Арлекин : Подсознательный экзорцизм

1н:

– Спокойной ночи, – прошептала она.
– Спокойной ночи.
Она лежала на моей груди, в темноте, и давила мне своим подбородком на правую ключицу. Я терпел. В спальне было душно, мои ноги потели под одеялом. Я заложил руки за голову и смотрел в темноту – туда, где должен был находиться потолок. Но потолка не было. Всё, что я видел – зернистый тёмно-серый студень, обволакивающий комнату, ползущий по стенам, давящий на мои лёгкие и не дающий дышать. Она скоро уснула, а я продолжал изнывать от духоты. Я хотел спать, но не мог. Перед закрытыми глазами плясали знакомые с рождения цветные крапинки. Я стал наблюдать за ними. Двадцать лет этого не делал, и тут вдруг вспомнил о старинной детской забаве. Неестественная глубина тёмной, пустой спальни вызывала головокружение. Захотелось закурить; я потянулся за пачкой, но она оказалась пуста. Я слушал её дыхание надо мной, накручивал её волосы на палец, пока рука не начала неметь, прогнал в голове все самые свежие воспоминания, обдумал всё то, что этому подлежало, поразмышлял о последних прочитанных книгах, высказанных мнениях, подслушанных сплетнях и отфильтрованных новостях. Ноги потели, голова всё ещё кружилась. Я осторожно перекатил её тело на сторону, чтобы сделать глубокий вдох. Она тихо постанывала, переходя из одной фазы сна в другую. Я встал и побродил по пустой квартире. В пепельницах не было ни одного окурка – она вымыла всё вместе с посудой, оставшейся после ужина. Часы показывали половину третьего. Шнурки на ботинках долго не завязывались, выпадая из дрожащих пальцев. Молния на куртке сошлась только спустя пять минут суетливых попыток. Круглосуточный бар в эту субботнюю ночь пустовал. Все спали. Посетители, персонал и, наверное, владелец тоже – все они спали у себя по домам со своими семьями, набираясь сил, чтобы завтра утром встать как можно раньше и выдвинуться в дорогу. На улице не было ни одного прохожего. Под лучом бессмысленного фонаря трепыхался в сухих ветвях смятый газетный лист. Бар был закрыт. На его стеклянной двери висела табличка с надписью «Открыто». Я побродил по кварталу, но не встретил ни одного человека. Немного пройдя вдоль шеренги фонарей в надежде найти недокуренную сигарету или даже целую, которую кто-то уронил и побрезговал поднять, и так ничего и не найдя, я вернулся домой. Сквозняк захлопнул входную дверь. Из спальни донеслось шуршание и тонкий стон.
Я разделся и лёг в постель. Она продолжала спать. Часы показывали четыре-пятнадцать. Комнату постепенно заполнял свет. Лёжа на левом боку и гладя её спину, старательно усыпляя клетки мозга и подрагивая от уличного озноба, я изнывал от скуки. Свет включать я не хотел, а придумать занятие, для которого сойдёт и темнота, у меня не получилось. Я попробовал разбудить её, но она спала слишком крепко. Прижавшись лбом к её затылку, я постарался увидеть её сны, но вместо этого голову заполнили мои собственные сюрреалистические картины, типичные в пятом часу утра. Может, это и были её сны – я так об этом и не спросил.
Было неприятно зажимать веки через силу, голова пустовала, а нереализованное желание покурить стало окончательным фактором, который и определил моё решение открыть глаза и отказаться от попыток уснуть. Я убедился, что они бесполезны. Комната осветилась настолько, что стали видны мои брошенные под окном носки, её аккуратно сложенная на кресле одежда, беспечно оставленная на полу посреди спальни чашка, из которой кто-то из нас пил кофе, и два рюкзака, собранные накануне вечером. Через полчаса солнце должно было взойти и просветить плотные шторы на восточном окне.
Я встал под душ и подставил струе свои покрасневшие и усталые глаза. Горячую струю сменила тёплая, но бодрость не приходила. Одеревеневшее тело съёжилось от прохлады. Я выкрутил кран до упора и, натужно дыша, терпел ледяную воду. В результате борьбы сознательного и рефлекторного, тело неожиданно проявило подвижность и гибкость. Я обтёрся полотенцем и встряхнул головой, забрызгав зеркало мелкими каплями. Так и не осуществившись, сон отступил. Я начал новый день.
Она спала ещё час после того, как я вышел из душа в халате и сел на кровати рядом с ней. Шторы я раздвинул, чтобы солнце разбудило её. Она пряталась под одеялом, пока окончательно не пришла в сознание.
– Доброе утро, – прошептала она.
– Доброе утро.
– Ты давно встал?
– Часа два назад.
– Ты уже успел помыть голову? М-м-м, какой ты вкусный...
Я принёс ей кофе, и она выпила его в постели. Потом мы вместе почистили зубы, оделись, взяли по рюкзаку и покинули эту квартиру навсегда.

1д:

Мы вышли из дома и слились с потоком людей. Слева, справа, впереди и позади нас были люди. Мы не могли ничего видеть, но представляли себе, как это выглядит из окон: как будто вся поверхность между строениями приподнялась на высоту человеческого роста и составлена из голов. Люди двигались впритирку к стенам и заняли всё свободное пространство, проезжую часть, пешеходные тротуары, полосы озеленения, но всё равно в толпе была ужасная давка – количество людей и их скорость требовали гораздо больше простора для продвижения вперёд. Люди шли по городу, сшибая преграждающие путь барьеры. Мы видели, как в толпе впереди нас утонула торговая палатка, а чуть погодя переступили обломки профнастила и каркаса; свернули на более широкую улицу и соединились с основным потоком; прошли сквозь центральный парк, уничтожая беседки и летние кафе. Все шли тихо и молча.
– Что-то скучно мы идём, да? – сказала она, уныло обозревая, насколько это было возможно, людскую массу.
– Они все зевают, видишь? Никто толком не выспался.
– Я прекрасно спала.
– Это потому, что ты беззаботная.
– Ой, у них зато, я смотрю, много забот! Да у прежних бездельников забот больше было! Заботы! Знай себе иди.
Я попытался стрельнуть сигарету, но все меня игнорировали. Тогда попробовала она, и её угостили сразу же.
– Возьми и для меня.
Дразня меня, она скорчила насмешническую рожицу. За пару минут у неё набралось полпачки.
– Ребята, – обратился к нам идущий слева, – вы с собой еду брали?
– А как же.
– И много?
– Ну, так, на первые дни.
– А потом?
– А потом видно будет.
– И что же, интересно, будет вам потом видно?
Я посмотрел на него с раздражением.
– Чё ты пристал?
Сигарета, о которой я мечтал всю ночь, притушила злобу и вызвала приятную эйфорию. Я вертел головой, бросая на город прощальные взгляды. Когда затылки впереди и профили по бокам ограничивали обзор только тем, что выше них, город казался чистым и аккуратным, как будто стены домов чистили щёткой.
– Долго ещё идти? – спросил сосед слева, которого я уже выбросил из головы.
– Ты что, не местный?
– Из района.
– А в городе не был? Ни разу?
Она дёрнула меня за рукав.
– Что?
– Там расшумелись чё-то.
– Ну, пару раз, – сказал сосед.
– Кто расшумелся?
– Там, впереди и справа, ты что, не слышал?
– Да и то в другой части города, – продолжал сосед. – На той окраине.
– Понятно.
– Вот, опять крики, – сказала она.
– Не волнуйся. Расслабься и иди.
– Может, задавили кого, – выдвинул догадку сосед.
Она посмотрела на него так, будто он говорил на незнакомом и очень странном наречии.
– Да какая разница? – сказал я. – Больше никто не кричит.
– Прошли то место, – подтвердил сосед.
– Как же прошли, – возразила она. – Мы же все идём! Там впереди до сих пор какой-то шум.
– Так долго ещё? – не унимался сосед.
– Что – долго?
– Идти.
– Да хрен его знает. С нашей скоростью попробуй, определи.
– Что? – спросила она.
– Долго ли идти.
– Так вон, памятник. Площадь пройдём – там, надеюсь, посвободней будет – и дальше, по прямой до черты города. Ну, и дальше.
– Ясно, – сказал сосед. – А долго это?
У меня задрожали руки, так что пришлось засунуть их в карманы.
– Я говорю, долго идти-то получается?
Руки в карманах сжались в кулаки и образовали шарики на бёдрах. Она заметила, что я начинаю беситься, и посмотрела на него.
– Тебя как зовут, любознательный?
– Самуил. Меня? – запоздало спросил он.
– Да, – подтвердила она. – Тебя, Самуил.
– А папу не Яковом звали? – попытался сострить я.
Понимая тупость моего вопроса, они пропустили его мимо ушей. Чтобы избавиться от неловкости, я закурил.
– Будь поэкономней, – посоветовала она. – Не вечно ж я их стрелять буду.
– Не вечно?
– Нет.
– А я вот еду не брал, – сказал Самуил.
– Да? – спросил я без особого интереса.
– Да. Я себе кусок и по дороге добуду.
– Где ты его собрался добыть? – усмехнулась она. – Уже до тебя все куски давно добыты.
– Думаешь? – спросил он с сомнением в голосе.
– Точно тебе говорю.
– Кем же это?
– А ты вперёд посмотри.
– А вас, ребята, как зовут?
Я промолчал. Она отвлеклась, и не слышала вопроса.
– Вы что, брат и сестра?
– А разве похожи?
– Молчите одинаково. Что, надоел я вам?
– Надоел.
– Ну, не обижайся. Я ж так просто, приставать не хотел.
Я отвернулся и снова забыл о нём. Дома пошли трёхэтажные, стало больше места, и между идущими образовались пустые пространства. Воодушевлённые появлением личных зон, люди начали просыпаться и охотно идти на контакт. И вот, незаметно уже вся толпа загалдела. Обсуждать народу было особенно нечего, поэтому они болтали о пустяках, но болтали так, будто эта важная функция их организмов во что бы то ни стало требовала употребления.
Толпа, вобравшая в себя потоки со всех улиц и переулков, вышла за пределы города и растянулась по шоссе. Когда начало темнеть, люди остановились на дороге между двумя широкими полями. Биомасса схлынула с дорожного покрытия, заняв огромные площади по обе стороны. Мы не стали разводить костёр – решили поужинать просто, вафлями и минералкой.
Окончательно стемнело. Я взял сигарету с зажигалкой и пошёл к дороге, чтобы посмотреть сверху на захватывающее зрелище полей, целиком занятых тёмными человеческими фигурами, и тысяч костров, стянувших вокруг себя освещённые оранжевым тусовки. Проходя мимо одной из кучек, расположившейся у самого кювета, я услышал многоголосый гогот пьяных мужиков и неуверенный голос Самуила:
– Мужики, поесть не угостите?

2н:

Я дождался её стонов и, высвободив руку у неё из-под головы, сел рядом, между ней и костром соседствующих старшеклассников. Я не хотел спать на стылой земле, да и перспектива заполучить назавтра ноющую спину от кочек и бугров, а, впоследствии, и воспаление лёгких, мне не улыбалась. Я сидел на своём рюкзаке, курил и, задрав голову, созерцал пустое пасмурное небо. Тучи заволокли звёзды, и было совсем темно. Костры давали не больше света, чем могли бы давать зажжённые тут и там на поле спички. Многие спали, но отовсюду продолжали доноситься тихие голоса бодрствующих. Я не слышал, о чём они говорили. Мог предположить, но не делал этого, потому что это было скучно. Гораздо больший интерес представляло затягиваться сигаретным дымом, прислушиваясь к потрескиванию веток в кострах, ради разведения которых люди догола ободрали деревья в ограничивающих поля рощицах, и смотреть на чёрные, однородные, незаметно плывущие по небу тучи. Как люди, идущие в потоке других людей. Вместе с рюкзаком я пододвинулся к чужому костру так, чтобы школьники ничего не заметили и стал думать о том, насколько нам хватит вафель и минералки, а потом сухарей и сушек, а потом тушёнки и четырёх апельсинов, и представлять себе, что ей сейчас сниться. Её стоны прекратились – это означало, что она уже погрузилась достаточно глубоко и внимает урокам прежнего человечества. Она дрожала. Я встал и накрыл её своей курткой.
В одной майке я очень быстро замёрз и подкрался к костру подростков ещё чуть ближе. Их голоса обрели форму, издаваемый ими шум структурировался и членился, пока речь не стала понятной и не искажённой расстоянием.
– Удобная флэшка, короче. Ложусь спать, врубаю музло и программирую, шоб отключилась через час. Можно спокойно засыпать, и батарея не садится.
– Подожди, включение?
– Не, выключение. Чтоб выключалась.
– А включение нельзя, да?
– Ну сам подумай, логически. Ну зачем? Если мне нужно, чтобы она включилась, я, по идее, уже держу её в руках. Могу и мануально, на кнопку нажать. Как бомбисты говорили, здесь нам автоматы ни к чему...
– Не, ну просто, так она могла бы вроде будильника, знаешь...
Чушь, какая нелепая чушь. Я встал и пошёл к дороге. Как можно быть такими маленькими? Как можно жевать бутерброд, обсуждая достоинства и недостатки электронной техники – здесь, в поле под открытым небом, при дрожащих под порывами сухого и острого ветра кострах, сидя на холодной земле, жуя эти чёртовы бутерброды, которые им любезно приготовили в дорогу заботливые, сердобольные мамаши, тихо-мирно спящие где-нибудь неподалёку в обнимку с папашами в опасной инстинктивной близости от умело сложенных опытными взрослыми руками долгосрочных костров, жевать свои бутерброды и болтать такую ерунду, совершенно не имея представления о том, зачем на самом деле в их глотках барахтаются голосовые связки? Нет, не нужно было к ним придвигаться. Погреться мне, блин, захотелось. Эти мальчики сейчас поболтают ещё полчаса, а потом разойдутся по подмышкам своих тёплых мамаш, спящих на холодной земле, чтобы завтра проснуться, растереть по лицу глазные выделения, зевнуть три раза и бездумно двинуться дальше, вперёд по дороге. Дети, безмозглые, тупые дети. Я спустился в придорожную канаву, преодолел её и выбрался из кювета на рассечённый белым пунктиром асфальт.
Два часа спустя, когда я курил последнюю сигарету, из темноты противоположного поля на дорогу вышел мальчик. Он, видимо, тоже пришёл сюда отдохнуть от людей, но, увидев меня, приблизился и сел рядом. Я смотрел на своё поле, но краем глазом видел этого мальчика, который, как мне показалось, повернул голову и разглядывал на меня. Повернувшись к нему, я понял, что это было ночным обманом зрения – он тоже смотрел на моё поле. Однако то, что я на него смотрю, не было обманом зрения для него. Он повернул ко мне три четверти своего детского лица и, не отрывая взгляда от огоньков на чёрном, спросил:
– Чё?
– Так, ничего.
– Не можете уснуть?
– Не хочу.
– Почему?
– Слишком взвинчен.
– Вас кто-то злит?
– Так, никто. Молодёжь.
– А что молодёжь?
– Безмозглые и тупые дети.
– Они не тупые. Они только беспечные, а оттого кажутся вам нелепо живыми.
Я посмотрел на него с удивлением. Его мальчишеское лицо было серьёзным и усталым, он боролся со сном и говорил медленно и лениво, но, при этом, дословно повторял мои собственные мысли – только интерпретировал их с новой стороны, которая раскрывала моё собственное предубеждение и конформизм. Он смотрел на поле и очень медленно моргал. Через какое-то время опять повернул ко мне голову, не отрывая глаз от поля, и неожиданно бодро спросил:
– У вас не будет покушать чего-нибудь?
– Нет, не брал.
Я встал с дороги и пошёл к своему рюкзаку с едой, к старшеклассникам, к стонам, которые, просыпаясь, издавала она – стонам, которые были такими же тонкими и тихими, как и при её засыпании, но чем-то неуловимо отличались, и по этому интуитивному критерию я их всегда и различал, безошибочно определяя её переходы. Судя по стонам, сейчас её сновидения приближались к пику интенсивности и финалу. Я пододвинул рюкзак, сел рядом и смотрел на неё, временами отводя взгляд на светлеющие тучи – как иногда в ожидании чего-то смотришь на часы: вот полшестого, вот полшестого, вот полшестого, вот снова полшестого, вот тридцать одна минута шестого... – так же бессмысленно часто.
Я захотел курить, но сигарет уже не было, а она ещё спала.