Kaizer_84 : Экраны

— И зачем тебе сейчас ехать в Осло? Тем более, что ты там уже была.
Коллеги недоуменно поднимали брови и гордо демонстрировали облезшие на солнце носы и свежие отпускные фотографии с пляжей Турции, Египта, Бали или Таиланда.
В «холодную» Норвегию, которая у большинства ассоциируется с викингами, перемороженной рыбой и Кнутом Гамсуном никто из них, кажется, не поехал бы и даром.
Ольга, отвечая коллегам, заново рассказывала о том, как ездила в Осло в первый раз, лет пятнадцать назад, по студенческому обмену. Коллегам особенно нравилась та часть, где было вообще не про Норвегию, а про сентиментальных финнов — завсегдатаев парома Хельсинки-Осло, которые, как известно, ужасно любят пускать слезу под водку и песенную «русскую духовность». В музыкальном плане они совершенно неприхотливы – им нравятся и «Очи черные», и «Не вешать нос, гардемарины» и даже «Мурка».
Причина же новой поездки и для самой Ольги была не вполне ясна.
В какой-то момент ей стало казаться, что она перестала успевать за собственной жизнью. Не то, чтобы Ольга как-то особенно от нее устала, хотя и это тоже, а просто все чаще ощущала себя скорее наблюдателем, который едет в скоростном поезде и воспринимает пейзаж за окном лишь как набор пятен, не успевая даже сложить их в более-менее целостную картину.
Возможно, у нее отсутствовала некая опция, которая отвечала бы за более глубокое восприятие жизни, за лучшее понимание других людей, их желаний и поступков, за то, чем надо делиться с окружающими и что лучше навсегда похоронить глубоко в себе.
Ольга недавно развелась с мужем, а поскольку весь круг их общения формировал как раз гораздо более открытый к диалогу Глеб, теперь, кроме сотрудников ей не с кем было вести светских разговоров. А людей, которые могли бы ответить на некие действительно важные вопросы, вокруг нее, увы, не осталось. Поэтому, прокручивая в голове обстоятельства развода и прочие жизненные неурядицы, Ольга пыталась искать ответы в прошлом, в каких-то похожих ситуациях, что было, конечно весьма серьезной подтасовкой, поскольку любые «похожие» ситуации выглядят так уж похоже только если не вникать глубоко.
Скажем, Ольга знала о том, что ее отца имелось много связей на стороне. Об этом были в курсе все хоть чуточку имевшие к нему отношение люди, знала, конечно же, и мать Ольги. Она мучилась, но терпела. Навык подобного поведения, как казалось Ольге, был ранее привит матери в ее семье. Бабушка умерла рано, а вот деда Ольга помнила прекрасно, много времени проводила у него в гостях. Дед когда-то преподавал в художественном училище, и к нему домой часто приходили выпить и «пожаловаться на жизнь» бывшие ученики. Каждый из них обычно эмоционально и долго рассказывал о постигших его подлянках со стороны тех, от кого ничего такого совсем не ожидалось.
«Да как так», «вот скотина», «я к нему с открытой душой», «а он, а она», «убил бы обоих» — эти и прочие подобные фразы доносились с дедовой кухни регулярно.
Дед внимательно слушал, не перебивая, лишь вставляя иногда «понимаю» или «конечно», а когда пар у говорящего иссякал, говорил в ответ всего два слова – «прости им».
Гости всегда уходили грустными и почти трезвыми.
Ольга к теории прощения подходила с позиций скорее прагматичных. Она считала, что здесь, несомненно, имеет место своеобразная система взаимозачетов – ты мне, я тебе. Измены Глеба она даже не восприняла как серьезную проблему, однако мысленно сразу занесла себе свое «прощение» в актив, хотя никаких особенно тяжелых переживаний по поводу неверности мужа у нее не было. А развелись они в итоге совсем по иной причине — из-за того, что Ольга сделала аборт, не сказав Глебу ни о самой беременности, ни о своем желании ее прервать. Срок был небольшой, врач сказал, что есть серьезная угроза здоровью и Ольга решила все сама, поскольку считала себя вправе. Но Глеб думал иначе, и прощать ничего не собирался.
Происходящие события требовали от нее быстрых реакций, а Ольге казалось, что чем дальше, тем больше она не в состоянии выдавать их в нужные сроки.
Иногда ей думалось, что дело даже не в ускорении темпа, а скорее в увеличении количества временных пластов. В детстве и отчасти в юности «экран» со всем происходящим в жизни всего один – то, что сегодня, сейчас, прошлого пока нет, а будущее еще слишком далеко, чтобы обращать на него внимание. Теперь же экранов стало целых четыре: настоящее, прошлое, наиболее вероятное будущее и отдельный темный экран «послебудущего», который неясно, то ли пуст, то ли просто закрыт до поры занавесом.
И, глядя на второй экран, самым позитивным моментом той жизни она считала как раз ту давнюю поездку в Норвегию. В нее она хотела снова спрятаться и ей утешиться.
Ольга тогда целых две недели жила в довольно милой семье мелких рестораторов Ларсенов. Больше всего она общалась, разумеется, с детьми – своей ровесницей красноволосой поклонницей Бьорк по имени Фрея, и ее долговязым младшим братом Густавом. Родители Густава и Фреи показались ей несколько скучноватыми, впрочем, ей почти все люди их возраста тогда такими и казались, да и английский язык Ларсены-старшие знали далеко не так хорошо, как их дети.
Густав показал ей все парадные и скрытые достоинства Осло, они шатались по городу целыми днями.
Особенно взахлеб Густав рассказывал Ольге о скульпторе Вигеланде, который тридцать лет жизни потратил на то, чтобы перевести в бронзу все возможные вариации отношений между людьми и лишь год не дожил до полного воплощения своего замысла.
Огромный вигеландовский парк скульптур они обошли почти весь (на этом настоял Густав) и Ольга жутко устала.
Густав, когда они, наконец, присели отдохнуть, сказал ей, что основная идея парка по мысли создателя — путешествие человека от колыбели до погребения, и уж если смотреть на это, то целиком.
Ольга в ответ съязвила, что при подобных задумках следовало бы прямо у выхода из парка разбить и кладбище для тех посетителей, у кого не хватит здоровья, чтобы осилить все подробности вигеландовских фантазий.
Густав, кажется, из-за недооценки великого соотечественника немного расстроился, но уже через минут двадцать про это забыл и начал рассказывать Ольге про следующую гордость норвежцев – Эдварда Мунка.
…… Осло за прошедшее время изменился не очень – разве что появилось большее расовое разнообразие – тут и там мелькали мулаты и арабы. Ольга неспеша гуляла по тем же пятнадцатилетней давности маршрутам, и думала, что – чем черт не шутит, можно попытаться найти и кого-нибудь из Ларсенов. Она смутно помнила, что их небольшое кафе находилось недалеко от Фрогнер-парка, в западной части Осло.
Как ни странно, ей повезло. Кафе теперь выглядело несколько облезло – в нем отиралась в основном полубогемного вида молодежь, но зато владельцем а заодно и управляющим был как раз разыскиваемый ею Густав Ларсен. Бармен любезно проводил ее в служебное помещение, где она с трудом узнала в абсолютно бюргерского вида лысоватом мужчине того восторженного поклонника Вигеланда, что показывал ей когда-то достопримечательности Осло.
Густав, впрочем, как выяснилось чуть позже, изменился в основном лишь внешне. Он был все тот же весельчак и ценитель искусства. Пообедав в фамильном ларсеновском кафе, они пошли прогуляться по городу. Густав рассказывал о том, что и где поменялось, как теперь не продохнуть от наплыва мигрантов и как все же неправа была его сестра Фрея, что уехала жить в Данию, и ему пришлось после смерти родителей в одиночку тянуть не слишком интересный семейный бизнес, который он наверное все же скоро продаст, да вот только кризис…
Ольга вкратце поведала ему про свою жизнь и чуть более подробно про развод.
Потом спросила его, как, по его мнению – верно ли она поступила.
- Конечно, — несколько удивленно сказал Густав, — это же твоя жизнь, почему ты должна ею рисковать. Какая-то нелепость. Тут и прощать нечего.
Его последние слова почему-то привели Ольгу в душевное смятение. Ответ был с одной стороны, в ее пользу, а с другой…
- Ну что, может навестим парк скульптур? – все в той же радостной манере предложил Густав.
- Да, было бы замечательно.
Они неспеша двигались от статуи к статуе, и Ольга думала о скульпторе Вигеланде, который тридцать лет жизни потратил на то, чтобы перевести в бронзу все возможные вариации отношений между людьми и лишь год не дожил до полного воплощения своего замысла. Она же за все время своего земного существования не прошла в этом «парке» похоже что и тысячной доли пути. Одна из лучших скульптур Вигеланда – «Сердитый малыш» смотрела на нее с осуждением.