ОльгаТ : Боязнь Majora (по мотивам любимых фильмов)

Если любовь - все предельно понятно. Понятно, что делать, потому что делаешь что попало, и это кажется безупречно верным в тот момент. Понятно, потому что не пытаешься думать в тот момент, и это те редкие моменты, когда ты этого не пытаешься делать.
Я не про это сейчас.
Я про наоборот. Я про когда ее нет. Не просто нет, не вообще нет, а долго нет.
Ты живешь какое-то время в этом приятном состоянии необременённости в области груди, смакуя прозрачную пустоту внутри.
И вдруг в какой-то из дней, засыпая, вдруг начинаешь ощущать тяжесть этой пустоты. Ту самую «невыносимую лёгкость бытия»
Свинцовую лёгкость. Неподъемную лёгкость. Лёгкость, тяжелее которой, разве что, февральское небо.
И тогда, проснувшись утром, начинаешь судорожно искать, чем накормить эту орущую от голода дыру. Перепробовав массу привычных наполнителей, цепенеешь оттого, что, увы, ничего не помогает.
И еще через какое-то время понимаешь вдруг, что тебе просто нужен тот самый «смутный объект желания».
В попытке найти его перебираешь тонны человеческого гумуса, разочаровываясь и теряя старые дружбы и новые, некрепкие влюбленности.
Отчаянно пьешь, отчаянно блядствуешь, истерично бравируешь своими псевдопохуизмом, лжецинизмом и недоискренностью.
Смертельно устаешь в этой неравной борьбе с собственной сентиментальностью.
Но продолжаешь, продолжаешь, продолжаешь…
А потом…
Потом просто едешь на Московский вокзал встретить старую приятельницу с ее другом, приезжающих на пару дней в Питер погостить. Везешь их к себе, затаскиваешь по инерции друга в постель, удивляясь самой себе, болтаешь с ним ни о чем до восьми утра, вглядываешься наутро в его незнакомое лицо, будучи не в силах оторваться, и, как кажется, без сожаления расстаешься...
И вдруг, уже вечером следующего дня, когда он, погрузившись в вагон, бесповоротно исчезает из твоей жизни со скоростью 1000 ударов твоего, так поздно почувствовавшего что-то сердца, усталость и пустота внутри сменяются такой режущей болью, от которой теряешь ненадолго сознание, а, придя в себя, напрочь забываешь про все, что этому предшествовало, и лёгкость внутри опять становится лёгкой, а тяжесть – тяжелой.
Всё становится на свои места, и этим непередаваемым ощущением внутреннего комфорта с этого момента начинаешь дорожить, как в первый раз, пока опять не проснешься ночью оттого, что плачешь во сне и зовешь кого-то, кто не слышит.
И свернешься опять узлом, и закричишь, закрывая рот подушкой, чтоб не разбудить сына, и проклянешь еще раз собственную слабость, и улыбнешься этой смешной жизни, дарящей эти никому не нужные встречи на московских вокзалах и, черт побери, это замечательное февральское небо…