Арлекин : Scum Lifestyle

Как-то раз к скамейке, на которой я сидел, подошёл немолодой оборванец. Это был высокий сутулый дядя лет за сорок, длинные, до плеч волосы с проседью, большие, кривые и редкие зубы, на поношенной физиономии – застывшая гримаса отвращения. На его костлявых плечах болтался старый плащ, под плащом были грязные джинсы того типа, что продают в сэконд-хэндах по беспрецедентно низким ценам, и серый замусоленный свитер. На ногах стоптанные туфли – до того стоптанные, что походили на мокасины. Мужик заговорил. Очень быстро между нами наладился крепкий connect, я в кои-то веки испытывал неподдельный интерес во время общения с человеком. Он был умён, этот бомжара, умён и всесторонне образован. На любой мой вялый силлогизм он, столь же лениво, выдавал хрестоматийное его опровержение. Потрясающе, давненько я не чувствовал себя глупее кого-то. Бомж спросил, что я читаю. Это была потрёпанная научная монография по тератологии, изданная в совке на заре этой науки, каковую монографию я, прогуливаясь в центре, мимоходом спиздил у уличного торговца. Тут же завели разговор об эмбриологии и смежных областях знаний. Бомж чувствовал себя, как рыба в воде в разговорах на совершенно разные темы, от политики до трансцендентализма; чего бы мы ни касались, тот, не снимая с лица кислой мины и бесстыдно топыря плохие свои зубы, развивал тему дальше и дальше, демонстрируя позорный мизер моих познаний и фантастическую широту собственного кругозора. Его звали Вождь. Он и впрямь походил чем-то на индейца: этакий Гойко Митич, прошедший ванапрастху и курс лечения от героиновой зависимости. А я вон тут неподалёку живу, на сквоте, сказал Вождь, хочешь, пойдем, покажу. И он указал в направлении зелёных зарослей, за которыми, я знал, по холмам и низинам вьются туристические тропы. Я замялся: не очень мне хотелось идти неведомо куда с этим тихим психом, но, с другой стороны, идти мне было некуда, а сон на свежем воздухе под осенним небом Москвы успел уже порядком осточертеть. Хуй с ним, подумал я, посмотрим, что этот тип подразумевает под словом «сквот». И Вождь повёл меня за собой.

В тени деревьев и кустов ютился маленький ржавый гараж с двускатной крышей – железная будка, подобные которой раньше, в эпоху «Москвичей» и «Запорожцев», встречались во дворах. Настоящий раритет, вроде массивной, неповоротливой и скрежещущей карусели на детской площадке или молока в стеклянной таре. Гараж притёрся к сетчатому забору, ограждавшему зону каких-то складов, и располагался чуть в стороне от ворот, через которые люди и машины попадали на территорию этого учреждения. Вождь осмотрелся, понюхал воздух, прислушался к шумам и, убедившись, что их никто не видит, потрусил к гаражу. Я держался за ним, не вполне понимая, к чему такая конспирация. В наваренных петлях брякнул массивный навесной замок, он был там лишь для видимости и ничего не запирал. Вождь осторожно, стараясь не скрипеть, отворил дверь, и мы вошли внутрь. Вождь поспешно прикрыл дверь за собой. Внутри было темно и сыро, впрочем, воздух не пах кислыми подмышками и овощным разложением – только лёгкий дух затхлости. Вождь зажёг свечу, и я смог рассмотреть внутреннее убранство этого бомжатника. В дальнем конце помещения из нескольких поддонов был сооружён лежак, покрытый пледами, куртками и свитерами. Там валялись пара грязных подушек и пуховой спальник. Перед лежаком к правой стене прижимался низкий вытянутый столик, на котором громоздились импровизированные подсвечники с огарками, книги, мобильный телефон, монеты, аккуратно выложенные в ряд сигареты «Winston», пепельницы, зажигалки, спички, яблочные огрызки, персиковые косточки и ещё куча разного хлама. Под столом лежало несколько набитых чем-то пакетов. Вдоль левой стены лежали стопки старых книг и журналов. Вождь сказал, что живут они здесь вдвоём с ещё одним мужиком, владельцем этого гаража, и что если я хочу остаться, то никаких проблем не будет, я могу ни о чём не волноваться. Мы развалились на лежаке и несколько часов беседовали, пока не пришёл второй гаражант по имени Серж. Этот чувак в шортиках вкатил внутрь свой велик, дружелюбно поздоровался, не выразив никакого недовольства по поводу постороннего в своих владениях, и принялся с удовольствием рассказывать, как нехуёво он сейчас покатался, и где он был, и что он видел, и кого он встретил. Серж был не намного моложе Вождя, но гораздо свежее и бодрее. Как и Вождь, изъяснялся на грамотном русском языке, легко и непринуждённо жонглируя специфическими терминами, цитируя всех от Сократа до Пригова и щеголяя густой афористикой. Бомжи-интеллектуалы, охренеть.

Я стал ночевать у них. Серж объяснил, для чего нужен такой старательный шифр: они с Вождём самые что ни на есть бомжи, и не имеют права жить в гараже, хоть он, Серж, и собственник этой железяки. Я почти ничего не выяснил о его прошлом, потому что Серж постоянно где-то пропадал на своём велосипеде и только раз в два-три дня приходил ночевать в гараж. Он называл себя писателем. Любопытно, сказал я как-то, я ведь тоже пишу. Правда? О чём? Так, о том, что знаю. А ты? А я пишу мемуары. Автобиографию. Ты, наверное, тоже, предположил он, занимаешься чем-то подобным, да? Нет, я выдумываю. Идея мемуаров, как мне кажется, напрочь лишена удовольствия созидания из ничего. Я люблю сочинять. Так здорово взять свой накопленный опыт и кругозор, пропустить его через мясорубку памяти, а потом этот фарш продавить сквозь сито воображения, а потом эту кашицу отжать сквозь марлю предредактуры, и лепить сочные котлетки глав. Литературизировать свои воспоминания – удел стариков, не в обиду тебе, Серж, будет сказано. Он был из старой рокерской тусовки, водил знакомство с известными когда-то музыкантами, арбатскими бардами, нянчил сына внучки Давида Самойлова, курил много гашиша, имел халупу в Крыму, куда автостопом уезжал на зиму, когда в гараже начинало холодать, и был, судя по всему, доволен жизнью. У него в гараже жил Петя – толстый коричневый слизень, медленно ползающий по полу, питающийся яблочными огрызками и остатками персиковой мякоти на косточках, и оставляющий повсюду блестящие влажные полосы. Однажды ночью мне приснилось, как сексапильная красотка нежно целует моё лицо; проснувшись, я обнаружил Петю у себя на щеке. Того, как Серж сделался бомжом, я так и не выяснил. Гораздо больше я узнал о Вожде. Мы с ним много болтали, иногда предпринимали совместные вылазки в город, и за всё это время он поведал мне немало интересных историй. По образованию он был толи физик, толи инженер, когда-то работал на крупную фирму, где выполнял кучу самых различных обязанностей, и был для директора практически правой рукой. Много зарабатывал. Он изъяснялся иносказательно и довольно смутно, так что у меня складывалось о нём впечатление как о герое ранней прозы Пелевина – человек, крайне осведомлённый и важный для здоровой работы системы, но при этом весьма загадочный, и я, с ускользающим представлением о роде его деятельности, видел его помесью Вавилена Татарского из «Generation”П”» и Стёпы Михайлова из «Чисел». Но потом, по его словам, наступил момент, когда директор решил, что Вождь слишком много знает, и решил его устранить. Дальнейшие подробности его судьбы лишены конкретики, я понял только, что в результате он лишился квартиры и оказался в психиатрической лечебнице, где провёл два года и где ему тщательно выжгли мозг. Каким-то образом он сбежал, и теперь вёл то существование, которое я наблюдал со дня нашего знакомства. В историю Вождя я поверил сразу: во время общения с этим человеком возникало впечатление, что он просто не способен лгать. У него была масса заёбов. Как-то раз мы купили в чебуречной по стаканчику кофе, на улице моросил дождь, а мы собирались спуститься в метро. Я предложил пройтись под дождём и выпить кофе по дороге, но Вождь отказался, мотивировав это тем, что не переносит дождевую воду – если хотя бы одна капля попадёт в его стаканчик, кофе останется только выбросить, он не сможет пить эту отраву. Он курил весьма определённые сигареты – красные «LD», иногда «Viceroy». Мой красный «Честер» он не воспринимал, равно как и «Winston» Сержа. Когда у него заканчивалось курево, он стрелял сигареты у Сержа, вымачивал их в родниковой воде и высушивал на столике – только после этого их можно было курить. «Беломор» тоже шёл неплохо. Вождь не употреблял алкоголь и наркотики. Он говорил, ему хватило той дряни, которой его пичкали в дурке. Настоящим кошмаром для него был запах пива – у него начинались желудочные спазмы, его тошнило и по всем показателям наблюдалось алкогольное отравление. Ты никогда не заставишь меня выпить пива, говорил Вождь, ну сам посуди: вы пьёте экскременты дрожжевого грибка, разве это не отвратительно? Один раз он предложил мне съездить вместе с ним на Шаболовку, в его бывшую контору – у него ещё сохранились там кое-какие связи, и ему позволяли время от времени попить дармового кофею и даже, вроде бы, давали денег, чтоб глаза не мозолил. Мы ехали в полупустом автобусе, заняв места на корме. Где-то в средине салона на коленях у молодой матери заливался слезами ребёнок. Он орал, как резанный, страшно чем-то недовольный, а мама безуспешно его утешала. Вождь что-то рассказывал. В конце концов, раздражённый тем, что ему постоянно приходилось перекрикивать истошного спиногрыза, он обернулся, поймал взгляд малыша, скорчил ужасную рожу на своём и так страшном ебальнике и, издевательски передразнивая капризное дитя, во всё горло заорал: АААААААААААА!!! Ребёнок мигом утих. Шокированная мать не вымолвила ни слова. Вождь, как ни в чём не бывало, продолжил рассказ в полной тишине. В дурдоме у него осталась женщина, о которой он заботился. Кто-то снабжал его йогуртами, творожками и фруктами, которые тот раз в неделю заносил своей чокнутой подруге. Обычно до лечебницы доходила только половина передачи – часть вкусняшек съедал он сам и угощал меня. Несколько раз мы с Вождём ездили в центр в какой-то определённый «МакДональдс», где посетителям предоставлялся бесплатный терминал с выходом в интернет. Охранники его хорошо знали и не трогали, хотя посетители воротили носы. Вождь проверял свою почту, отвечал на письма. Однажды к нему привязалась тупая кобыла, которой не терпелось занять место у монитора. Сучка утверждала, что они зависают уже больше часа, компьютеры для всех, так что будьте, блядь, добры освободить, нахуй, место и дать попользоваться другим людям. Когда мы попытались объяснить, что не провели за компьютером и десяти минут, тёлка подняла жуткий вой на всю забегаловку, вмешался секьюр и выгнал нас обоих на улицу. В отличие от самого распоследнего быдла, у бомжа прав нет совсем, так-то. Вечерами Вождь слушал заумные передачи по «Радио Свобода», а потом тихо-мирно засыпал в своём пуховом спальном мешке. Я заворачивался в старые куртки. Серж приходил в середине ночи, пьяный и накуренный, падал на лежак и ничем не укрывался.

Бомжи показали мне родничок чистой питьевой воды, бьющий из склона холма. Проблема жажды была окончательно упразднена. Каждое утро я спускался туда почистить зубы и набрать воды в бутылку. Иногда мыл там ноги, но вода была ледяной, воздух – уже по-осеннему стылый, а полотенца у меня не имелось, так что приходилось сидеть на камне, подставив стопы ветру и ждать, пока они сами обсохнут. Ноги, впрочем, не переставали вонять – смрад впитался в кеды, в носки, в лоснящиеся джинсы.

А тем временем Москва отмечала день рождения, на смотровой площадке собралась грандиозная туса: восторженные туристы, хмельные байкеры, украдкой бухающие школьники, альтернативная молодёжь всех мастей, добродушные гопники со своими бабами, до крайности лояльные менты. Движение по Косыгина было почти перекрыто, туда-сюда бродили толпы радостных москвичей и гостей столицы, все скамейки были заняты пьянствующим народом, машины непрерывно клаксонили, милиция была повсюду, но никого не цепляла. Я посмотрел далёкий, едва различимый салют и побрёл в гараж спать. По дороге нашёл пятилитровую бутылку с пивом. Уселся на своей излюбленной лавочке, где ко мне впервые подошёл Вождь, и стал методично напиваться. Меня откуда-то заприметил Серж и присоединился к распитию. Допив бутылку, мы завалились в гараже дрыхнуть. Утром я выбрался на улицу и спустился к ручью умыться. Вождь сидел ниже по течению и с неприятным рыком блевал в воду. Это из-за вашего пива, пояснил он, прорыгавшись. Вы уснули и похуй, а я всю ночь мучился, завоняли помещение донельзя, эгоистичные пидарасы. Я почувствовал укол вины

Тем вечером я бухал в большой и шумной компании. Перманентный голод и внезапное возлияние начисто выбили из меня дух. Все что-то рисовали на бумажных салфетках, а потом меня не стало. Когда растолкали, я был всё ещё пьян, все стулья опустели. Меня заботливо вывели на улицу и велели отправляться домой. Я не имел никакого представления, где территориально нахожусь, но куда-то побрёл, нашёл метро, доехал до Воробьёв, добрался до гаража и вырубился.

Дикий утренний сушняк заставил разлепить глаза. Первое, что я увидел – литровая банка «Туборга», заботливо оставленная для меня перед лежаком. Наверное, Серж проявил гуманность. Когда я допивал пиво, явился и сам Серж, как всегда бодрый и весёлый. Ну что, гаш будешь? А то! Конечно, буду! Серж выудил из груды хлама пустую пластиковую бутылку, сигаретой прожёг около донышка отверстие, раскрошил твёрдый кирпичик, аккуратно положил кусочек на тлеющий кончик сигареты, просунул всё это сквозь отверстие внутрь бутылки, и мы стали ждать, пока гашишно-табачный дым не заполнит резервуар. Мы с этим сорокалетним дяденькой накурились в полную жижу, липкой эктоплазмой просочились на улицу и щурились на солнце, как вампиры. Наверное, я совсем расклеился и потерял форму, потому что позволил каннабиолу ебать меня во все поры. Мы шли куда-то, и Серж непрерывно говорил, никогда ещё я не слышал, чтобы он произносил так много слов подряд. Счастливо улыбаясь, я кивал и поддакивал, не разбирая ни слова: поток Сержевой речи был неотделим от рёва машин, чириканья птичек и ветра в ушах, и всё это смешалось в размеренно лязгающий, рокочущий, шуршащий, поющий, скрипящий, урчащий, свистящий, звенящий ритмический гул. Вскоре его болтовня стала доставлять мне ощутимые неудобства: она густым жиром заволокла мои мозги и мешала думать, я запаниковал, гармония с реальностью расшатывалась, сваи трещали, мир становился враждебным, а я – инородным ему, он пытался исторгнуть меня за свои пределы. Не без труда я соскочил, сославшись на какие-то дела в городе. Серж расстроился, он испытывал явную потребность сказать ещё несколько миллиардов слов. Мы расстались; Серж пошёл зависать у друзей, а я надел на череп наушники, погромче включил музыку, Narcotic Fields, и целую вечность шёл по аллее до метро. Размытые полоски автомобилей неслись на меня по левую руку, от меня – по правую, их шум проникал сквозь музыку и искривлял пространство. Кое-как я спустился под землю, уехал, и больше туда не возвращался.