Франкенштейн (Денис Казанский) : Гитлер

О том, что в семнадцатой квартире живет Гитлер, в нашем доме не знал никто, кроме меня. Да я и сам узнал об этом случайно, когда увидел его в окне как-то раз. Этот образ невозможно ни с чем спутать - слишком уж прочно въелся он в человеческую память. Усы-щеточка, темная прядь на лбу, хмурый взгляд исподлобья.
Гитлер заселился в квартиру инкогнито и никогда не казал на улицу носа. Незнающему обывателю могло бы показаться, что семнадцатая квартира пуста, но это было не так. Я-то знал, что он там. Притаился в полумраке и смотрит на людей во дворе сквозь марево гардины. Один черт знает, как он туда просочился. Ясно было одно – Гитлер обосновался здесь надолго.
Я не рассказывал о нем никому. Уж конечно, никто не поверил бы мне, что Гитлер поселился в нашем городишке. Я и сам бы никогда не поверил, если бы своими глазами не видел.
С Гитлером у меня были личные счеты.
Два года назад Гитлер убил мою сестру Наташу. Он задушил ее проводом от торшера и разрезал на множество частей. Мои родители считали, что Наташа жива, просто уехала куда-то, никому не сказав, и все время ждали, что однажды она найдется и вернется домой. А я знал, что она мертва, и даже знал, что в заброшенном колодце за гаражами, куда все кидают мусор, лежат ее отсеченные руки. Только родителям не говорил, чтобы не расстраивать. Пусть надеются. Они даже ключ под коврик в подъезде кладут на случай, если она вдруг все-таки придет.

Никто из соседей и не догадывается, кто живет в 17-ой квартире на самом деле.
Должно быть, какой-то тихий сумасшедший, - думают они, - мало ли вокруг таких…
До Гитлера совсем никому нет дела, его жизнь неинтересна. Он существует за своей дверью тихо, как старая крыса. Я один знаю его секрет. Когда-нибудь я обязательно убью Гитлера, задушу или перережу горло большим кухонным ножом, или забью до смерти. Я все время присматриваю за ним, выжидая удобного момента, и старательно давлю в себе гаденький внутренний голосок, который твердит, что у меня никогда не хватит решимости. Это неправда. Что может быть сложного в том, чтобы прикончить этого маленького слизняка? Оторвать его цыплячью башку к чертям? Я обязательно когда-нибудь его раздавлю.
Когда-нибудь потом.

Гитлер живет на первом этаже, и хотя его окна расположены достаточно высоко над землей, я все же иногда умудряюсь в них заглянуть. Легче всего сделать это, если вскарабкаться на дерево, растущее как раз напротив его спальни. Это гораздо удобнее, чем подтягиваться, держась за осыпающийся карниз подоконника. Иногда Гитлер задергивает шторы, но чаще он забывает про них, и тогда я могу подолгу наблюдать за его жизнью.
По квартире он ходит в трусах и белой майке. Без верхней одежды этот худощавый человечек выглядит очень комично. Его кожа болезненно бела и безволоса, густо покрыта крупными коричневыми родинками. Обстановка в квартире Гитлера бедна: старый диван, побитый молью ковер на стене, стол, стулья, небольшой телевизор и советский кассетный видак. У него совершенно нет никаких книг – только видеокассеты. Великое множество кассет.

Свои фильмы Гитлер обычно смотрит вечером. Перед тем, как включить аппаратуру, он некоторое время ходит по комнате, гримасничает, бормочет что-то себе под нос и размахивает руками так, будто делает разминку перед физическим упражнением. Затем подвигает кресло с деревянными подлокотниками поближе к телевизору и вставляет в магнитофон очередную запись. Изображение возникает на экране сразу, без всяких вступительных титров. Из мельтешащего снежного небытия выплывают зеленая лесная поляна и деревья, частоколом обступившие ее. Ярко светит летнее солнце. На корявом разлапистом дубе покачивается повешенный мальчик 10-12 лет, одетый в темные брюки и белую рубашку.
Запись длится больше часа, и все это время на экране не происходит решительно ничего. Только ветер раскачивает, словно маятник, повешенное тельце, треплет светлые волосы на голове.
Глядя в телевизор, Гитлер тяжело дышит и облизывает губы. Пальцы его нервно сжимают подлокотник, ноги пританцовывают по полу. К концу фильма он распаляется все сильнее и запускает руку в трусы. Ладонь начинает двигаться в такт качающемуся на веревке телу.
Гитлер закатывает глаза и хрипит.

Мне всегда было интересно – делал ли он что-нибудь такое, когда убивал мою сестру? Имел ли ее труп перед тем, как разрезать его на куски? Или просто мастурбировал, вызывая в памяти ее образ?
Я ненавидел Гитлера, и вместе с ним ненавидел себя за свое бездействие. У меня было множество возможностей прикончить его. Я мог бы выломать дверь и уничтожить его прямо в его же квартире, в тот самый миг, когда он мастурбировал и душил себя полотенцем. Я несколько раз напивался всклянь и подходил к двери 17-ой квартиры, прислушиваясь к бормотанию телевизора. Достаточно было всего лишь постучать, но я не стучал. А просто стоял, опустив голову.
А потом шел домой.
Я говорил себе:
- Что же ты медлишь, тряпка, или может быть, ты совсем не собираешься его убивать? Тебе ничего не будет, не бзди, ведь Гитлер виновен во многих смертях, он садист и убийца. Возможно, этот псих собирается забрать еще чью-то жизнь, а ты сидишь и ничего не делаешь, как полное ничтожество!
Но всякий раз находились поводы отложить дело на потом.

24 мая пропал без вести пятиклассник Миша Товстик из тринадцатого дома. В этот день он ушел в школу и не вернулся, и никто не мог понять, куда же мог подеваться мальчик, которому до дома нужно было пройти всего два квартала. По двору ходили спокойные менты и нервные соседи. Плакали Мишины родители. И только я один знал, кто виновен в пропаже.
Гитлер хмуро глядел на меня из окна первого этажа.
Ночью я явился к нему и стал колотить в дверь. Я кричал, чтобы он отрыл и клялся, что сотру его в пыль. Но Гитлер издевательски молчал и делал вид, что не слышит меня. Я караулил его до самого утра, сидя на бетонных ступенях, но он так и не появился.
Он пришел ко мне сам. На следующий день. Сел у изголовья кровати и стал гладить по волосам. Его ладони были теплые и мягкие.
Я спросил:
- Зачем ты преследуешь меня? Что ты хочешь? Для чего ты приехал к нам и поселился в этом доме? Для чего убил мою сестру? Разве мы в чем-то виноваты перед тобой?
- Ах, мой милый Аксель – отвечал он – ты даже не представляешь себе, как я несчастен! Они разрушили мою Империю, перебили всех моих солдат, и теперь я скитаюсь по провинции, как какой-нибудь коммивояжер! Милый мальчик, мне так плохо без моих печей! Ничто не греет мне душу. Теперь у меня есть только электрокамин, но разве по силам ему согреть такое большое и одинокое сердце?
- Оставь нас в покое, уезжай отсюда, исчезни! – рыдания сдавливают мне горло.
- Я не могу сделать этого, ведь ты сам позвал меня, Аксель. Куда же мне теперь уезжать? Никто и нигде не ждет меня.
- Уходи, уходи, пожалуйста… - шепчу я.
- Мы еще сделаем много дел. Много-много дел, Аксель! У нас с тобой впереди целая жизнь, ведь тебе еще только пятнадцать! Совсем скоро ты станешь мужчиной. О, сколько великого мы сотворим!
Его голос растворяется вдалеке. Гитлер исчезает в предрассветном полумраке, и я долго лежу в кровати, глядя в серый потолок. Восходит солнце, и на пыльных обоях в его лучах расцветает желтая свастика, похожая на сгусток огня. Она вращается, и я смотрю на нее, не в силах оторвать глаз. Прекрасный огненный цветок излучает тепло, к которому хочется протянуть руки. Он ширится и становится все больше…

С Гитлером у меня личные счеты. Я точно знаю, что когда-нибудь его прикончу. До смерти забью обрезком трубы, или папиным топором для мяса, который стоит в чулане. А может привяжу к стулу бельевой веревкой и стану выдергивать ногти плоскогубцами. Или ломать пальцы разводным ключом. Или вбивать в его конечности большие ржавые гвозди. Или лить кипяток ему на макушку.
Верьте мне, я обязательно его раздавлю!
Когда-нибудь потом…