Нови : Ядовитое семя пою

- Потому что ослабших духом, Анечка, отправляют в Санаториум.
- А что там – в Санаториуме?
- Ну что? Как обычно – свежий воздух, здоровая пища, бои без правил.

В нашем городе все жители занимаются укладкой асфальта. Мужчины, женщины и те дети, которым минуло четырнадцать лет, облачаются в оранжевые жилеты и целыми днями кладут асфальт. По ночам правительственные агенты взрывают свежеположенное покрытие, чтобы горожанам было чем заняться новым утром. Укладывать асфальт – это хорошо.

Беспокойная Анна скоро-скоро попадет в Санаториум. Всякий беспокойный рано или поздно признается блаженным и оказывается в этом обнесенным высоким забором в венцах колючей проволоки старинном здании. Источник беспокойства неизвестен Анне. Она полагает, что тоска проникла в ее тело вместе с первым мужским семенем. Мужское семя ядовито для многих женщин. В то время как большинство из них, впитав плодородной почвой своих маток живительную влагу мужского сиропа, рожают на следующий год молодые дубки, березки, клены и кусты сирени, - из сухого влагалища Анны растут одни слабые бледно-зеленые росточки полыни. Она вырывала их своими нежными руками, вытягивала неожиданно крепкие корни из нутра, из самой глубины естества своего. Внутренности Анны сокращались болезненными спазмами, когда длинные корни прокладывали кровавые бороздки в ее теле. Чахлые растения с окровавленными корнями Анна хоронила ночами в обломках взорванного агентами асфальта.

«Может быть, все началось с мужика с незапоминающимся лицом?» - спрашивает себя Анна. Ведь мужчин может быть много, а мужик с незапоминающимся лицом, мужик в темной, пропахшей сыростью подворотне всегда один.

У каждой маленькой девочки есть такой мужик. Он говорит: «Поди сюда. Смотри, что я тебе покажу». Он говорит: «Свербит у тебя?». Он кричит с другого конца кирпичной старой арки, что на полпути к дому: «Хочется? Знаю, что хочется». И смеется. Хохочет. И бежит маленькая девочка, бежит прочь, сама еще не зная от чего. Бежит, ощущая только страх – страх безотчетный, но реальный, как сколотый оранжевый кирпич в арочной кладке, где на стыках поросшая мхом цементная прослойка. И, как прорастает мох сквозь цемент, так растет между оранжевых кирпичей страха глубокое понимание. Понимание того, что бежит маленькая девочка сейчас – мчится, не разбирая дороги от чего-то, за чем, может статься, будет гнаться всю жизнь и никогда, возможно, не настигнет.

Видимо, что-то сдвинулось в юной Анечке, пока бежала та темными подворотнями, и оттого не рожает ее тело стройные молодые деревца, чтобы обсаживать аккуратные асфальтовые дорожки ровными рядами.

«Ядовитое семя пою», - шепчет Анна. Кладет голову токсичного мужчины на свое острое плечо, обвивает руками его тело. Купается Анна в блаженстве, что дарит сердце – сердце, бьющееся от чего-то в единственно правильном ритме. И это вовсе не толчки внутри Анны, не сцепления, не вздохи, не сведенные в сладкой судороге члены, не пот, не слезы, не слюна, не соки тела, а то, что будет потом. Тишина и усталость. Пустота в беспокойной голове – чудесное ничто. Ничто.

От токсичного мужчины Анна стала рожать чертополох. Побеги чертополоха, усеянные острыми колючками и неожиданно красивыми фиолетовыми цветами, выходили из кровоточащего влагалища. Росли, пробираясь вдоль исполосованных бедер, причиняли нестерпимую боль.

Анна не помнит, как попала в Санаториум. Должно быть, агенты застали ее, когда та в одних изорванных чулках пробиралась к взъерошенным асфальтодробильными машинами аллеям. Босая ступала по теплым еще после жаркого дня уродливым обломкам, а в руках ее были красивые фиолетовые цветы чертополоха.

За высоким забором в венцах колючей проволоки пребывают на излечении блаженные женщины. За высоким забором пред старинным белым домом разбит прекрасный сад. В центре сада большая, засеянная аккуратно постриженной травкой лужайка. В центре лужайки канатами очерчен четырехугольный ринг. В очерченном пространстве трава не растет – там утрамбованная сотнями босых ног черная земля. После дождя пространство ринга превращается в лужу жирной густой грязи. Над рингом натянут большой плакат, на плакате выведено аккуратными большими буквами:

«ЭТО ЗАКОНЧИТСЯ КРОВЬЮ»

«Моей», - думает Анна.

«Прежде всего – защищай лицо, чтобы никто не смог понять, о чем ты думаешь», - слышится ей чей-то голос. Обнаженная Анна перебирает ногами, чуть подпрыгивая в слегка подсохшей грязи ринга. Образуя две глубокие вертикальные морщины на переносице, нахмуренны в напряжении тонкие брови, а в глазах отчаяние и готовность. Руки сведены в кулаки у лица. «Не плачь, не стони, защищай живот, чтоб никто не смог в тебя проникнуть. Бей! Грызи!» Напротив Анны один из дюжих санитаров, он ухмыляется, и во рту его не хватает левого резца. Это обнадеживает Анну. «Не показывай ему свои раны, бей, рычи, кусай! Равновесие! Это всего лишь бокс, Анна! Прежде всего, защищай лицо».

И сокрушительный удар в мягкий живот Анны. Кажется, огромная ручища санитара вырвала кусок плоти, важную часть женского организма. Кажется, боль живет не только в животе, но и в самом зажатом кулаке санитара. Боль живет и пульсирует в теле, вне тела, сверху, снизу, в кронах деревьев, в грозовых облаках. Анна складывается пополам, она падает на колени, и на голову ее, голову, едва защищенную слабыми руками, сыпятся удары. Сокрушительные удары, от которых все плывет в глазах Анны, плывет в розовом кисельном тумане – и прекрасный сад, и старинное белое здание, и множество бледных сосредоточенных лиц вокруг ринга.

«Это всего лишь бокс! Бей, борись, рычи, кусай, рви плоть! Плоть!», - слышится Анне. Она медленно встает с колен. Мир постепенно перестает вращаться и сводится к одной точке – к холодному, насмешливому лицу огромного санитара, к его голубым прозрачным глазам в обрамлении белесых ресниц. С криком, подобным рыку зверя, прыжком, подобным полету птицы, обнаженное, испещренное ссадинами и синяками, расчерченное грязью тело Анны, повисает на бычьей шее санитара. Она не видит ничего более, только голубые льдистые глаза. «Используй свои преимущества!» - произносит голос. И тогда острые длинные ногти Анны погружаются глубоко в глазницы великана. Она ощущает упругие виноградины глаз под своими пальцами, чувствует, как пальцы минуют скользкие шарики и погружаются в мокрое и горячее.

И кто-то тянет окровавленную руку Анны вверх, к набухшему грозой небу, и кто-то громко аплодирует ей. Блаженная Анна победила, но победа не приносит ей радости, одну лишь усталость. Однако теперь она признается выздоравливающей и, возможно, скоро-скоро покинет Санаториум. Но не ранее, чем поймет, что укладывать асфальт – это хорошо.