не жрет животных, падаль : пять шагов к идеальной улыбке

Любой жизненный факт имеет смысл рассматривать, как закономерный результат какого-то процесса. Методичное поступательное движение от причин к следствиям кроется за каждым явлением. Даже самое неожиданное событие, если попытаться его проанализировать, обязательно окажется неотвратимым итогом сложного и долгого пути. Надо только приглядеться, рассмотреть поближе.

Двое калек, один из которых прикован к постели, а второй - никогда не поднимется с инвалидной коляски, оказались в этом доме тоже отнюдь не случайно. Правда? – я задаю этот вопрос тебе, целясь в складки пожелтевших от высохшей слюны подушек - туда, где должна быть твоя голова. Нас привела сюда не случайность, а целая цепь событий.

Эта же цепь, привела в дом и третьего человека. Что ты так удивляешься? Не надо нервничать – в твоем возрасте так волновать себя совершенно не позволительно. Успокойся. Этот третий, он не делает ничего страшного. По крайней мере, ничего неожиданного. Да, это он хлопает дверьми где-то в дальнем крыле дома. Возможно даже, это именно он сейчас переворачивает в комнатах мебель. И да, совершенно очевидно, что это его силуэт ты видела в окне. Ничего неожиданного, правда. Все, что он делает, он делает по плану.

У тебя, помнишь, тоже был план. Ты так настойчиво посвящала меня во все его нюансы, описывала мне детали, что я до сих пор помню его в мельчайших подробностях. Это был твой план насчет моего будущего. Разумеется, я очень внимательно слушал ту последовательность, элементы которой ты последовательно раскрывала мне, запоминал каждый. Вспоминаешь? Чрезмерное повышение артериального давления, тахикардия, сменяющаяся брадикардией, нарушения ритма сердцебиения, фибрилляция предсердий и желудочков, похолодание и бледность кожных покровов, рвота, головная боль, метаболический ацидоз, инфаркт миокарда, черепно-мозговое кровоизлияние, отек легких.

У врачей это называлось бы анамнезом, у тебя же – будущим. Моим будущим. Моим планом на жизнь. Вполне естественно, что последним пунктом плана была моя смерть. Она следовала, по твоим словам, сразу за отеком легких. Может, за инфарктом, а может за инсультом – тебе не интересовали детали. Тебя волновал сам сценарий. Он тебе не нравился. Тебе не нравился я, медленно двигавшийся от одного этапа к следующему, приближаясь к мрачному финалу. Тебе хотелось прожить жизнь по-другому. Свою жизнь.

Мы были совсем молодыми, когда ты сказала мне, что не любишь меня. Ты выразилась не совсем так, мягче, многословнее. Но я сразу все понял. Конечно, ты говорила о другом: о том, что я никогда не научусь улыбаться, навсегда останусь таким угрюмым и озлобленным. Ты была уверена на сто процентов, что причиной этому хронический избыток адреналина в моей крови. Врожденная злоба. Слезы текли по твоим щекам, когда ты признавалась мне в этом. Они бежали по коже в два раза быстрее, когда ты произносила слова «никогда» и «навсегда». Ты была убеждена в правоте своих слов. Конечно же, я сразу понял, что ты уже не сможешь меня полюбить. Мой жизненный план катастрофически не соответствовал твоему. Я собрался и уехал, бросив свой дом.

Дом, бывший идеальным местом для такого, как я. Дом, где можно было проснуться раньше, чем Господь Бог, посмотреть в окно и ни хера не увидеть. Потому что за окном ничего не было и до сих пор нет. Дом, под крыльцом которого спала наша злющая собака, готовая отгрызть яйца любому недоумку. Дом, в чулане которого стоял дробовик двенадцатого калибра, и все в округе знали, что занеси их нелегкая на лужайку дома и я, не раздумывая, пущу ствол в ход. Больше всех этого боялась ты. Поэтому я и оставил свой дом. Дом, в котором мы сегодня снова встретились. Дом, в котором кто-то третий ходит из комнаты в комнату, круша и ломая мебель.

Ты тогда позаботилась обо мне: купила билет на самолет, подвезла на своей машине до аэропорта и, помнишь, подарила мне на прощание книжку. Не поцелуй, не объятия, а книжку. Пеструю, в мягком переплете, из тех, что стоят не дороже ежедневной газеты. Мы зашли в книжный магазин в аэропорту, и ты схватила первую попавшуюся книжку. Ты выбрала ее потому, что на ее обложке красовался мужчина с голливудской улыбкой во все 32 зуба. Ты выбрала, купила и подарила ее мне, потому что она называлась «5 шагов к идеальной улыбке». Автор: доктор Стиффл, это он был изображен на фотографии с обложки. Ты боялась меня больше самой смерти, но хотела, чтобы прежде чем мне умереть, я улыбнулся хотя бы раз. Ты так этого хотела, что даже не открыла книгу, взяв ее с полки. Что ж, для этого я – здесь. Пусть мне и пришлось проделать для этого огромный путь.

Ты предвещала мне скорую смерть. Ты назвала мне все симптомы умирания. Ты скрупулезно отмечала у меня каждый из них, меряя мне давление или наблюдая за моим поведением. Ты не сказала мне только об одном: о том, как я должен принять весть о скорой кончине. Но я прочитал об этом. Конечно, не в брошюре доктора Стиффла, в какой-то другой книге. Так вот, узнав о приближающейся перспективе смерти, каждый человек проходит несколько стадий: отрицание, гнев, торговля, депрессия и смирение. Знаешь, мы оба, каждый из нас, должны пройти все пять.

Я стал писать тебе о том, как я прохожу каждый этап. Я попросил тебя сохранить мои письма. И вот они – лежат передо мной на дне коробки от обуви. Ты выполнила обещания, наверное, в душе надеясь, что они никогда тебе не пригодятся. А сейчас я протягиваю тебе первое, сжимаю твои обессилившие пальцы. Кожа на них, как влажная папиросная бумага. Холодные безжизненные руки, вытянутые вдоль твоего засушенного тела. Мы оба так изменились за прошедшее время.

Ты смотришь на меня сейчас так, как будто видишь впервые. Ты не веришь в то, что это я перед тобой. Что я мог так сильно измениться и превратиться в калеку. Развалюху, намертво приколоченную к инвалидному креслу. Сжимаешь лист и бросаешь бумажным комком в меня. Ты так слаба, что он едва перекатывается с покрывала и падает у кровати. Ты не веришь, что это я. Ты отрицаешь, что это возможно. По-твоему я уже должен быть мертв, а ты должна жить.

Я прочитаю сам. Я пишу о том, что прочитал книгу, которую ты мне подарила в аэропорту. Доктор Стиффл убедил меня в твоей неправоте. Я уверен, что со мной все в порядке и я ничем не отличаюсь от других. Я полон энергии доказать, что могу быть счастливым и радостным. Для этого мне просто нужно следовать советам Стиффла. Я рассказываю тебе о тех препаратах, которые принимаю по рекомендациям врачей. Я чувствую, что скоро приду в норму. Я знаю, что ты была не права и я скоро тебе это докажу, вернувшись домой. Перед тем, как ступить на порог, мне посоветовали сделать небольшую несложную операцию. Никакого риска, миллионы людей идут на нее добровольно. Зато ее результаты докажут всем, как они ошибались на мой счет. Речь идет о резекционной трепанации. Мне просверлят маленькое отверстие в черепе, чтобы снизить внутричерепное давление. По мнению врачей, повышенный приток крови в мой головной мозг вызывает у меня постоянную тоску и депрессии. Мне говорят, что это намного безопаснее и эффективнее приема лекарств. Я соглашаюсь на хирургическое вмешательство, потому что уверен, что со мной все в порядке.

Так я начинал свое путешествие. Как и все остальные, я начинал его с отрицания. Так же как это делаешь сейчас ты, даже не пытаясь узнать меня. Нет, ты уже не смотришь в мою сторону, ты вертишь головой и, шмыгая носом, пытаешься унюхать новый незнакомый запах. Да, запах есть. Им пропиталась вся комната, он сочится из каждой щели. Это – бензин. С другой стороны, шум и грохот, что издавал тот третий, исследуя наш дом, пропал. Остался только резкий запах бензина.

Ты кричишь и тянешь ко мне свои узловатые руки. Нет, не чтобы обнять. Скорее для того, чтобы задушить. Я наблюдаю за твоими судорогами спокойно, потому что знаю, как скоро они закончатся. У тебя не так много сил, и гнев твой будет недолгим. То, что ты в ярости, означает лишь то, что ты перестала отрицать происходящее. Это хороший симптом. Мы на верном пути. Хочешь прочитать второе письмо сама? Ты не можешь читать, когда кричишь – это очевидно. Твой раскрытый рот похож на открытую колотую рану, из которой бурой смесью с осколками костей ты выблевываешь проклятья. Они, как рвотная масса, сваливаются с твоего подбородка, стекают вниз со слюной.

Я прочитаю сам. Все начинается тогда, когда ты говоришь: это не должно было произойти со мной, это должно быть с кем-то другим. Глядя на девяностолетних стариков, сгорбившихся и скривившихся от болей в суставах и в позвоночнике, но упорно продолжающих ходить на прогулки мимо твоего окна, ты думаешь о том, что это должно было произойти с ними. Не с тобой. Это им давно пора умирать. Это у них давно нет никаких надежд. Но не у тебя. Это заставляет тебя ненавидеть их. Укладывая меня на операционный стол, мне не удосужились сообщить, что отверстие в черепе может вызвать отек мозга. И адскую боль. Слишком ничтожен шанс на такое осложнение. Но это происходит. И я думаю почему это происходит со мной. А не с ними. Спросите меня, хотел бы я застрелить всех тех, кто живет нормально, кто не страдает от того, что его мозг надулся как губка, набравшая воды. Нет. Я бы задушил их. Я в гневе. Больше всех я ненавижу тебя, из-за которой все это пришлось начать. Врачи говорят, что я патологически агрессивен. Это заставляет меня еще больше их ненавидеть. Потому что теперь они подтверждают твои слова. Значит, все-таки я никогда не был здоров. Проблему решит еще одна операция. Задняя гипоталамотомия. Хирурги уничтожат в моей голове задние ядра гипоталамуса. Если бы я знал, что это. Избавятся от них, как от аппендицита. Как отчего-то ненужного. Сделают это точно, используя современные методы, не задев ничего лишнего. Я стану спокойным и, по их уверениям, смогу наконец улыбаться.

Ты просишь меня прекратить. Теперь ты плачешь. Опять. Гнев сменяется слезами. Ты просишь меня оставить то, что мы начали. Ты зовешь того, третьего. Надеешься уговорить его. Поторговаться с ним. Или со мной. Слышишь? Это хлопнула дверь. Входная дверь. Все посторонние звуки стихли. Знаешь, что это означает. То, что третий ушел. Его больше нет здесь. Он сделал свою работу и ушел. Больше просить некого. Я – калека. Я уже ничего не смогу изменить. Так что, прошу тебя, не задерживайся на этой стадии надолго.

Я лучше прочту тебе третье письмо. Я пишу, что агрессии больше нет. Разве это не повод для радости? Я, как никогда, близок к излечению. Но я все еще не улыбаюсь. Я спорю с врачами насчет того, что делать дальше. Они предлагают закончить лечение, но я уверен, что следует довести его до конца. Мне не хотелось бы сворачивать с однажды выбранного пути. Пусть даже этот путь выбрал не я сам. Точнее, не только я сам. Мне удается их убедить в том, что я еще не совсем здоров. Мне приходится соврать, что я наркоман. Знаешь, зачем? Мне известно, что безнадежным торчкам делают одну операцию – цингулотомию. Ее назначают в случаях, когда от пагубной зависимости невозможно избавиться другим способом. Суть ее заключается в деструкции части лимбической системы мозга, отвечающей за эмоции – поясничной извилины. Пациенты, перенесшие такую операцию забывают об удовольствии, которое испытывали от приема своей дури. Это шанс начать все с нуля. Заново научиться испытывать эмоции. Снова улыбаться. Это шанс, который нельзя упустить.

Ты успокоилась. Я знал, что твоих сил не хватит на такую волну эмоций. Теперь в комнате воцарилась тишина, в которой можно различить тихое потрескивание. Так потрескивают сучья в костре. С таким звуком горит древесина. Так потрескивая, занимается огнем наш дом. Комната за комнатой. Ты отвернулась и ждешь, когда в комнате станет жарче. Уже душновато. Самое время впасть в депрессию.

Я достаю из пачки конвертов последнее письмо. В нем я рассказываю тебе об амигдалотомии, операции по разрушению миндалевидного тела головного мозга. На этот раз дырку сверлить будут в районе виска. Зачем? Затем, чтобы избавить меня от депрессии. Я теряю надежду на поправку, боль не оставляет меня не на секунду. Преследует меня. Знаешь, мне вдруг стало страшно от того, что я уже не уверен в положительном исходе дела. Я боюсь, не могу спать по ночам. Мне никуда не деться от страха. Говорят, что люди с поврежденной амигдалой не моргнут глазом, даже если им приставить пистолет к виску. Они не способны боятся. Ничто не вызывает у них сильного эмоционального отклика. Но улыбаться они могут. Я перечитываю книжку доктора Стиффла, что ты мне подарила. Подолгу смотрю на его фотографию. Надеюсь, скоро смогу также улыбаться. И смогу вернуться домой.

Огонь уже в комнате. Кажется еще чуть-чуть и он перекинется на твои простыни. Ты не двигаешься. Смотришь на языки пламени, не думая шелохнуться. Вероятно, это признак смирения. Под пеленой на твоих глазах можно прочесть понимание и даже немного нежности. Если бы не яркие искры, вспыхивающие и мелькающие на зеркальной поверхности твоих зрачков, я смог бы разглядеть ее получше. Я расскажу тебе о смирении.

Я понял, что обречен еще до начала всех операций. После первого хирургического вмешательства, стало окончательно ясно, куда ведет этот путь. Отек мозга, избыток отечной жидкости в клетках мозга, здавливание, нарушение межуточного обмена и транспорта кислорода, гипоксия, дистрофия клеток, их гибель, а затем – смерть. Правда, чем-то напоминает твой прогноз? Когда я понял это, я решился на последний шаг. Шаг, который должен был стать символом моего смирения. Префронтальную лейкотомию. Мне перерезали болепроводящие каналы в лобных долях мозга. После операции я стал безразличен к боли. К любой боли. Поэтому я купил билет домой и нанял человека, того, третьего, который поджег дом.

Видишь, огонь, скользящий по моим брюкам? Мои ноги, наверное, превратились в угли. А мне плевать. Это зрелище не пугает меня, потому что у меня удалено миндалевидное тело, я не чувствую боли, которая бежит вверх от горящего мяса по спинному мозгу, но упирается в перерезанные каналы. Я могу без содрогания смотреть, как пламя стелется по постели, в которой ты лежишь. Потому что у меня не осталось эмоций. Никаких эмоций. Даже эмоций, вызванных тем, что ты не можешь меня любить. Их нет потому, что ты хотела чтобы я улыбался. Сначала ты, а потом уже я сам. И все это для того, чтобы сегодня я улыбнулся.

Знаешь, что самое смешное в этой истории, мама? Доктор Стиффл, он был не психологом, не психотерапевтом и не психиатром. Книжку, которую ты вручила мне, даже не открыв, написал дантист. Ты слышишь, мама? Дантист! Только дантист сможет опознать наши тела.
Разве это не смшно.
Гляди, я улыбаюсь.
Во все тридцать два зуба.
Идеальная улыбка в конце долгого пути.
_________________________________________
не жрите жывотных - жрите всех!