличка с завитушками, прикрученная к двери парадной – шедевр деревянного зодчества времен отмены крепостного права, лихим росчерком чьего-то рейсфедера, оказался на территории стройки большого белого здания с загадочным названием «Облпотребсоюз». Рельсы башенного крана лежали аккурат у первой ступеньки нашего крыльца. Однажды ночью, выйдя до ветру, отец поскользнулся на заиндевелом рельсе и крепко приложился о перила крыльца. Разбуженные диким ревом жители соседнего общежития, с которым мы, кстати, делили пролетарский двухочковый клозет во дворе, и которые также редко до него доходили ночью, имели удовольствие лицезреть, как mon papa исступленно крушит стекла первого этажа новостройки вырванными с корнем перилами.
На следующий день отец, пребывая в депрессии от своего ночного диссидентства, забюллетенил и спешно эмигрировал в комнату нашей соседки тети Муси – давней бабкиной подруги, откуда, укрывшись за вязаными кухонными занавесочками, до позднего вечера с тревогой обозревал окрестности. Опасения его оказались напрасными: прораб стройки, осмотрев следы ночного вандализма, направился было к дверям нашего дома, но, поскользнувшись на том же рельсе, задумчиво матерясь, удалился. Я же, по молодости лет, был лишен удовольствия ходить в общественный нужник и имел персональное ведро у входной двери, под лестницей, где жила толстая крыса. Днем она грузно и деловито прогуливалась вдоль помойки за домом, навещая многочисленных родственников, а по ночам шуршала хранящимися в чулане связками старых газет. Я жутко ее боялся и с пылкой детской откровенностью мечтал погубить. Помимо детских страхов мною двигали сугубо меркантильные интересы: мне представлялось, будто крыса сторожит некую потайную дверцу, обнаружение которой сулило мне фантастические блага.
Однажды, я нашел в ящике серванта, гордо именуемого в нашем доме «баром», красивую плоскую бутылочку и, поинтересовавшись у родителей, получил ответ, что это «плохой чай», который давно испортился и можно им отравиться. Старательно маскируя свою заинтересованность, я ловко перевел разговор в сторону початой коробки конфет «Ассорти», находившейся там же. Получив стандартный отказ, я расстроился только для виду, в голове же моей зрел коварный план. Для его реализации необходимо было дождаться удобного момента, и он настал через пару дней. Надо сказать, что я рос рахитичным бледным ребенком, все детство промучившимся животом и простудами. Мама даже пыталась уговаривать врачей, когда-либо меня осматривавших: от участковой Урусовой – похожей на поседевшую фею из фильма про Золушку, до громогласного кардиотерапевта с зоологической фамилией Берзон, «покапать мальчику глюкозку», но, получив от последнего ответ: «какая глюкозка, мадам, взгляните уже на себя и своего, извините, мужа, и получИте портрет вашего мальчика к 30-и», успокоилась.
И вот, в очередной раз я остался дома на попечение подслеповатой бабушки, обожавшей смотреть телевизор уткнувшись носом в экран. Отвинтив металлическую пробку, я старательно окропил опасные углы скрипучей парадной лестницы содержимым бутылочки из «бара». Внутренне ликуя в предвкушении скорой победы, я тихо, на цыпочках взлетел в прихожую, залез на сундук, на котором, по семейному преданию, всю жизнь проспала моя прабабка, прислуживавшая бывшим хозяевам дома, и принялся ждать. Время шло, а крыса все не появлялась. Между тем, запах содержимого бутылочки, напоминавший аромат сливочной карамели, тревожил меня все сильнее. В конце концов, окончательно заинтригованный, я сначала осторожно всунул нос в бутылочное горлышко, а потом, решительно запрокинув голову, вылил в себя добрый глоток «плохого чая». Янтарная жидкость огнем обожгла горло и тяжелым комком провалилась на дно желудка. Бутылочка выпала из рук. Прихожая, покачнувшись, поплыла перед глазами и я рухнул под ноги пришедшей на обед матери.
Доктор в больнице влил в меня столько розового марганцового раствора, что его остатками я щедро оросил коврики такси, везшего нас с мамой домой. Добредя на подгибающихся ногах до своей комнаты, я повалился на кровать. Потратив остатки сил переворачиваясь с боку на бок, позволил стянуть с себя свитер и рейтузы. Мама выключила ночник и тихо вышла из комнаты. Узкий косой прямоугольник на полу исчез вслед за закрывшейся за ней дверью, и комната оказалась во власти пронизанных желтой луной ледяных оконных елочек.
Несмотря на усталость, я не мог уснуть. Свернувшись калачиком, придавленный тяжелым, вкусно пахнущим морозом одеялом, я лежал и прислушивался к окружающим меня звукам. Отец на кухне подтянул гирьку часов и толкнул маятник. Глухо стукнул металлический ковш на баке с водой. Жалобно скрипнула табуретка. На улице ворчал на прохожих, позвякивая цепью, Пират. Неожиданный громкий смех, сменившийся невнятным бормотанием и скрип снега - все звуки, доносившиеся с улицы или из других комнат дома, казались далекими, чужими. Мир сжался до размеров моей кровати, сьежился под одеялом. Мне представилось, что где-то там, на другом конце света, под лестницей, в чудовищных мучениях, зябнет в темноте старая крыса, отравленная жадным, гадким мальчишкой. Меня вдруг охватило невыразимое чувство одиночества и жалости, и я тихо всхлипнул. Прикусив уголок пододеяльника, я беззвучно плакал, шмыгая носом, когда до моих ушей донесся шорох старой газеты за стеной. Он был настолько слабым, что мне показалось, будто я ослышался и, вскинувшись над подушкой, я замер, затаив дыхание. Через мгновение раздалось легкое поцарапывание маленьких коготков.
Мысленно пообещав крысе назавтра кусочек колбаски, я повернлся к стене и, счастливо поеживаясь, провалился в сладкую мглу.