Dudka : Психогенная фуга

Я пущенная стрела,



И нет зла в моём сердце, но



Кто-то должен будет упасть…



Кто-то должен будет упасть



Всё равно.







Э.Шклярский







Воин должен быть твёрдым как сталь и гибким как тростник… Легко говорить, сложно быть… Коричневые туфли мелькают внизу. В новом костюме чувствую себя как гимнаст в рыцарских доспехах. Английский крой, чего уж там. В толпе в таком не затеряешься. И это мешает больше всего. Быть незаметным – основной принцип сталкинга, знаете ли.



Иду по городу… Все смотрят под ноги. У всех пустые ничего не выражающие глаза. Эх, как я люблю тебя – город. Где никто никому не нужен, где всем всё безразлично. Город живых трупов… Зомби-сити.



Осень. Полдень. Коричневые туфли мелькают внизу. Вот одна улыбнулась на углу Комаровского и Бунина. Симпатичная. И явно обделенная вниманием. Что ж девочка… Это город! Здесь никто никому не нужен. Здесь все устали. Офисные проститутки стали слишком обыденным явлением.



Деньги, девочка, деньги. Деньги съели все их желания. А у кого есть желание, у того, соответственно, нет денег. Тоже, видишь, какая проблема? Зачем тебе, красивой, умненькой, молодой, и чтобы без денег? На лавочке в Парке Свободы спариватся? Это глупо! Чай не животные… Ха-ха, тешь себя иллюзиями. Конечно животные, просто некоторые смертельно устали. Впрочем, дело не в этом. Всё дело давно не в этом. Дело в том, что всё мимо цели.



Иду по Бунина. Меряю подошвами длину кленовой ветоши на асфальте. У воина нет привязанностей. Он свободен от условностей. Единственное, что связывает его с человеческим миром – это контролируемая глупость. Всё так, Хуан, всё так!



Из балкона поёт Миррей Матье. В припаркованном Ауди ебашит реп. Фифти Сент еще жив, ребята. И я тоже еще жив. Пока что. А буду мёртв тоже ништяк. Ведь всё равно! Всё равноценно, потому что неважно. Жизнь?.. Смерть?.. Что может быть важного у людей, которые не могут знать - будут ли они живы в следующую секунду? Но нет, же! Вот из троллейбуса вываливается мужичок. Лет тридцать. Одет плохо… Я сказал плохо? Я страдаю избыточными эвфемизмами. Он одёт хуёво! В какие-то китайские или турецкие тряпки. Всё как из помойки. Измождённое лицо выражает страдания лагерного доходяги. Худые, высохшие руки сжимают портфель. Ему тяжело – его ждут важные дела! Да, посмотрите на него. У него же траблы. Такие траблы, что вам и не снились. Да!.. Парень, пойди похмелись. Жахни пару пива! Расслабь шею! Выбрось в контейнер свой дипломат, в котором важные бумаги. У них ведь всё важное! Бумаги, работа… Всё очень важное! Они и сами очень важные. С потными лицами, трясущимися руками, с зарплатой в триста долларов и вечными отчётами и планами. Впрочем, так было всегда. Рабство сменила корпоративная культура, самосовершенствование и личностный рост…Смешно! А ведь дядя, уже не мальчик, совершенствует в себе прилежного слугу. Сгорбленная спина троллейбусного мужичка исчезает в толпе.



Сворачиваю с Бунина на Проспект Славы. Еще пять минут и я у цели. Воин должен соответствовать духу момента. Движение на проспекте оживлённое. Все очень спешат. Все не успевают. Успеете, братцы! Все там будем…



Вот и «Институт полупроводников». Серое, десятиэтажное здание научного учреждения. Прекрасное место для шифровки опытного гэбиста. А клиент таки неплохо понимает суть вещей. Иначе, конечно, и быть не могло.



У входа швейцар. Дрессированная на человеческое мясо собака. Но сегодня я слишком соответствую моменту, чтобы собака лаяла. Иногда английская тройка и выдвинутый вперед подбородок творят чудеса со служивыми.



- Извините, Вы к кому?



Швейцар сама вежливость.



- В логово шайтана!



- Простите, не понял?



- Подрастёшь поймёшь.



Грублю намеренно, но пенсионер слишком вышколен. Глядит на костюм, потом на парковку. Да, да, старик, я пришёл пешком и это даст тебе право в третьем акте перейти в нападение…



Но охота играть вдруг пропадает. То ли вид вахтёра слишком жалок в его нерешительности, то ли вспоминание того, что меня ждёт на шестом этаже не вызывает приятных эмоций. Как бы то ни было, я иду на попятную:



- Меня ждёт Александр Анатольевич Жирков. Мне назначено на час.



Швейцар роется в журнале:



- А вы, простите…?



- Вениамин Котов.



- Да, да, конечно, проходите. Шестой этаж. Комната шестьдесят пятая.



- Спасибо.



Поднимаюсь на шестой этаж в удивительно чистом лифте. С лифта попадаю прямо в приемную. Длинный ряд шкафов вдоль стены. В шкафах дверь, сообщающая нам, что за ней «Заведующий отделом нанотехнологий и инновационной продукции, член-корреспондент РАН, заслуженный работник в области науки и техники, доктор технических наук, профессор Жирков Александр Анатольевич». Улыбаюсь выставленным на всеобщее обозрение регалиям и званиям, а глаза двигаются дальше вдоль стены.



У окна сидит женщина неопределяемого возраста с незапоминающимся лицом. Типичная кабинетная мышь, блокирующая доступ к телу член-корра.



- Здравствуйте, мне к господину Жиркову.



Смотрит на меня как на пустое место, вдруг подавшее голос и продолжает с ненавистью долбить клавиши.



- Вам назначено?



- Да на час.



С видом язвенной больной, которую схватил приступ, поднимается со стула и исчезает в двери. Через несколько секунд вылетает оттуда, придерживая мне дверь.



- Проходите, пожалуйста!



Комната довольно большая, в углу кожаные кресла и пальмы. На стенах картины. Замечаю, что довольно неплохие работы стилизированные под Шишкина. Впрочем, я не искусствовед. Да и без картин кабинет не слишком напоминает захламленную Кордильерами ненужной макулатуры и украшенную разваленной советской мебелью пристань научного интеллигента. В углу кабинета за огромным дубовым столом, утонувший в кожаном кресле, и сам хозяин. Но вот, скрипнув колесиками, кресло отъезжает из-за стола, и хозяин спешит мне навстречу.



Где я его мог видеть? На вид ему около пятидесяти. Он чуть ниже среднего роста. На нём идеально сшитый костюм. Он ослепительно лыс и у него круглые, немного на выкате глаза, пронзительно глядящие из-за круглых очков. Нос крючком дополняет образ Берии времен расцвета НКВД. Очень знакомый типаж. Где глубоко в подсознании что-то запульсировало и тихо угасло. Смутное беспокойство. Впрочем беспричинное. Так бывает.



- Здравствуйте, Вениамин, — на запястье протянутой руки явно не подделка элитного Брегета.



- Здравствуйте, — пожимаю крепкую ладонь.



- Проходите, присаживайтесь. Чай, кофе, сок?



Сок мне еще не предлагали, но выбираю кофе. Крепкий. С сахаром.



Берия-Жирков нажимает селекторную кнопку на одном из телефонов, припаркованных на столе:



- Наташа, один крепкий кофе с сахаром, и стакан грейпфрутового фреша.



Голос его довольно высокий, командно-резкий, выдает человека злого и мстительного.



- Итак, к делу, — говорит он, извлекая на свет Божий пухлую картонную папку.



В это время секретарша вносит на подносе мою чашку кофе и его гранёный стакан гранатового сока. Пока она медленно выгружает всё это на стол, своей уверенностью прозрачно намекая, что Александр Анатольевич человек ей не чужой во всех смыслах, на меня накатывает волна сумбурных мыслей. Сюрреалистические сцены мелькают перед глазами…



Я вижу как Берия бешено шпарит, распластанную на столе старую деву, под крики: «Даешь рацуху!». Вижу как Вера Мухина на ученом совете предлагает инновационный прорыв в советской технологии производства бытовой посуды – гранёный стакан. Берия, возглавляющий отдел рацпредложений кричит, срываясь в фальцет: «Товарищи, грядёт новая эра! Эпоха гранёного стакана!». Секретаршу на столе сменяет Вера Мухина. Грохот гранёных стаканов маршем Мендельсона заливает кабинет… Потом приходит понимание, что это вовсе не Мендельсон, а Вильгельм Амадей Моцарт. Потом Мухина исчезает со стола, а вместо неё появляется пухлая папка с надписью «Дело №301» и мой дымящийся кофе.



Берия развязывает бантик на папке и повторяет:



- Итак, к делу!



Сцены исчезают. Я сижу всё так же напротив человека в круглых очках. Секретарша ушла. Хочется смеятся.



- Слушайте, а правда, что гранёный стакан изобрела скульптор Вера Мухина?



- Так, говорят, — кивает Берия-Жирков, вытаскивая из папки документы, — Мне рекомендовали вас как высококвалифицированного профессионала.



- Я просто делаю своё дело. Но не знаю где могли бы пересекаться наши сферы интересов, — я пытаюсь сдержанно улыбнутся, но смех вызванный созерцанием сюрреальных фантазий вылазит наружу и вместо улыбки получается театр пантомимы.



Кофе обжигает нёбо и язык. Впрочем это вовсе не кофе, а растворимое говно. Видать держат специально для посетителей. Ставлю на стол и упираюсь в спинку стула. Сейчас он затянет волынку об уважении к профессионализму… Все они на одно лицо. Выхолощенные коммунизмом и идеями Маркса-Ленина твари. Истые внуки Капицы и Ландау. Дети Курчатова и Сахарова. Впрочем, с Сахаровым промашка. Замучило чувство вины академика.



- Да, человек должен быть профессионалом в своём деле. Вы, знаете, сейчас очень много дилетантства. Ничего не умеют – многого хотят. В наше время всегда спрашивали, что ты умеешь? Если ты столяр, то мастери мебель, ёб тебя в дышло. Профессиональный столяр, это же художник! Это, если хотите, Пабло Пикассо тумбочек и антресолей. А если ты учёный, то это не профессия. Нет. Это жизнь! Ночью просыпаешься и бегом к столу – писать, считать, умножать, вычислять… Под лампой настольной формулы из-под руки летят. Карандаш не успеваешь подточить. Ватманы комкаешь как оглашенный. А наутро патент готов. А всё почему? Потому что отношение такое. Живёшь всем этим! Спишь с этим! Так профессионализм и формируется. А сейчас что?..



Снова возникает перед глазами сцена. Берия в майке и галифе, бешено скрипящий карандашом у настольной лампы. Вот он вскакивает, орёт «Ебьона мать! Эврика!», и с ненавистью, как обезьяна газету, рвёт ватман. В хате начинает ад. Орут маленькие дети, вскакивает с воплями жена в нестиранной ночнушке. И над всем этим подвывает Михаил Боярский:



Ты сладко спишь,



А я шепчу тебе, родная:



Спасибо за день, спасибо за ночь



Спасибо за сына и за дочь.



Сцена расплывается и сплывается вновь в лицо Берии, входящего в раж:



- А сейчас, я спрашиваю, что?.. Сейчас же у каждого высшее образование. А спросите его, что он умеет? Он и швец, и жнец, и на дуде игрец. А на деле ни на что не годится. Полдня в курилке сидит. С работы лишь бы побыстрее сьебатся. Пиво на лавочках пить. В тридцать лет на шее у родителей сидят, ёб их в дышло. А те в семьдесят еще на работу ходят. Учат по пять лет в университетах. Третье высшее получают. А зачем? Если это не твоё? Если ты долбоёб обыкновенный? Стань, сука, профессионалом. В Германии только двадцать процентов молодёжи в университеты идут. И что немцы плохо живут? Плохо живут немцы, скажите мне?



- Нет. Хорошо живут.



- Вот! А я о чём? Нормальный плотник в десять раз больше сраного менеджера получит, если он профессионал. Ну вот нахуя, скажите,…зачем человеку университет, если он тупой как башмак? Ну, пойди на шиномонтажку устройся. Через пять лет машину купишь, если профессионалом станешь. А если уже поступил в университет так учись. Учись, работай. Стань юристом или финансистом, а не пустозвоном с корочкой юрфака. Стань профессионалом!



А Берия то оказался пиздливым моралистом. Циничным, законченным словоблудом, ублюдком ценящим профессионализм и коммунистические идеалы гэбистов брежневской эпохи, душащих сначала диссидентов потом первых, догорбачёвских панков. Впрочем, такие циники были мне больше приятны чем лицемеры-духовники. Духовно ведущие кровавый бизнес на деньгах прихожан и рассуждающие о писаниях. Или католики насилующие малолеток на просторах прогнившей и увязшей в пороках Европы. Такие как Берия были прямы как стрела. Они не верили ни в чёрта, ни в Бога. Ни в Будду, ни в Ленина. Они верили в профессионализм. И убивали не за идеалы, а за деньги, обезопасив себя от всевозможных последствий…



Где-то в глубинах подсознания снова запульсировало смутное беспокойство. На этот раз волна пульсации, более мощная нежели предыдущая, выкатилась на берег сознания. Заболел затылок. И, всё-таки, зачем я ему нужен?



- Но, впрочем, давайте к делу, — Берия прервал разглагольствования, — Дело требует профессионального подхода.



- Я внимательно слушаю.



- Знаю, что вы используете техники Гурджиева и Папюса.



- Зависит от ситуации. Но нужны все детали дела.



- Понимаю, — Берия начинает вынимать из папки бумаги, — Дело такое. Есть американская фирма при Массачусетском технологическом институте. У нас с ней контракт на четыре миллиона американской валюты на развитие двух инновационных модулей. Проект совместный. С биологами МГУ – генетики и биоинженеры. Всё это касается экспериментов с человеческим мозгом в условиях повышенного радиационного фона.



- А что радиация как-то особенно влияет на мозг?



- Нет. Просто экспериментальное поле находится в Чернобыле. Поэтому мы вынуждены были это учесть. В названии и вообще по тексту всё идёт с припиской «в условиях повышенного радиационного фона».



- Почему же в Чернобыле?



- Это было условие американцев. Они свихнутые на этом Чернобыле. Мы предлагали аналогичную местность в Ленинградской области на заброшенном содовом заводе. Но им нужен был именно Чернобыль. Мы вынуждены были согласиться. Инвестиции-то ихние.



Я рассмеялся. Пендосы действительно ебанутый народец. Выделять такое количество денег под сомнительный проект, ради того чтобы поколбасится в фольклорном Чернобыле это, действительно, за пределами добра и зла.



- Проект был запущен около года назад в условиях строжайшей секретности, но журналисты, конечно, вынюхали. И один тиснул в «МК» статейку про отмывание американских денег в Чернобыле. Хвала коммунизму успели в последний момент снять статью с вёрстки. А журналист потом выбросился из окна на почве пьянства. Но слух пошёл гулять. Сначала по редакции, потом по интернету. А деньги-то хорошие.



Я кивнул. Четыре миллиона долларов деньги действительно неплохие. Учитывая, что на весь этот чернобыльский инновационный модуль ушло максимум тысяч сто русских деревянных рублей. А остальные финансы были, конечно же, пристроены на уютные счета европейских банков. В научных институтах тоже кипит жизнь, и крутятся отнюдь не копейки с Монетного двора.



- На двести тысяч рублей построили модуль, — продолжал Берия, — Установили аппаратуру. Завезли биоматериал. Бомжей, списанных психов. Добровольцев в общем. Американцы прислали двух учёных. Одного для тестирования аппаратуры. Другого вообще хуй пойми зачем. Ведет дневник, где каждый день фиксирует данные да фотографирует виды саркофага… Мы тоже послали двух. Одного с нашего института, а другого генетика с МГУшной лаборатории. Ну и пару, значит, лаборанточек скрасить серые трудовые будни. Весь этот цирк предполагалось закрыть через полгода, когда американцы перешлют последний инвестиционный транш. Модуль не собирались даже демонтировать. Просто облить бензином и сжечь. В общем американцы начали перечислять деньги. Инженеры поехали в Украину. Было получено разрешение Службы безопасности на проведение в Чернобыле научного эксперимента. Всё закрутилось, завертелось и дело пошло.



Берия-Жирков откинулся в кресле и начал громко присёрбывая пить гранатовый сок.



- Дело финансовое, — после длительного молчания, сказал я, — Чем я бы мог помочь здесь? Я не юрист. И не бухгалтер. Деньги не отмываю.



- Дело здесь не в деньгах. С вашего позволения я продолжу, — Берия поставил пустой стакан на стол, — Дело в том, что после того как всё было поставлено на рельсы, в инкубаторе… то есть модуле, начала происходить определенно невразумительная хуйня. То ли экспериментальная установка сделанная впопыхах под проект дала сбой. То ли действительно радиационный фон имел место быть. То ли биоматериал попался специфический. Точно никто сказать не может. А только через несколько месяцев опытов один психбольной из подопытных в одну ночь передушил весь персонал. Выколол им глаза, сьел их языки и исчез.



- Его нашли?



- Нет. В том-то и дело, что нет. Понимаете, какой компот получается? Международный скандал. Зверски убиты двое американских учёных. Сбежал в неизвестном направлении психопат-убийца.



- Он убил только персонал?



- Да. Лаборанток перед убийством жестоко изнасиловал.



- А с остальными подопытными что?



- Да ничего. Мычат. Пускают слюни. Что с них взять?



- То есть работал выборочно. И нигде больше не объявлялся?



- В том, что и дело, что объявился… Со счетов «Дойче банка» в Мюнхене было снято три миллиона двести семьдесят тысяч долларов США. Чек был выписан на имя гражданина РФ Жиркова Александра Анатольевича.



- То есть Вас?



- То есть меня.



- Но как? Это же невозможно! Номера счетов известные только Вам. Документы на ваше имя. Фотографии. Сканирование. Идентификация личности. Да он же психопат, наконец.



- Я не знаю психопат он или не психопат. Президент банка Фриц Вольф, мой старый друг. Он сказал, что я лично, закрыл счета. Лично. Понимете? У него в кабинете. И подарил ему книжку. Герр Фриц посетовал, что русского он не знает и подарком воспользоваться не может. Книжку эту он мне переслал.



- Что за книжка?



- Учебник по психиатрии.



- Странно. Фантастика какая-то.



- Да. В учебнике красным фломастером был выделен один параграф.



- Какой?



- Психогенная фуга и методы её лечения.



Я промолчал.



- Вы высококлассный психиатр. Владеющий техникой гипноза.



- Вам нужна история болезни больного психогенной фугой?



- Да.



- Психогенная фуга –психическое расстройство, характеризующийся принятием в новом окружении новой личностной идентичности; при этом индивид не способен вспомнить свое прежнее «Я»… Но, психогенная фуга редкое явление. Фактически только несколько клинических случаев описано в истории психиатрии… Если он опасен его нужно изолировать. Ведь он может идентифицировать себя с кем угодно. С мессией… Серийным убийцей например. Я мог бы провести сеанс гипноза, если бы его нашли...



- Его нашли.



- Да? И где он?



- Перед вами!



Я поднял глаза. Берия сидел напротив глядя прямо в упор. Сквозь меня. Мои мышцы оцепенели и ледяной холод змейкой соскользнул вдоль позвоночника. Говорят, что этот холодок — дыхание смерти. Возможно. Взгляд этой смерти я уже знал. Этот взгляд безумной отчуждённости пациента из закрытого диспансера для особо опасных психических больных мне никогда не забыть.



Сцены опять поплыли перед глазами. Белые длинные корыдоры, лязгающие металлические решетки, не бьющиеся стёкла на окнах и этот взгляд…



Где-то далеко заиграла музика. Я прислушался. Лед Цеппелин играл Лестницу в небо.