Нови : Маленький гнилой привратник

«Голова ее домик с множеством маленьких комнат. В одной комнатке живет гнилой человечек – сторож или привратник у ворот ее дома. Маленький гнилой привратник никогда ничего не делает, но все замечает, отмечает. И смеется. Всегда все вывернет наизнанку, покажет нелепые, жалкие стороны любого события и станет хохотать. Сволочь».



Я вообще не хочу писать этот рассказ. Я хочу, может быть, спать трое суток и, чтоб не болела голова. Особенно не хочу писать о глупой истошной Анне – об этой истеричной самовлюбленной суке.



Вот рассказ, который я не хочу писать:



«То, что мы сделали Анне – неописуемо и непростительно, но если бы вы знали эту женщину, то сотворили бы с ней что-нибудь похлеще. Если бы вы видели, как она выпускает щупальца из пустых своих глаз и присасывается к вискам очередной жертвы; если бы вы видели, как Анна занимается любовью – вы бы возненавидели ее тоже. Возненавидели бы ее горячее тело, но более всего холодную голову – маленький часовый механизм с гнилым привратником, что заводит все эти шестеренки ежедневно и следит, чтоб никогда, ни на минуту, не прекращалась лихорадочная работа в ледяном, прикрытом мягкими волосами домике. Оттого так стучит внутри черепной коробки, оттого можно услышать тихий шорох, потрескивание и бесконечные тики-таки, если приложить ухо к ее виску.



Вот тогда все и происходит. Когда занимается любовью, Анна выпускает длинные скользкие щупальца из своих глаз. Щупальца полые, как трубочки для коктейлей. И вот, когда ее мужчина запускает свое единственное щупальце в теплые, податливые, пульсирующие внутренности Анны, когда она обвивает его шею ласковыми руками, прижимается благоуханным чистым телом, шепча в ухо грязные слова – вот тогда все и происходит. Она выпускает коктейльные трубочки своих щупальцев и сосет кровь, слезы, желчь – самую жизненную влагу своего мужчины.



Вот поэтому мы и начали с глаз. Мы придержали пальцами ее веки и вырезали темные глаза круглой ложечкой для дыни. Мы долго затачивали края этой ложечки, чтоб все сделать быстро и аккуратно. Мы опустошили глазницы Анны, а сами окровавленные шарики глаз съели – каждому по одному. Затем мы набили ее глазницы цветным бутылочным стеклом, что собрали на берегу моря, и теперь под опухшими веками прячутся солнечные блики. Глаза Анны на вкус – несоленая свежая рыба, глаза Анны – желатиновые прозрачные конфеты.



Руки Анны длины и мучительны, ноги Анны не имеют костей и силы, а только гибкость и нежность. Когда она обвивает тело своего мужчины руками и ногами, когда переплетается с ним резиновыми своими конечностями, серединой тела своего впечатываясь в середину чужого тела, когда движется навстречу, когда прижимается грудью, когда вся она – сама нежность, хочется, чтоб это никогда не прекращалось. Но потом, потом – когда меньше всего этого ожидаешь, – из пальцев Анны вырастают длинные металлические когти. Она запускает свои когти глубоко в спину дышащего над ней мужчины, она вспарывает его кожу, она ведет своими ногтями глубокие дорожки – рисует магические карты на чужой спине, чертит символы и заклинания. А потом слизывает выступившую кровь, потому что очень нежна.



Поэтому мы отрезали ноги и руки Анны – мы отрезали их электрической кухонной ножовкой из тех, что режут замороженное мясо, как масло. Мы отрезали руки чуть выше локтя и сделали аккуратные культи, наложив вместо жгута атласные красные ленты. Мы вставили в свежие кругляшки ее культей весенние тонкие веточки с зелеными листочками.



Ее ноги мы отняли от середины бедра – как раз по линии Анниных шелковых чулок. Ровно в том месте, где остается обычно нежный розовый след от резинки. Мы отняли ей ноги и поставили тело на мраморный прохладный постамент – так она сможет всегда стоять памятником самой себе. Ей всегда хотелось быть монументом – вечной, незабываемой, холодной.



Мы оставили Анну в саду. Под утренним белесым небом, в окружении темных деревьев и спящих еще птиц. И теперь, когда взойдет солнце и станет припекать холодную макушку Анны, когда пение птиц коснется ее ушей, когда ласковый ветер остудит ее раны – она откроет глаза, посылая сотни отраженных от осколков бутылочного стекла радужных бликов во все уголки сырого, заброшенного сада, она поднимет весенние веточки своих рук, и зеленные нежные листочки заколышутся на ветру. Вот тогда она поймет, что жива. Жива той жизнью, что не кончится никогда».