mamontenkov dima : Петя ехал в Голливуд

Он подошел ко мне в трактире у метро «Обухово». Я здесь коротал время до прибытия электрички. Занял столик у окна, заказал немного водки и гамбургер, народу мало, это дорогая закусочная, мужики обычно опохмелялись в павильоне за углом, там дешевле, и веселее.
Товарные вагоны еле ползли совсем рядом, грязные, залитые нефтью цистерны, свистели, отчаливая от платформ электрички, пассажиры карабкались по лестнице над железнодорожными путями. Крайняя станция метро, последний вокзал, последняя забегаловка в этом городе. Домой не вернусь, может быть потом, но не сегодня, и не завтра. Прокачусь куда-нибудь, в Новгород, например, или Малую Вишеру, плевать куда…
За окном, на улице скрип тормозов, смотрю, как милиционеры запихивают в «УАЗик» двух гастарбайтеров, и довольно грубо. Грубо так, что на земле остался ботинок, несчастный, пыльный, с носком загнутым вверх.
- Это уйгуры.
Я мгновенно обернулся, мужчина стоял рядом, и тоже видел происшествие. У мужчины были длинные волосы, кепка – бейсболка с вензелем «Нью-Йорк Янкиз» и черный плащ. На нижних конечностях джинсы и массивные, дорогие ботинки со сложной шнуровкой. Мужчина, может быть, чуть помладше меня, в руке газета, программка. Авторитетные нотки в его голосе не вызывали ни малейшего сомнения, что это были действительно «уйгуры».
- Правительство утверждает, что в этом году пропало без вести сорок тысяч уйгуров. Ну, вы сами все видели.
Я слегка растерялся, с виду он совсем не похож на психа. Кепку такую здесь не купишь, и ботинки, как у Ленина, на фотографии «Ленин в Горках»…
- Можно к вам?
- Пожалуйста.
- Петр, - представился сумасшедший, и щелкнул пальцами официантке, мол, я здесь теперь, за этим столиком. Та принесла ему железную крынку с шариками мороженного с сиропом и рюмку коричневого, густого ликера. А мне, наконец-то, теплый гамбургер, водку я уже слопал.
- Я смеялся тут, - Петя развернул программку, - аннотация к фильму «Бриллиантовая рука»! Идиоты, правда? Кто в этой стране не знает о чем картина «Бриллиантовая рука»!
Он сощурил глаза, вычитывая, что-то еще.
- А вот это мне нравится – «Госпожа горничная», производство США. Цитирую - тупорылая и неправдивая история про якобы любовь, с верблюжачими гримасами и ужимками главной героини. Хорошо написали. Ричард Гир, как туда влип, не понятно…
Он быстро, как пылесос освободил вазочку от мороженного, отодвинул ее на край стола, взял рюмку за бока...
- Вот у меня есть сюжет!
Он произнес эту фразу с ударением на слове – «есть».
- Ты помнишь зимнюю Олимпиаду - 80 в Лейк-Плейсиде?
- Хоккей смотрел, все смотрели. Мне двенадцать лет было.
- Во-во! Сюжет такой – Балдерис, Крутов, Михайлов, Третьяк, Харламов – суперкоманда, «Красная машина»! Чехи, финны, канадцы, полный разгром. Капиталистический хоккейный мир в панике! И вот финал. Помнишь финал СССР – США?
- Еще бы, я узнал столько новых слов от папаши. Американцы после свистка кидали свои клюшки на трибуны, потом одна такая клюшка стоила двадцать тысяч долларов. Мне кто-то в школе сказал…
- Да. Но это потом. Вот, начало матча, все улыбаются, Николай Озеров острит, Тихонов потирает руки - у США не профессионалы, а мальчишки, набранные из университетских команд. Профи тогда бойкотировали по политическим мотивам, Афганистан, Брежнев – мудак, что-то там еще, надо будет этот момент доработать. Страсти на льду накаляются, клюшки в крови, драка, счет два один в пользу США, и вот кульминация! Финальный свисток! Непобедимая Красная Машина повержена, рев трибун, наши растерянные лица, и тут, американские хоккеисты срывают с себя шлемы, и весь мир видит, что это дети, полные придурки, едва совершеннолетние. Позор большевикам! Рев стадиона еще сильнее, летят клюшки, как ты сказал, задумчивый главный тренер Тихонов, «Лебединое озеро», генерал-майор Писькин застрелился, ну и так далее.
Он допил из рюмки, откашлялся.
- Как тебе?
- Супер. У меня даже гамбургер остыл.
- То-то. Я провел расследование, Голливуд такое еще не снимал, а сценарий почти готов.
Он закинул ногу на ногу, и развалился на хлипком стульчике, будто в кресле. Если бы не его черная, как смола, волосня и эта кепка, он очень напоминал бы Пьера Ришара, те же пассы руками, та же улыбка, бровки домиком.
- Олеся, - крикнул Петр официантке, - еще два ликера.
Я вспомнил, что сумасшедшие не бухают. Ни дурики, ни шизики, проси меня Господи, ни «амбулаторные», ни Сережа мент - даун у метро «Елизаровская».
Девушка принесла две рюмки, убрала лишнюю посуду, Петя прихлопнул ладонью салфетку.
- Стоп. А это, что?
- Моя, - говорю, - я рисовал. Пока тебя не было.
На клочке шершавой бумаги – труба, дым из нее двумя волнистыми линиями, на трубе цифры 1979. Рядом кусок дома, пара квадратиков окон, скат крыши, телевизионная антенна, за домом еще крыша, потом еще до самого горизонта.
- Поразительно. Что это?
- Это вид из окна одной комнаты в центре города. В самом центре...
- Вижу! Я вижу сюжет! Так. Слушаю.
- У меня электричка скоро.
- Успеем, рассказывай.
То ли ликер, кстати, тоже сорокаградусный так подействовал, не знаю, в общем, мне, наверное, тоже был необходим сейчас собеседник. Я попросил себе сосисок, жареных в томатном соусе, Петя отказался, сказал:
- Ем только сладкое.
Я посмотрел на улицу, подбирая слова для первой строки, там полз по рельсам все тот же бесконечный, товарный поезд, мужики с сумками через плечо и с пивом в руках обнимались, наступал вечер.
- Буду рассказывать от третьего лица, хорошо?
- Я весь во внимании.
- Человек был совершенно спокоен, даже руки не дрожали, он был почему-то уверен, что его не догонят, да и вообще не поймут, что это именно он сегодня кого-то убил. А совесть? Наверное, еще рано, не сейчас, не в эту минуту, вместо этого лишь пьянящее чувство погони. И легкая досада, что придется ночевать в поезде.
- Давай, его как-нибудь назовем.
- М-м-м. Может, Олегом?
- Не так, что бы очень, но сойдет. Продолжай, пожалуйста.
- Аза весь день жарила лук…. Нет, не так. Вот. Он переехал в комнату тринадцатого марта, грузчики подняли его мебель, расставили ее по углам. Молодой человек вышел из соседней комнаты, протянул руку – Паша, и стал на кого-то орать по мобильному телефону. Из ванны выплыла толстая «армянка», грохнула об пол эмалированным тазом, стала развешивать тряпки на веревках в коридоре. Еще одна дверь приоткрыта, безумный взгляд старухи в пальто, пол усеян сплюснутыми алюминиевыми банками. Олег кивнул головой – здравствуйте…
Стало тоскливо и горько, он очень давно не жил в коммуналках. По утрам, когда тихо за дверью его комнаты, он отдергивал занавеску на окне и смотрел, смотрел на то, к чему уже два месяца пытался привыкнуть. Крыши, антенны, фрагмент купола Исаакиевского собора, макушки тополей и труба, грязно-малиновая, с выложенной белым кирпичом датой 1979. Огромная пропасть, между этими цифрами и голосами на кухне и в коридоре их коммунальной квартиры.
Вечером топот, смех и голоса на непонятном, как на овощном рынке, языке. Нет, он не боялся их, стеснялся, может быть. Я не знаю, как это назвать, а может, это какая-то форма страха. Во первых они всегда были трезвые, пугающе трезвые. Громко смеялись. И эти золотые цепочки на шеях, и белые зубы…
И вот, два месяца он по вечерам почти не выходил из комнаты, телевизор делал громче, в туалете долго не сидел, ведь сразу подумают, если долго сидит, значит… ну, это все равно, что идти по коридору с туалетной бумагой. Его стол на кухне заставлен чужими кастрюлями и сковородками…
- Да! У нас был сосед Николай Иваныч, шел всегда весело в сортир и в кулаке бумага или газета, и все знали – дядя срать идет!
- Ну, не перебивай.
- Хорошо, хорошо.
- Днем Заза стирает или готовит еду, она постоянно, или стирает, или готовит. Паша – дурачок из Архангельска читает книжку на кухне, сидя на табуретке у подоконника, он всегда читает на кухне, потому, что нервничая, курит одну за другой – в комнате нельзя. Часто Паша захлопывает книжку, будто в экстазе прикрывает глаза и шепчет:
- Вот это судьба, вот это жизнь!..
Книжка в оранжевой, замусоленной обложке – фуфлыжный «роман» о похождениях какого-нибудь слепого антикиллера. Паша приехал год назад, жена работает, он пока «в поисках», снимают комнату за девять тысяч.
- В Питере хорошо, - говорит он, - Европа. Идешь по Невскому, вокруг наркоманы, проститутки…
- Прошу прощения, но здесь надо как-то обозначить один момент - а как Олег попал в такую беду, что было до тринадцатого марта?
- Было все. И семья и должность. Но не будем пока об этом. Он устроился на новую работу в апреле, отработал месяц, получил зарплату, проел все за четыре дня. Потому, что он привык тратить такую сумму за четыре дня, дальше работать не имело смысла. Осталась пачка крупных купюр, еще от «старых времен», запереться вечером в комнате с бутылкой «кучерявого» бухала, и ни о чем не думать.
- Слушай, ты писатель?
- Не знаю, писатель это тот, кто видит свои книги на полках в магазинах и не работает на заводе.
- Верно. Ну и чем все закончилось?
- Закончилось все сегодня, в два часа дня. Нелепо, глупо, случайно. Утро началось как обычно – раньше всех слиняла топтать банки старуха – «чечеточница», потом встали остальные, долго, по очереди полоскались в ванной, шепотом орали на своем овощном языке в коридоре. Потом легкий топот мимо его комнаты, хлопает входная дверь, Заза идет к себе, потом принимается жарить лук, много луку.
Олег поставил чайник на конфорку, зажег огонь. Что-то он сказал, сказал невнятно, промямлил, типа – зверки или зверье, хачики – ишачики. Он, наверное, думал, что Заза глупая. Но Заза вынырнула из-за развешенного белья в коридоре:
- Что ты сказал, сосед?
- Ничего…
Женщина, казалось, даже обрадовалась, замахала руками. Олег юркнул в комнату, она ударила ногой по его двери, что-то еще прогавкала на своем языке.
У Олега от страха заныло во лбу, он смотрел в пол на слезающую с досок краску, до вечера несколько часов. Потом все придут. Обидели их женщину, это серьезно.
Целый час тихо в квартире, вот Паша пришел, здоровается с Зазой, значит, его не было в тот момент. И план созрел. Олег стал искать в шкафу документы, последние деньги, мелочь, наводить порядок.
Сначала он позвонил с лестницы четыре раза, и прошмыгнул обратно к себе в комнату. Заза посчитала звонки, сполоснула руки и пошла открывать.
- То там? То там?
Женщина посмотрела в «глазок», пожала плечами, и через минуту была уже у себя. Еще через минуту, без стука, тихо вошел Олег, и с разбегу ударил ей в висок молотком. Заза без крика рухнула на пол, еще через несколько ударов перестали дергаться ноги, и она притихла навсегда.
- Лапы надула.
- Что?
- Моя прабабушка так говорила – поросенок лапы надул, умер, значит.
- А-а…
- …И запах в комнате, нет, не то, что ты подумал, а смесь каких-то мазей, что ли, и пряностей. Ограбление! Он нашел в нижнем ящике пакет с деньгами, стащил с мертвой Зазы кольца и цепочки, разворошил матрацы, мирно лежащие на полу, прислушался. За стенкой Павел смотрел телевизор, Олег протопал до входной двери, хлопнул ею так, что слышно было, наверное, на улице, и пулей в свою комнату. Все, что нужно, уже в карманах пиджака, порядок на столе и вокруг кровати, бутылка с глотком коньяка в холодильник – это важно. Молоток и золото замотать в тряпки, и в один пакет, выкинуть в Неву. Давай по последней, а то я уже пьяный. Вроде все.
Петя закончил мой рассказ:
- А вечером он встречает в трактире на краю города ненормального с виду гражданина, и уже через час непонятно, кто все-таки умалишенный, Петр, это Олег мифический, или автор истории. Дальше следует продолжение – триста страниц приключений, финал – возврат к молотку. Но действие, вдруг происходит по-другому! На слова героя: «хачики – хачики, чертовы ишачики», Зраза выхватывает молоток и валит главного героя на хуй!
Мы громко заржали, прибежал даже из кухни какой-то дядя в белом фартуке. Я задохнулся, откашлялся, у Пети открылась икота.
- Но-но. Ты тоже со своими хоккеистами…
- Разбил клюшкой твое сердце. Бери бутылку, пошли на улицу.
Стемнело. Петя крутанулся вокруг своей оси и заорал:
- Ах, как хорошо!
На прямых ногах прошли мимо милиционеров, которые час назад похитили уйгуров. И едва успели запрыгнуть в последнюю электричку на Новгород.

- …Конечно, помню семидесятые, это, когда деревья были маленькие, и мужчины носили толстые обручальные кольца. Я в первый класс пошел в семьдесят пятом.
- Да, но в первую очередь, это – тишина. Тишина во дворах и на улицах и безлюдный Невский проспект воскресным утром. Мы жили на Восстания, окна выходили во двор-колодец, и в моем окне, одна и та же картинка - банки с варением между рамами в окнах напротив, клетчатая крышка люка вбитого в асфальт, тополь, выскочивший из-под фундамента. Особенно тоскливо, когда болеешь – родители на работе, по телевизору днем одни комбайны, да сталевары…
- И жирные, довольные свиньи в снопах пшеницы.
- А выключишь ящик, так тихо, что слышно, как скрипит паркет у соседей, и еще метроном по радио…
- И что делает мальчик с улицы Восстания?
- Мальчик раскрывает «Букварь», шепотом повторяет сложные слова – «За-блу-дишь-ся, по-те-ря-ешь-ся». Рядом, на той же странице цветная картинка – девочка держит одну руку ладошкой у рта, кричит кому-то в заросли берез, косынка и юбка ветром в сторону, в другой руке корзинка, но кто-то совсем маленький в красной курточке, за березами не хочет слушаться. Рельсы, паровоз летит, дым из трубы вдоль вагонов, голова машиниста, машинист смотрит вперед. Помню, мне, вдруг стало страшно, я тогда еще не знал слова – одиночество, картинка только клюнуло подсознание, помню, залез под одеяло…
Я замолчал. В вагоне кроме нас двоих никого не было. Выключили яркий свет, стало возможно, хоть, что-то разглядеть в окошке. Электричка мчалась без остановок, смазывались от скорости названия станций, мелькали купола маленьких пустынных вокзалов, дрожали огнями в наступающей ночи пятиэтажные микрополисы. Опять чернота…
- …Я совсем не старался понять замысел фильма, только смотрел на улицы Парижа, огни реклам, людей, размалеванные микроавтобусы. Гангстеры в неказистых автомобильчиках несутся по узким автострадам, Бельмондо догоняет, дымятся пиджаки у гангстеров. Европа совсем безлюдная, после войны всего тридцать лет прошло, еще не засраная нигерами и чучмеками. Выходишь после фильма из кинотеатра, оглянешься, и хочется плакать.
- Надо было сделать, как в Албании, сказать – нет там нихуя. А привезет какой-нибудь моряк журнальчик или пластинку сразу к стенке его.
- Подожди, пластинки, говоришь. А, как же «АББА»? Я не представляю, если бы я никогда не слышал «АББЫ».
- «АББА», это чудо…
Встречный скорый поезд пролетел мимо, качнул вагоны нашей электрички.
- Дядя Коля вечером избивал жену – «сука!!!», та причитала – «Коля не надо, Коля не надо». Потом приезжали мусора и били уже дядю Колю, жестко так, я потом кровь видел на асфальте. Мама сказала, что от этих воплей и завял мой лук. Я выращивал лук на подоконнике в стеклянных майонезных баночках.
- Бухали все. Портвейн из-под крана тек, прабабушка моя так утверждала.
- Пугачева повесилась.
- А, да, да, да…
- Выезжала на своей «Волге» из гаража и задавила маленькую дочку, тут же в гараже накинула веревочку…
- Смотри куда-то приехали.
За окном заблестели многоэтажные кварталы, прорезалось яркой параллелью шоссе, потом еле освещенные коридоры сельских улиц, и поезд, наконец, остановился у большого, похожего на рейхстаг вокзала.
Мы вышли на пустую платформу, спустились по ступенькам на площадь. Где-то играла музыка, шевелился народ под горящей в ночи желтым неоном, вывеской «24». Я обратил Петино внимание на то, какой чистый, как выражаются поэты, хрустальный воздух.
- Пить можно, - согласился Петр, и добавил, - по-моему, пора включить телефон.
Он достал мобильник, пошевелил большим пальцем кнопки, сразу посыпались сообщения.
- Двести пятьдесят непринятых звонков, с ума сойти.
Телефон тут же запиликал, он приложил трубку к уху.
- Да. Недалеко, почти в городе. Ну, завтра увидимся и обкашляем. Ах, игра завтра…
Петя почесал в затылке.
- Тогда, так. Пусть Хохол во втором тайме возьмет мяч рукой в штрафной зоне, и «жлобы» забьют с пенальти, ответный мяч забьет Турок, на предпоследней минуте. Ага. Ага, ага… Леша, ты, что охуел? Какой Мозамбик! Пока дядя Миша в состоянии смотреть телевизор никаких негров в команде не будет! Купим серба, или румына из «Неаполя»… Что? Поедут, как миленькие, от наших предложений не отказываются. Все, остальное завтра.
До меня внезапно дошло, на кого похож этот ненормальный. Он шел впереди на полшага, я разглядывал его затылок, спину, каблуки ботинок. Да, ну на хуй, не может быть…
- Ты чего?
- Ничего…
Мы поднялись на мост через платформы, остановились. Слева ярко освещенный центральный проспект, справа от нас привокзальная площадь и частный сектор, нарезанный на квадраты пунктирами уличных фонарей. Внизу яркие спицы рельс уходили в непроглядную темень, прямо под ногами профыркал тепловоз, проползли связки бревен, платформы со щебнем, ребристые спины вагонов.
Оказывается, времени всего еще, только час до полуночи. И самое страшное, что я начинал трезветь. Страх распускал свои лепестки в моей голове, где я? С кем? И зачем?..
- Бензин, - говорю, - кончается.
Петя понял. Мы спустились с моста на землю, пошагали по проспекту искать магазин. Телефон у Пети в кармане пиликал непрерывно. Нас испугала толпа на перекрестке, мы свернули в переулок.
Какие-то мужики сидели на скамеечке в садике, Петя без слов перемахнул заборчик и направился к ним.
- Парни! А где гашишу можно взять, а? Раскумариться.
- Чего орешь?
Я пукнул от страха, вокруг пятиэтажки, очень мало освещенных окон, эта скамейка с гопниками неизвестно где, за сто километров от дома. Вот так и пропадают сумасшедшие. Черные тени зашевелились, загалдели, кто-то сказал:
- Подойдите ко дню рождения.
- Спасибо, братва!
Мы пошагали в сторону доносившейся музыки. Вдруг я услыхал вертолет, еще далеко, но рев пропеллеров нарастал. Петя изменился в лице, схватил меня за руку:
- Давай быстрей!
- Вертолет, ночью?..
День рождение гремело на первом этаже, яркий свет из окон напоминал витрины ночного магазина в центре Питера, дверь подъезда настежь, кто-то валялся на земле, хлопались бутылки об асфальт, люди едва держась на ногах, что-то орали, махали руками. Судя по тем же окнам в доме, не спал весь подъезд.
Я отобрал у какого-то мальчика бутылку водки, у мальчика была квадратная, деревенская голова, чубчик крашеных волос над бровями, он смотрел себе под ноги. Я пихнул его в грудь, мальчишка улетел в кусты. Петька скрылся в квартире. Музыка оглушала окрестности, какая-то баба рядом в кустах визжала:
- Вандам! Вандам! Вандам!
Думаю, что Вандам, это кто-нибудь из этих «покойников», разбросанных по ступенькам лестницы. Баба притихла.
Я отвинтил пробку, сделал два затяжных глотка. Охуительно. Теперь надо идти помогать товарищу. И снова грохот пропеллеров! Только совсем близко, над этой крышей, хоп, залп прожектора, и машина стала снижаться на футбольное поле перед домом. Овальная дверь отомкнулась, из нее посыпались фигуры в черных куртках, пиджаках, плащах, я уже успел нырнуть в кусты к девушке Вандама. Фигуры, габаритами своими напоминающие хоккеистов, молниеносно захватили квартиру с «днем рождения».
Музыка заткнулась, и сразу вопли, щелчки по мордасам, звон стекла, мужчина в белой рубашке с усами вылетает из окна, падает рядом со мной. Наверное, именинник. Вертолет включает всю свою оптику, становится светло, как днем. Мужчина в белой рубашке лежит, не шевелится, у него кровь на усах. Нет печальней зрелища, чем усы мужика в крови…
Петю, бережно, четыре человека, за руки, за ноги вынесли на свежий воздух.
- Здравствуй, Петеньга!
Закричал, какой-то симпатичный, пожилой дядя, вертолет не позволял спокойно разговаривать. Я на секунду зажмурился, это был он. Живой, не электрический и железный, как утверждали некоторые безумные средства массовой информации, эти же средства поведали, что у него живет незаконнорожденный сын в Петербурге, и, что его (сына) в Москву не пускали, подальше от Кремля, на всякий случай. Разное говно писали…
- Сынок, ты зачем опять телефон выключил?
Петя был в жопу пьян, как он так смог за несколько минут? Сквозь ветки кустарника, я видел, что он мотает головой, сканируя мутным взглядом окрестности, лица в этом пространстве вокруг себя.
- Олег!!!
Я выпрямился, сделал шаг из укрытия.
- Олег! Меня увозят. Прощай, не будет триста страниц приключений. Что я могу для тебя сделать?! Хочешь, «Зенит» подарю? Возвращайся домой, «мусоров» я беру на себя, пусть всегда звучит «АББА»! На.
Он бросил мне свой бумажник, его поволокли к вертолету.
Через минуту стало тихо. День рождение погасло, оттуда доносился, плачь, кто-то ревел угрозы. Я пошагал в сторону вокзала.
Через час я ехал в теплых «Жигулях» по шоссе обратно в Питер. Попросил водителя выключить радио, ненавижу эти новые «дорожные» радиостанции, где поют Кобзон и «Нирвана», София Ротару и следом, сразу «Депеш Мод». Распахнул Петин лопатник. Кошель был набит вкладышами от жевачек, там были Микки Маус и Дональд Дак, мелькнули турецкие «Love, is…», и ни рубля, ни цента…
Раннее утро. Я разбудил узбечку в магазинчике «24», купил две банки крепкого пива и сосисок. Заза подметала коридор, когда я вошел в квартиру, она улыбнулась и шепотом поздоровалась.
- Заза, у тебя молоток есть?
Она покраснела, стала усердней махать метелкой, Зраза ни слова не понимала по-русски, только – здрасте и пасибо.
- И у меня нет. И это хорошо, правда?
В комнате я завалился на диван, вскрыл банку. Компьютер на столе, допотопный, огромный монитор. У меня есть этот «ящик», клавиатура и «мышка». А завтра схожу в «хозяйственный», куплю молоток, пусть лежит, вдруг пригодится…