Donald : ночь нежна

Ночь нежна



Человек сходит с ума, если у него никого нет. И даже не важно, кто рядом – главное, что он с тобой.





Второй коктейль заканчивается почти также быстро, как и первый, и я подаю бармену знак. Напиваться пока не входит в мои планы на вечер, но иногда так хочется выпить… Я сижу на высоком стуле и смотрю на свое отражение. Из-за бесчисленных бутылок на меня уставились красные от сигаретного дыма глаза. Повторить – и бармен начинает быстро готовить смесь. Оглядываюсь по сторонам и провожу осмотр местности. Итак, кто у нас тут сегодня…

…Я одинокий человек и мне тридцать два. Я скучаю. Иногда мне бывает так грустно и тоскливо, что я выхожу на балкон и сажусь на перила. Так – хорошо…

…За моей спиной небольшая компания: два парня и две девушки – скорее всего, студенты. Они весело смеются и что-то оживленно обсуждают. Чуть в стороне двое мужчин пьют свое пиво, а еще дальше, у самой темной стены, целуется парочка. В общем, все как всегда, только странно, что, несмотря на вечер пятницы в заведении мало людей…





…Светит солнце. Солнце светит так, что, даже закрывая глаза, я вижу, как на темном фоне летают разноцветные шарики. Папа говорит:

— Еще немножко. Вон тот перелесок пройдем и на месте.

— Папа, а рыба кусается?

Отец смеется и треплет меня по голове.

— А как же! Конечно, кусается! У нее знаешь какие зубы? Острые-острые, большие-большие, она тебя как за одно место хвать… Мало не покажется.

Я смеюсь – Папа такой добрый, и солнце светит… И вот мы доходим, наконец, до небольшого озера, и Отец начинает раскладывать на траве свои рыбацкие принадлежности. Я сижу рядом и смотрю, как в пластмассовой баночке копошатся червяки. Сегодня последний день каникул, и уже завтра я пойду в школу – второй класс это вам не шутки. Мой друг Ванька (мы с ним за одной партой в том году сидели) говорит, что еще немного, и мы станем совсем большими. Ему так мама сказала. А мне мама сказала, что если я сегодня пойду с Папой на озеро, то, значит, я предательница, и она не хочет больше меня знать. Я их обоих люблю, правда. Только Папу немножко больше, потому что Он меня еще никогда не бил…





…Открывается дверь, и в бар заходит мужчина в помятом сером костюме. Он прямиком направляется к стойке и садится на стул рядом со мной.

— Водки – он явно чем-то сильно расстроен. Я дотягиваю через трубочку остатки коктейля и поворачиваюсь к мужчине.

— Тяжелый денек выдался?

Он резко поворачивается и несколько секунд пристально смотрит на меня. В глазах его раздражение. Задерживает взгляд на моем глубоком декольте и широко улыбается белыми ровными зубами…





…Я была аккуратной девочкой. Всегда. Могла целую неделю носить одно и то же платье, и оно не становилось грязным. Даже там, где воротник и рукава. Я всегда мыла за собой посуду и убиралась в своей комнате. Если бы вы заглянули в ящик моего стола, то удивились бы, увидев, в каком порядке разложены все мои тетрадки и учебники. Да, я была аккуратной, чистой девочкой. Была. Теперь мне кажется, что я навсегда останусь грязной. Я плачу…





— С каких это пор девушки первыми знакомятся с мужчинами?

Он смеется, и в его голосе я слышу что-то странное… Впрочем, нет. Показалось.

— А с чего вы взяли, что я с вами знакомлюсь? По-вашему, если женщина первой начинает разговор и спрашивает «как дела?», это значит, что она уже готова ему отдаться?

Он снова внимательно смотрит на меня, затем давит в пепельнице сигарету и говорит:

— Потанцуем?..





…Их было трое. Один преградил мне дорогу, а еще двое появились откуда-то сзади. Не били. Первый – в черной кожаной куртке – сразу ровным спокойный голосом объяснил, что им нужно, и что будет, если я закричу и начну сопротивляться. Помню, как прижалась к какой-то стене, и от ужаса сами собой закрылись глаза. Помню, как почувствовала спиной ледяной холод бетона…

И пальцы. Эти пахнущие табаком пальцы на лице…





…Сразу видно, что танцует он превосходно. И такой сильный – вон как крепко держит меня, словно я драгоценность какая-нибудь…

— Где вы так научились танцевать? – шепчу ему на ухо, пытаясь определить марку духов.

— В армии.

— В армии?

— Да, в кадетском корпусе. Занятия музыкой и танцами входят в программу обучения, так что…

— А умение знакомиться и ухаживать за девушками входит в эту вашу программу?

Он облизывает губи и говорит:

— А как вас зовут?..





— Олеся, не молчи! Ты почему молчишь!? Отвечай мне, Олеся! Что случилось?

Отец трясет меня за плечи так, словно хочет душу из меня вытрясти. Мы в ванной, и за Его спиной я вижу в зеркале ужасную куклу с черными линиями слез под глазами и размазанной по щекам помадой. Насколько я знаю, это называется истерика. Когда плачешь и не можешь остановиться. А как называется, когда в добавок ко всему еще жутко смешно?

И я говорю. Смотрю в Его расширившиеся от ужаса серые глаза и медленно, смакуя подробности, рассказываю…





…Я смеюсь. Мне уже давно не было так легко и спокойно. Олег – его зовут Олег – рассказывает мне что-то смешное и настолько забавное, что на меня уже подозрительно посматривают остальные люди в баре. Олег говорит, что работает программистом в одной из московских компаний. Говорит, что ему ужасно надоела его рутинная работа, его офис, его коллеги…

— В какой-то момент просто начинаешь понимать всю бессмысленность происходящего вокруг. Все одно и то же, одно и то же… Скука и бессмыслица. Беготня. Знаешь, я даже иногда завидую некоторым своим знакомым, потому что они не чувствуют всего этого. Живут себе и живут. Да, просто живут… Расскажи-ка лучше что-нибудь о себе…

Олег смотрит на меня, а я на него, и сквозь тонкое стекло наполненного вином бокала он кажется таким родным и близким…





— Изнасилование, понимаете вы или нет, черт вас дери!!! Мою дочь только что изнасиловали трое мерзавцев, вы это понимаете?! Олеся, подойди сюда! Ты что, не слышишь меня?! Я сказал, сюда подойди!

Отец в ярости. Он кричит на меня, кричит на сидящего за столом человека в форме. Кажется, если бы сейчас в комнате находился президент, Он бы и на него наорал. Так странно – мне уже совсем почти не грустно, а слезы все текут и текут… И откуда их столько взялось?

Человек в форме внимательно смотрит на нас. Он переводит свой цепкий взгляд с меня на Папу, потом на лист бумаги в руках, потом снова на меня. Кажется, ему не терпится поскорее отделаться от нас и пойти домой. Он тяжело вздыхает и говорит:

— Ну, вы понимаете… Нам потребуется определенное время… Вы написали заявление – это, конечно, хорошо. Но дело осложняется тем, что обычно в таких случаях присутствуют хотя бы минимальные следы борьбы: синяки, царапины, кровоподтеки, понимаете? А у вашей дочери ничего этого нет. Никаких видимых следов насилия… Поэтому я вам еще раз повторяю – приходите завтра. Завтра придет врач и проведет полный осмотр. Тогда мы сможем сказать наверняка…

— Наверняка! Да вы тут чертовы бездельники все! Мою девочку…

— Успокойтесь, гражданин. – голос человека в форме становится холодным как сталь.

А мне становится как-то неудобно уже. Кажется, как будто это я что-то натворила, и теперь из-за меня Папа влипнет в историю. И я говорю:

— Пап, пошли домой…

Он выглядит как побитый пес. Первый приступ ярости уже прошел, и теперь Отец просто стоит и дышит. Дышит и стоит…





Мы болтаем обо всем: о кино, о политике, об известных людях, обо всем на свете. Олег такой умный, такой интересный. Все знает. Он прекрасный рассказчик. Мне кажется, я могла бы его слушать целую вечность…





Теперь я редко вижусь с мамой. С тех пор как они развелись, и она уехала в другой город, я ее ни разу не видела. Созванивались несколько лет, но потом перестали. Однажды, на мое совершеннолетие она прислала мне в подарок платье, но я так ни разу и не одела его – не мой размер. Да и вообще – не люблю я розовый цвет. А каждое воскресение я прихожу к Папе и разговариваю с Ним. Во время коротких свиданий Он всегда говорит мне, чтобы я не бросала учебу. Он говорит:

— Ни в коем случае не бросай институт, дочка. Хоть и тяжело приходится и надо работать, но учебу не бросай, слышишь? Держись.

Иногда Он прости принести ему сигарет – говорит, без них Он давно бы умер здесь.

Они так никого и не нашли тогда. Я думаю, даже особо и не искали, если по-честному. Мне-то было все равно – так мне кажется, по крайней мере. А вот Отец не успокоился, нет. Когда мы вернулись из отделения домой, Он наорал на меня и запер в комнате. Я слышала, как Он шагами меряет комнату, как скрипят под тяжелыми ботинками старые крашеные доски. Потом я услышала, как чиркнула спичка – это Папа закурил – и жалобно закричали под массивным телом пружины нашего старого дивана. Я сидела на полу, прислонившись ухом к двери и слушала, слушала…

Через несколько минут послышался звук выдвигаемого из-под кровати ящика. Ящик был старый, обитый потрескавшейся кожей – в нем Отец хранил свои старый пластинки, фотоаппарат «Зенит», всякие рыбацкие принадлежности и старое охотничье ружье. Потом я услышала какой-то шорох, как будто мнут бумагу.

Господи, это же завернутые в пергамент патроны! Вот один выскользнул из мокрых пальцев и покатился по полу…

Я помню этот ящик. Когда-то давно я заглянула в него, пока родителей не было дома. Ох и получила же я тогда… Щелкнул затвор и шаги быстро направились в коридор. Затем в квартире погас свет и хлопнула дверь. Я осталась одна.





— Вот так вот все смешно и закончилось. Ну а потом был выпускной бал, на котором я напился до беспамятства. Боже, как же плохо мне было…

Олег закатывает глаза и тоскливо вздыхает. Я уже совсем пьяная и, кажется, сейчас начну икать.

— Я в уборную на минутку…

Он улыбается и говорит:

— Конечно, а я пока нам еще кофе закажу. Вы какой предпочитаете?

— Черный.

Он сама галантность, сама вежливость. Такой милый. Жалко, что все так получается…





Когда Отец вернулся (не знаю, сколько прошло времени – я все так же сидела на полу возле двери), я сразу почувствовала что-то дурное, что-то тяжелое в самом воздухе. Я услышала, как Он прошел в комнату и сел на скрипучий диван. На несколько мгновений воцарилась тишина, а затем, словно вдруг вспомнив обо мне, Он резко встал, подошел к моей двери и открыл замок. Потом вернулся к дивану и, не снимая одежды, лег. Отвернулся к стене и затих.

Через пару минут я медленно вышла из комнаты. Первое, что я увидела, были темно-красные пятна на полу. Следы Папиных ботинок. Ружье, прислоненное к стене у дивана…

— Пап… – прошептала я.

Он не шелохнулся. И тут я поняла, что мне ужасно страшно, и руки мои дрожат. Я закрылась в своей комнате, села за стол и, взяв в руки первую попавшуюся книгу, стала перелистывать страницы. Механически листать – просто, чтобы успокоиться и хоть как-то унять эту проклятую дрожь в пальцах. А через несколько часов за Папой пришли.





…Холодная, даже ледяная вода. Я умываюсь и смотрю в зеркало. Руки дрожат, как у наркомана. Я считаю. Раз-два-три. Вдох. Раз-два-три. Выдох. Раз-два-три. Вдох… Успокойся. Дыхание ровней. Вечер только начался. Держи себя в руках. Еще слишком рано.

Слишком.

Рано.

Я закрываю воду и иду к двери. Выбросить из головы все эмоции. Выбросить.





Ребята сидели на лавочке, пили пиво и смеялись. Когда сзади к ним подошел Папа и выстрелил в голову тому, что сидел в центре, двое других даже не шелохнулись. У Отца было достаточно времени, чтобы перезарядить ружье и выстрелить еще раз. Третий бросился бежать и почти убежал. Еще бы пару секунд, и он бы скрылся за спасительным углом пятиэтажки, но он не успел.

Папа сидит за толстенным стеклом и говорит мне в трубку:

— Я должен, я просто должен был что-то сделать, понимаешь?

— Нет, Пап, не понимаю.

— Может быть, когда-нибудь ты поймешь. Главное, не бросай учебу, детка…

— Но Папа, это были не они, понимаешь? Это были не те люди…

— Я знаю, дочка, я знаю…

Через несколько месяцев Он скончался у себя в камере. Мне сказали, что это паралич сердца.





…Олег рассчитывается по счету, и мы выходим на улицу. Он предлагает прогуляться по набережной, и я соглашаюсь. Как же хорошо, тепло на улице! Ах, как хорошо… Я беру его под руку, и мы идем. Он говорит:

— Ты (теперь мы с ним уже на «ты») мне так и не рассказала про свою первую любовь.

— Тебе это действительно интересно?

— Знаешь, сегодня вечером я заметил, что мне интересно о тебе все.

Я смеюсь.

— Так и быть, про первую расскажу, хотя никому раньше не рассказывала. Мою первую любовь звали Максим…





Я всегда в глубине души считала своей первой любовью Папу. Если честно, я и сейчас так считаю. Особенно когда смотрю на этого Максима. Ужас, мы только несколько часов назад познакомились, а он уже считает, видимо, что я от него без ума. Какой же ты тупой…

Ага, как же. Держи карман шире, дружок. Ну посидели вместе в кафе, ну погуляли в парке, ну позвала к себе домой, ну и что? С Папой моим все равно никто не сравнится…

Мы заходим в темный подъезд, и я нажимаю кнопку лифта. Воспользовавшись моментом, Максим прижимает меня к стене и начинает лапать. Мерзавец… Но я отвечаю на поцелуи, я терплю его холодный рыхлые пальцы на лице.

Я играю свою роль хорошо.

Через несколько минут мы уже сидим на кухне и пьем кофе. Я чувствую, я даже вижу его нетерпение. Готова спорить, что сейчас он больше всего в жизни хочет, чтобы кофе поскорее кончился. Тогда все формальности и приличия будут соблюдены, и он сможет заняться тем, о чем мечтал весь день. И я тоже смогу. Я обворожительно улыбаюсь и иду в ванную.





— Да… Максим… -мечтательно говорю я. – Он был таким нежным, таким заботливым. Каждый день дарил мне цветы. Первая любовь…

— А потом? Что было потом? Почему же вы расстались?

Интересно, почему ему это так интересно?

Я выпускаю дым из легких и говорю:

— Его родители были против. Он был из семьи дипломатов, и его отец запретил ему встречаться со мной. Так и разбежались. А потом он вообще в другой город уехал. Я его больше и не видела никогда. Потерялись…

Мы гуляем уже около двух часов, и стало заметно прохладнее. Да к тому же и поздно уже. Хорошим девочкам пора ложатся спать. Я говорю:

— Проводишь меня домой?

Он хитро смотрит на меня и заявляет:

— А что мне за это будет, леди?

Ну вот, опять как всегда. Все вы одинаковые, как ни крути. Отличаетесь, конечно, друг от друга, но в целом все одно и то же.

— Могу рассказать тебе про свою вторую любовь, а если захочешь, то и про третью с четвертой.

— Ты такая влюбчивая? – смеется.

— Всегда от этого страдала.

— Ну что же, готов послушать. Ты далеко отсюда живешь?

— Минут двадцать пешком.

Я беру его за руку, и мы спускаемся в подземный переход.

— Ну так вот. Мою вторую любовь звали Алексей. О, что это был за человек! Настоящий путешественник. Объездил весь мир, все видел! Он инженером работал и постоянно ездил в командировки. Все время привозил мне разные удивительный вещи… И такой интересный, анекдоты любил рассказывать. Любил меня очень…





— Да знаю я вас всех! Все вы одинаковые – только мужик нормальный подвернется, и уже слюнки текут, а?

Я смотрю в налитые кровью глаза Алексея и чувствую подступающую к горлу тошноту. Он дышит на меня перегаром и хватает за руки. Боже, какие мерзкие, какие холодные у него пальцы…

— Ну че, пойдем к тебе уже чтоль, а?

Алексей (или, как он сам представился, «просто Леха»), судя по всему, буквально несколько дней как приехал из провинции. Говорит, что хочет устроиться водителем где-нибудь. Или грузчиком. Как повезет. Говорит, что у них в Пятихатках за такие деньги год надо вкалывать. Поэтому и подался в Москву, как и многие другие. Руки у него страшные, волосатые. На левой большой белый шрам – говорит, несколько лет назад пьяным на трактор полез.

— Ну, пошли…

Алексей радостно подпрыгивает на стуле, одним глотком допивает свое пиво и громко бьет бокалом о столик.

— Вот так бы сразу, а то погоди, да погоди…

На улице моросит дождь, и Алексей, грязно выругавшись, накрывает меня своей курткой. Обнимает за плечи, и мы идем ко мне домой. Всю дорогу я молчу, а он все что-то рассказывает, рассказывает… Но я его не слушаю.

Я думаю про Папу. Я скучаю… Сколько у меня вас было: Леши, Саши, Игори… После первых двадцати я уже перестала считать, и все они постепенно слились в одно темное пятно. И эти грязные пальцы на лице…





— С ним я провела счастливейшие месяцы в своей жизни. Но вот однажды он уехал в очередную командировку и не вернулся. Просто исчез и все. Как и не было… Ну вот, здесь я, собственно, и живу.

Мы подходим к серой девятиэтажке, и я набираю на двери код. Замок пищит и впускает нас внутрь. На первом этаже как обычно перегорела лампочка, и темнота стоит такая, что хоть глаз выколи. Я беру Олега за руку, и мы заходим в ярко залитую светом кабину лифта. Странно, в отличие от всех своих предшественников, Олег даже не пытается меня поцеловать. Что ж, посмотрим, что будет дальше. А тем временем я продолжаю рассказывать…

— Ну вот, так что можно сказать, что с любовью мне в жизни пока не очень везет. Все куда-то сбегают от меня, стоит лишь немного пообщаться со мной. Надеюсь, ты-то не убежишь?

Олег весело смеется, и на миг мне кажется, что я вижу понимание и даже жалость в его красивых глазах. Но нет. Показалось.

— Я? Я не убегу, не волнуйся! Чаем угостишь?

— Чаем? Конечно, нет! Только кофе! Готова поспорить, это будет лучший кофе из всех, что ты когда-нибудь пробовал. Однажды меня научила моя – не помню, то ли пятая, то ли шестая любовь – так варить кофе, что мурашки по всему телу бегают…

Олег мечтательно закатывает глаза и выходит из лифта.





— Девушка, вы такая… Такая… Красивее вас я еще никого никогда не встречал… И вы…Это просто невероятно.

Бедный студентик заикается от страха - чуть ли не зубами стучит. Смотрит на меня восхищенными глазами и только головой кивает. Хм, еще бы. Сегодня я королева. Сегодня я свожу с ума. И я говорю:

— Ну что, малыш, хочешь пойти ко мне?

Кивок головой.

— А ты обещаешь мне, что будешь хорошим мальчиком?

Кивок головой. Черт возьми, да скажи же, наконец, хоть что-нибудь!

Но он не может ничего сказать. Он даже имени своего стесняется. Что ж, придется сегодня все делать самой. В следующий раз надо будет избегать таких, а то так неинтересно совсем получается…





Ключ поворачивается два раза вправо, и вот мы уже в коридоре. Неспеша раздеваемся и проходим на кухню. Я ставлю чайник, и через несколько минут Олег уже смакует мой фирменный кофе.

— Да… Однако…

— Как, а?

— Ничего вкуснее в жизни не пробовал. А ты, кстати, одна, что ли, живешь?

— Да. Приходят иногда подруги в гости, но в основном я одна.

— Понятно.

Тишина, и только слышно, как он втягивает в себя темную густую жидкость. Я курю. Он курит. Я курю. Он курит. На дворе уже глубокая ночь, и только одинокий фонарь за окном освещает своим желтым светом кусок дороги.

Мы молчим. Тут не надо слов – и так все понятно. Хотя у него своя правда, а у меня своя. Наконец, он нарушает тишину и тихим голосом говорит:

— Хорошо, да?

— Да…

— Я пойду в ванную, умоюсь.

— Давай, буду ждать тебя в комнате.

Он ставит чашку на стол и скрывается в ванной. Из-за двери вскоре начинает доносится глухой плеск воды. Ну вот, кажется, и все…

В комнате я аккуратно расстилаю постель. Выравниваю складки, чтобы получилась идеально ровная поверхность (с детства ненавижу складки!). Я снимаю с себя платье и кидаю его на кресло.

В ванной выключилась вода.

Я вытаскиваю из-под дивана старый Папин ящик. Тот самый ящик, только теперь в нем хранятся еще и мои вещи, мои трофеи. Вот завернутый в маленький кусочек шелка язык Максима – весь ссохшийся и за несколько лет потемневший. Вот лежат рядом насколько зубов моей второй любви – Алексея (помню, когда все было уже кончено, я долго не могла справиться с большим коренным). Вот клок волос безымянного робкого студента – он так и не понял тогда, что происходит. Даже жалко его немножко…

В ванной щелкнул замок.

Здесь много, очень много таких маленьких частичек моей любви. Это моя любовь к тебе, Папа. Это все для тебя…

Из бокового отделения я достаю большой охотничий нож, задвигаю ящик обратно под диван и ложусь на кровать. Накрываюсь простыней. Жду.

Я слышу, как дверь в ванной открывается, и он заходит в комнату. В темноте я уже могу различить его силуэт. Иди ко мне…

Он протягивает руку, включает свет, и я вижу в его руках нож. Олег улыбается.