Бабука : В этот странный сон я вхожу как в дом

В этот странный сон я вхожу как в дом,
Невысокий, краснокирпичный,
Старый дом, что мне наизусть знаком -
Поэтажно, с крышей и чердаком,
И с расколотой вдоль табличкой.

Я вахтерше «здрастье» скажу седой,
Та в ответ прошамкает что-то,
И шагну опять в коридор пустой -
Очень тощий, бледный и молодой -
Будто на черно-белом фото.

Наступая в собственные следы,
Поднимусь по стертым ступеням.
Запах хлорки, едкий до дошноты,
Умывальник, кухня, в ней две плиты -
Всё к услугам аборигена.

Двери, двери тянутся в два ряда
Одинаковой вереницей.
Сколько тысяч раз я входил сюда?
И моя, я знаю, не заперта -
Чуть толкну – она отворится.

Cердце в горло — прыг. Подойду к столу,
Где из книг и окурков груды.
Сизый пепел дюнами на полу.
А в шкафах и просто в каждом углу -
Батареи стеклопосуды.

У окна – колонки, а к ним шнуры
По стене, как змеи, взбираются -
Украшение убогой норы.
И на тумбочке – не хухры-мухры,
А «Весна двести двенадцать».

По краям – кровати. Справа — моя,
Вся в колдобинах и ухабах,
Там висит БГ с группой «Ария».
Койка слева — та аккуратная,
И над нею – голые бабы.

Я сажусь и жду. Вдруг шаги, шаги...
В тишине половицы хрустнут,
Распахнется дверь — как всегда с ноги,
В черноте проема блеснут очки,
И вбежит кто-то мелкий, шустрый.

Кто-то… Я конечно же знаю кто.
В шапке с кисточкой вязки грубой,
В старых кедах, драных как решето,
Скинет с плеч коротенькое пальто
И оскалится белозубо.

«Ничего, что я прямо тут курну?
В коридоре — дуб» — и рукой в заначку.
«Сам-то хочешь? На вот, держи одну!»
И, легонько щелкнув пальцем по дну,
Мне протянет мятую пачку.

Прочитаю надпись: «Северный штат».
Импорт! «Ява» и «Космос» хуже.
Он подносит спичку. «Ну, вот же гад!
Я ведь бросил одиннадцать лет назад...», -
Мысль мелькнет и исчезнет тут же.

Дым накроет нас двоих с головой,
Лампа голая лунно светит.
«Так выходит… все-таки ты живой?»-
Я решусь спросить. Собеседник мой
Усмехнется и не ответит.

Я продолжу: «Знаешь, я так и знал,
Все, конечно же, мне приснилось:
Тот апрель — холодной была весна -
Что ты умер — здесь вот, возле окна,
И фанерный крест над могилой.

Невозможно это. Не год, не пять,
А шестнадцать, долгих шестнадцать
Я пытаюсь как-то постичь, понять,
Уместить в башке, допустить, принять,
Примириться и оправдаться.

Ну, скажи, ты просто уехал, да?
Так случилось, уехал в спешке
Далеко. И жил потихоньку там
Все эти месяцы и года?» -
Вновь молчание и усмешка.

«Ты живой, я знаю. Ответь же мне!
Что, не слышишь? Прочисти уши!
Столько раз ложился и таял снег...
Я с тех пор, нигде, ни в одной стране,
Не встречал человека лучше...»

Блеск зубов с другого конца стола:
«Ладно, хватит гнать небылицы.
Кривы нашей памяти зеркала:
В них события и дела
Искажаются словно лица.

Разве ты не помнишь, каким я был,
После лет, что прожиты нами?
Ни ума, ни цели большой, ни сил,
Под конец совсем беспробудно пил
С проститутками и бомжами.

А ты нимб мне врезал вокруг ушей.
Про кумиров помнишь несотворенье?
Понастроил призракам алтарей...»
Я кивну ему, я скажу «окей»
И останусь при том же мненьи.

Потому что все, что тебе дано —
Драйв, бесстрашие и веселье -
Как с бродягой крышу, хлеб и вино
Щедро, шумно и шебутно
Каждый день ты делил со всеми.

Потому что не было для тебя
Глупых, стрёмных, непопулярных.
Некрасивых девочек заставлял
Ты почувствовать, что они не тля,
А загадочны и желанны.

Не святой, не врач, не мудрец, не поп,
Раздолбайством редким известен.
Но с тобою рядом любой задрот,
Становился сразу наоборот
Остроумен и интересен.

Человек — он что? Он трусливый зверь -
Сильным лижет, а слабого мочит скопом.
Тот, кто в мир несет милосердие,
Получает только позор и смерть,
Головой рискуя и жопой.

Но твоей души геометрия
Аксиоме той неподвластна,
По которой каждый лишь за себя.
И ее стремлюсь опровергнуть я
В меру мужества и таланта.

Он хохочет: «Хватит, братан, кончай
О материях непонятных.
Ты пивка купить не подумал, чай?
Ну, тогда хотя бы поставим чай.
Я к плите метнусь и обратно».

Захочу его удержать, но он
Ускользает, выхватив спички.
И тяжелым, сумрачным миражом
Задрожит и тут же растает дом
Невысокий, краснокирпичный.

Просыпаюсь. Утро. Подушки пух.
В раме синее небо чисто...
Я смотрю на солнечный желтый круг,
И внезапно — очень ясно и вдруг -
Понимаю евангелистов.



22 мая 2010 г.