Иосиф Сталин : Пять любовников Анны

Аня-то? Аня – да. Мужиков она любила. Искренне, всем сердцем любила, ага. Нездоровою любовью. Бедовая она была девка, что и говорить: всё ей не то, всё ей не так. Мужчины ейные все были хорошие, да только, как ей казалось, не целиком, а по чуть-чуть, отдельными плюсиками.
Вот один у неё хахаль был – так прям с золотыми руками. Очень Аньке нравилось, когда он ей массаж делал. Так, бывало, всю общупает, что хоть сразу и помирай, не вставая. Ей-богу не вру, талантливый был мужик. Лежи себе и наслаждайся, так нет же – Ане надо где-то гвозди забивать, понимаешь, досточки там на кухню выпиливать. А он: нет, и не проси. Мне руки беречь надо – не дай бог мозолю натру. Почти, что твой пианист – холил ладошки-то. Ну и плюнула бы, у всех свои недостатки. Смекнула Анька, что кроме рук у мужика ничегошеньки за душой-то и нету. Зарезала его как-то ночью, всё лишнее у него поотсекла да пообрезала, а те части, которые для ей ценность какую представляли – те оставила. Поди, из песни слов не выкинешь, ага.
Захожу к ней раз, а Анька и говорит: идём чего покажу. Положила меня на кровать лицом вниз и велела ничему не удивляться. Стало быть, лежу я спокойненько, ничего не вижу, как вдруг хуясь! – массаж мне ктой-то делает. Да такой это был высший класс, что, прости господи, литр слюней в подушку впиталось.
После всего смотрю – а руки-то отдельные! На койке рядом со мной штатив стоит, самодельный такой, а на нём две руки ейного парня. А от каждой руки по верёвочке тянется. У Аньки на прикроватном столике банка стояла с мозгами маринованными, – так я на неё сперва и внимания как-то не обратила. Так вот, смотрю, значит, а верёвочки прямо в те мозги и идут – о как. А Анька знай себе ухмыляется. Сколько тех мозгов-то, говорит. Мне ж все мозги и не надо. Я пару отделов только оставила, которыми он массаж делать умел. Теперь массаж хоть с утра до вечера. Всех забот только, что воду в банке вовремя менять, а то руки слабеют, как у пьяного – а мужик этот её, кстати, и не пил вовсе.
Потом была у ней другая любовь. Ну, хотя, не то, чтобы прям любовь – так, любовничек. Мальчишка совсем. Библиотекарь, итить его. Умный, конечно. Начитанный. Делать ничего толком не умел, зато говорил складно – за то Ане и приглянулся, видать. Как заведёт, так до утра не остановишь. Про всё сказать умел: про лес, про машины, про космос, про вещества разные. И говорил странно так, по-книжному. Пушкин, ёбт. Но этот, второй, он Аньке быстро надоел. Мальчонка-то он был хороший, да бестолковый совсем. Пиздеть горазд, а проку – чуть. Если б не умный рот, давно бы его Анька выгнала, а так нет – жалела. Но и у Ани есть свои пределы.
Она с ним на тот же манер, как и с первым обошлась, да по-другому. Вообще всё выбросила, а мозги в другую банку сложила. А чтоб общение с ним продолжить, установила преобразователь такой: она что-нибудь скажет, а в мозги электрический сигнал поступает, чтоб мозгам этим, вроде как, понятно было – ушей-то нет. У геолога городского Анька сейсмограф выкупила и так его настроила, чтобы, значит, ответный сигнал из мозгов прямо на самописец выходил. Бывало, сидим мы у Ани вечером, чай пьём и с мозгами этими разговариваем, а они нам ответы пишут. Анекдотов уйму знал – бабы чуть не писались, ей-богу.
Ну а на третий раз у Ани всё пошло, как по-писанному. Чуть не до свадьбы дело дошло – оно и понятно: сколько той жизни, не всё ж время в девках ходить. Я, честно признаться, и не видала никогда, чтоб Анька такой счастливой была. Ну наконец-то, думаю, остепениться девка. Может, и успокоится от дури своей молодой. Стали всем селом свадьбу делать, бычка подготовили. Но с той Аней вечно какие-то проблемы. Где ж это видано, чтоб всё путём получилось. Нет уж, Аня всё сикось-накось извернёт, только бы себе и другим жизнь сложнее сделать.
Говорю же, стала дурёха налево бегать от своего красавца-молодца. Ей, понимаешь, мужика нормального мало – ей ещё и ёбаря хорошего подавай. А тот, другой, он ого-го был жеребчик, а как же. Анька его как-то раз на глазок образмерила, мне шепнула – я прямо ахнула, не поверила Анькиному глазомеру-то. А ну, говорю, веди к нему. Мол, пока своими глазами не проверю... Анька знай себе хохочет: куда тебе, баба Фрося, в твои-то года.
В общем, так и жила малая на две жизни до поры до времени.
Всё тайное становится явным, и жених Анин не дурак – где-то что-то повынюхал, да и сплетни поползли, куда без них, ага. Нашёл он Анькиного любовничка, ну и подрались они. В хлеву дело было. Жених-то удалой был мужчина, да не рассчитал малёхо – тот другой, жеребец который, он его, жениха то есть, вилами-то и затыкал – насмерть. Такие вот дела. Так и не сыграли свадьбу.
Ох, Анька и ревела! Неделю ревела, чтоб не соврать. А через неделю к ней энтот победитель приходит, на коленку такой опустился и говорит, дескать, любит её, так и так, давай вместе жить. Везло же Анюте на долбоёбов-то всяких! А Анька его боится: как представила его с вилами на сеновале, так сердечко у ней и замерло, страшное дело. Рассудила, что отказа такой камбой не примет, ну и решила схитрить. Говорит, были у меня два друга любимых – и вынимает из чулана руки массажиста и мозги библиотекаря.
Рассказала ему во всех подробностях, что да почему, и намекнула, мол, ты-то на селе одной только своей елдачиной и знаменит – не боязно ли? А он: не, не боязно. Люблю я тебя, Аня.
А Аня тогда и говорит: хорошо, дорогой. Пойди на кладбище, жениха моего из могилы выкопай, голову от тела отрежь и мне принеси. Я её в банку закатаю и тоже в чулан уберу. Согласен?
На том и порешили. Он всё в точности выполнил, принёс Ане голову её жениха, а она её тайком под кровать спрятала. Той ночью еблись они. Аня – верхом, как на скакуне, а любовничек ейный глазки прикрыл, не видел ничего, оболтус. А Анютка-то тесачок из-под подушки достала, раз, два – и готово, голова с плеч. Пока прибор ценный не обвял, резиночкой его у основания перетянула, а на место отрезанной головы голову жениха приладила. Так и жила с этим истуканом почти неделю. Потом вонь пошла, выбросить пришлось.
Время идёт, а Аньке одиноко. Мужики-то хорошие перевелись, уж и выбрать не из кого. А как-то раз напились мы с ней, и стала она мне плакаться, что ни с кем ей хорошо быть не может. Ну, я её чё-то и утешила – сама не пойму, как это так вышло. С той поры вместе живём. Аня мне из берёзки хуй выстрогала, я его на ремешке пристёгиваю, так он вроде, как настоящий выглядит. Ну да главное, чтоб Аньке хорошо было, а она, прости господи, вроде, пока не жаловалась.
В общем, на лад мы с ней зажили. Аниному телу молодому – любовь хоть пять раз на дню, ну а мне, старухе – массаж и разговоры умные.