Симон Молофья и Мясные зайки : ночной проспект

Этой ночью ты не со мной. Невиданный снегопад над проспектом и размытая желтизна потусторонних мутных фонарей.
Этой ночью ты далеко. Проклятые минус двадцать вышибают жгучую слезу, и тротуар, обернувшись вдруг сплошным сугробом, хватает за ноги и силится стянуть с ноги сапог.
Тебя нет рядом этой ночью, однако я говорю с тобой, хоть ты меня и не слышишь. Ты там, за снегопадом – готовишь к экзамену по психологии студента из Корсуня. У вас погашен верхний свет, и студент наверняка прожженный йобарь, ну да Бог с ним – все миры одинаковы…
Эта ночь без тебя – до чего же погано! Бодро шагаю всему вопреки из волшебного притона, унося в полой голове эхо беспокойного боя, звон оборванных струн, туман дрянного портвейна и синий, как апрельское небо, дым крымской шмали.
Там так забавно, ах как забавно, но – ТАМ НЕТ ТЕБЯ

Нынче я злобен и издерган, к тому же не переставая прижимаю к лицу пригрошни свежего снега, и он мгновенно становится алым, и его приходится выбрасывать, и черпать новый, и думать: не сломана ли переносица, и – с-сссука!!!! – кровь на кашемире рукава!!!! Но это всё мелочь, главное, самое дрянное – тебя рядом нет, тебя рядом нет, тебя рядом нет, нет нет нет, и это меня бесит – мне нужно срочно увидеть тебя, хотя бы на полсекунды, услышать хоть голос, а-а-а-аааааа!!! Но у тебя студент, у студента завтра экзамен по психологии, а мне в таком виде дорога разве что в мусарню ну, на худой конец в травматологию.
Трое мусоров на углу смотрят подозрительно: странно! Ну, пьян, ну, упал, ну, говорю с тобой - подумаешь. Не глазейте, суки, глазья поломаете. Сегодня я точно не ваш. Дома то причудливо нависают над головой, то вдруг разбегаются к самому горизонту, улица извивается и растягивается, и идет волнами.
Мне грустно и холодно, и режущий снег сыпется за шиворот, и хочется портвейна – самого дрянного. Куплю вот сейчас на все деньги, и буду пить. Из горла. Один. Это час раздумий. Время прийти к себе. Бульканье портвейна и возвышенные и благочинные мысли о недосягаемом высшем. И никто не орет «Давйте выпьем», и никто не целует слюняво в щеку, царапая жесткой щетиной. Станет ли легче от выпитого? А стало ли лучше от прожитого?
Ладони мои хранят тепло твоего тела, глаза ищут твой свет, но – ты там, у вас психология, а здесь, снаружи, лениво раскручивается вой метели, и- пустотааааа! И в ушах моих твой голос, и я оборачиваюсь, но нет –это ветер…
Этой ночью всё не так, я один, сейчас напьюсь, солнце село – какое сегодня было яркое солнце! И не кричат птицы, и даже обе мои волшебные – белая и алая где-то далеко, далекооооо….
Подбрасываю воспоминания, как поленья в раскаленную топку пылающего сердца. С тобой веселей, без тебя метель воет в мое окно, даже на Ивана Купала.
Портвейн действительно фантастически отвратительный. Зато теплый. Как приятно: не все скамейки покрали с бульвара. Дежурный троллейбус. Они ездят! Вау. Что ж, дежурный троллейбус всегда приятней, чем дежурная машина.
Надо покурить. Спички ломаются, сигареты отсырели – снег тает в карманах. Моя память похожа на заснеженный железобетон выгоревшего дотла цеха. Снег, всюду проклятый снег! Он пробирается в сапоги и в сапогах звенит лед, но плевать – мне уже тепло. Ворочаюсь на скамейке, словно Гоголь в могиле. Хорошо биться головой в каждую подходящую для этого стену. Хорошо уйти, оставив ключи на столе –напоказ. Хорошо, наверное, развести костер на ковре. А вместо этого приходится вновь и вновь провожать тревожные ночные поезда одиночества.
Ты знаешь, неправильно живем. Вполнакала. Живут не так. Любить –так наотмашь. Рубить – так уж с хряском. Умирать – так весело навзничь. Идти-дык по воде!!!! Если уж стрелять, так внутрь себя – не хухры бля. В этом высшая свобода. Свобода – это когда свеча в головах. Когда никому ничего не должен, потому что долг –это когда долго и тошно. Когда нет выхода. Когда прижали, как прижимают крыс –овощным ящиком к сырому кирпичу стены, тыкают ручкой швабры и увлеченно улюлюкают.
Холодно на ночном проспекте, неуютно. Катострофически трезвею. Напиться вдрызг – то же, что покончить собой. Только намного хуже утром. Всё равно, что влюбиться.
Любовь. Это когда разрыли канаву, чтобы проложить высоковольтный кабель, но выяснилось, что класть на самом деле надо канализацию. Пока решается, наступит зима и траншею заснежит. Постепенно на дне вырастет куча подобающего случаю мусора. Мусор сгниет, но траншея разрытою так и останется. При счастливом раскладе кинут временную телефонку и присыпят слегка.
Понимаешь, главное-то ведь возлюбить себя. Анафема тому, кто этого не умеет. Возлюбивший себя подобен херувиму. Не возлюбивший подобен говну –с ним никто не хочет водиться. Вот херувим в любви не нуждается – он влюблен и любим одновременно. Стало быть возлюби себя сам, возлюби и другого, но не позволяй другому любить тебя. Так ты возьмешь на себя чужое говно, а тех, кто тебя не любит, от говна избавишь. Херувим и говно уравновесят друг дружку, получится человечек. Ааааап!
Моя милая девочка! Я влюблен в тебя, влюблен по-дурацки и глухо.Разрой мою грудь там, где бьется в стекло алая птица. Я вырвал себе сердце, как Максим Горький,и показал его зачем-то людям, и я беззащитен. Как может защитить себя держащий сердце в руке?
Всегда чужой, всюду один – я не участник, я наблюдатель. Я всегда на том берегу, и у меня бинокль. Цейс, между прочим. Бинокль в этом мире ни к чему, потому что здесь принято глядеть только на себя, а глядеть на себя в бинокль неудобно.
Мне повезло, о счастливчик: В свой бинокль я могу глядеть на тебя. Хвала великому Джа за этот дар.
Главный постулат наблюдателя: «А пошло оно всё нахуй!» Это – свято и незыблемо, это выбито на его нашейном жетоне, это говорят, бросая ему вслед горсть чернозема. Это –целая система мира, универсальный универсум, подобный стволу под любой калибр. Но вот, у меня есть ты, и я дезертирую, сдираю ногтями с лица камуфляж пыльной паутины, покрываюсь снизу доверху полевыми цветками и пацификами.
Светает. Серый рассвет раскатал бинты снегопада и бинтует мою просвинцованную голову и распоротую изнутри грудь.
Пора идти, хотя идти особо некуда. Бреду, подобный контуженному политруку по шаткому гранитному парапету бульвара, и странно манят меня в рассветном сумраке городские огни. Пожалуй, я поймаю такси и поеду к тебе. Мне уже все равно –нет сил больше ждать. Меня повезут по проспекту к тебе – ближе, ближе, ближе с каждой секундой…
Проспект… Проспект – это играть с первыми грузовиками в слабачка – кто первый свернет, кто кого задавит. Проспект – это озарять все вокруг оранжевым нимбом гребешка таксомотора. Проспект – это сетка трещин от пулевого отверстия чьего-то случайного выстрела, разбежавшихся по лобовому стеклу как раз на уровне моих глаз….