Арлекин : Амфетаминовый гномик и тяжёлый чемодан (Искусство бомжевать в Москве)

Я позвонил Светке. Привет, я в Москве. Может, увидимся? Конечно! Приезжай в гости. Я сейчас дома. Мосфильмовская, сорок два. От Киевского вокзала маршрутка идёт. Я добрался до места и некоторое время ошивался на остановке, пока Светка не вышла меня встретить.

Это была двухкомнатная квартира на третьем этаже типовой пятиэтажки. Одну комнату занимал сожитель Антон, в другой ютились Светка и её двоюродная сестра Люда – молоденькая чернявая ученица музыкального колледжа. Интерьер их комнаты составляли большая раскладная кровать и компьютерный стол. Ещё был выход на заставленный хламом балкон. Светка и Люда плотно сидели на амфитосе, я даже не представлял, что можно так плотно на нём сидеть. Это была не та Светка, которую я одиннадцать лет ежедневно видел в школе: запущенный внешний вид, спутанные волосы, прыщи на лице, дурные, выцветшие глаза, непрерывный поток речи. Заткнуть казалось невозможным, она говорила и говорила. Я был незамедлительно препровождён за компьютер: к ноутбуку подключался громоздкий старый монитор кубической формы. Картинка отображалась на двух мониторах сразу. Светка показывала фотографии незнакомых людей, непрестанно тараторя. По её словам, угловатый дисплеезавр адекватнее воспроизводил цвета, а это было крайне важно для её работы – она временно отошла от дел в киноиндустрии и зарабатывала на жизнь, осуществляя заказные фотосессии, снимая на свадьбах и днях рождения у российских кинозвёзд. Непозорный «Cannon» и объектив-портретник были едва ли не единственными её приобретениями, кроме шустрого, на заработанные деньги. Я увидел фотки со дня рождения Лидии Федосеевой-Шукшиной и подумал, что та, в сущности, добрая бабка, несмотря на нрав императрицы. Светка, как насчёт вписки? Когда я смогу к тебе переехать? Видишь ли, Антон на днях съезжает, но мы платим аренду вскладчину. Двенадцать и двенадцать. Давай двенадцать тысяч, и комната на месяц твоя. Нихуя себе, у меня осталась всего пара сотен. Это как-то не стыковалось с тем дружелюбным гостеприимством, которое Светка источала в письмах. Нет, дорогая, так не получится, у меня денег нет. Ну что ж...

Сколько я её знал, Светка всегда была помешана на музыке: сначала «Агата Кристи», потом «Depeche Mode». Ездила на их концерты зарубеж, тратя последние семейные деньги. Теперь она была увлечена «Radiohead», «Joy Division» и Куртом Кобейном. Безумные глаза, блямбы её зрачков, восторженные тирады, суматошное мельтешение ю-тубовских роликов: упоротый Курт Никто в мамином свитере восседает на барном стуле, he who talks lot sayin’ nothing, одноглазый Том Йорк, обезбашенный ударной дозой транков, воет, подстраиваясь под вычурные риффы Джонни Гринвуда, open your reel eyes to realize those real lies, Ян Кёртис, дураковатый юноша без костей, гундосит свои максималистские доктрины, tomorrow never comes until it’s too late, исчезающие виды, ядерный век, отравленная вода, атмосферные эксперименты, Мать Земля, ‘coz every day we pay the price where they leaving paradise, ёжик под наркозом, мост через ночь, таблетки от безделья, интеллектуальное ведро, планетарный окурок… смысловорот, череда, скоростное помутнение. Светкин психоз передался и мне. Я находился в её обществе не больше получаса, а уже чувствовал, как реальность вылетает из-под ног. У меня зародилось и всё больше крепло убеждение, что моя старая подруга давно и бесповоротно сошла с ума. Сегодня нам приснилось, будто мы упали, и никак не можем встать, потом один из нас проснулся, а другой остался спать...

Светка балансировала на искалеченном трёхногом стуле, через каждую пару минут делая жадные глотки кока-колы из двухлитровой бутылки, цитировала строки из песен «Радиохэд» и «Нирваны», ссылаясь на их глубинный смысл, каковой оставался недоступен моему пониманию. Возможно, если б они угостили меня быстрым… но они, кажется, не собирались. Накормили странной инопланетной едой, в которой я не смог определить ни единого ингредиента, затем снова к компьютеру, слушать музыку и разглядывать фотографии, сделанные Светкой на пиках её приходов: листва деревьев, пыльные углы балкона, складки на шторах, тени вперемежку с рисунком на обоях, щербатая облицовочная плитка… Каждый кадр полагалось подолгу разглядывать, подмечая тонкие нюансы проявлений потустороннего, которое окружало Светку постоянно в её бесконечном амфетаминовом трансе. Она доверительно сообщала мне о монстриках, ютящихся в тенях меж зелёных листьев клёна. Она полагала, что раз я торчок, то online minding нам обеспечен, как-то не учитывая того, что наши наркотические пристрастия сильно разнятся. Я использовал вещества, чтобы понять больше о том мире, в котором живу, Светка – для того, чтобы покинуть его. Почти все связи с миром оборвались, реальности надоело притягивать её к себе, планета отключила индивидуальную гравитацию, позволив Светке улететь туда, откуда не возвращаются. Я покорно смотрел на экран, вяло комментируя снимки в духе «ага, вижу, вон он, притаился слева внизу». Иногда с кровати доносился голос Люды: «покажи ему те, ну, которые, помнишь», и Светка с готовностью выискивала в чудовищном бардаке подкаталогов нужную папку и демонстрировала снятые в макро бороздки коры старого дерева. «Смотри, вот здесь один, и вот тут ещё двое, этот чуть не улизнул, засранец». При желании и определённом усилии мышцы воображения я действительно мог различить в ряби света и тени абстрактные изображения неких существ. Ужас Светкиного психоза состоял в том, что она верила в то, что Они существуют на самом деле. И Люда разделяла её веру. Бедняжка, совсем маленькая девочка, встречалась с Ноиз MC, не особо обременённая интеллектом, но добрая и светлая, по-прежнему светлая, и насквозь пропитанная Светкиной шизой. Попала под влияние старшей сестрёнки. Сестра о ней позаботится, думали Людины родители, когда отправляли дочурку учится в Москву. Светкин мир был на удивление хорошо организован, и я понимал, что у смешливой Люды не оставалось выбора: само пребывание в качестве части организованного мира уже является общей формой вовлечённости. А Светка болтала о монстриках, курила, пила кока-колу и нюхала влажный порошок.

Я ушёл от них вечером, и унёс с собой тягостное чувство потери, закупоренное глубоко в подсознании – оно проявилось далеко не сразу.

С прежней вписки меня выселили окончательно, и я отправился блуждать по Краснопресненской набережной. Потом – Новый Арбат, полтора часа в книжном магазине, потом – Арбат старый, медленная пешая прогулка по самому сердцу чахлой творческой тусовки, чудом и вопреки социальному дарвинизму пережившей восьмидесятые и девяностые. Не без труда он договорился по телефону с упрямой Светкой о том, чтобы она подержала мой чемодан у себя. Когда я намекнул, что не прочь остаться у неё на ночь, она наотрез отказалась, мотивировав это тем, что и так должна арендную плату за два месяца, и посторонний молодой человек, ночующий в комнате девушек, может ещё больше усугубить её шаткое положение квартиросъёмщицы. Я должен был придти после шести, оставить свой драгоценный чёртов чемодан и быстро исчезнуть. А между тем, у меня закончились деньги. Раньше, оказавшись на мели, я обычно просил у кого-нибудь взаймы. Но то было дома, где меня окружал миллион знакомых друзей-приятелей. Жизнь в долг. Переодолжить, чтобы переотдать. Здесь таких маз не было. Прошло меньше недели, а мне необходимо было продержаться целый месяц. Я решил плюнуть на рациональное планирование и жить, как живётся, рассчитывая на то, что возможности будут сами подворачиваться мне в последний момент, как всегда случалось прежде. Я же везунчик. Около пяти вечера на последние монеты он приехал на прежнюю вписку, быстро собрал свои манатки и был готов к переезду. Попросил пару червонцев на метро, но получил всего несколько железяк, которых всё равно было недостаточно для оплаты проезда. Тепло попрощался с гостеприимными хозяевами и отправился в Путь. От Делового Центра до Мосфильмовской своим ходом, с пятнадцатикилограммовым чемоданом.

Я волок неудобный кожаный саркофаг, держа его за хлипкую ручку, и угол с двумя маленькими лысыми колёсиками тарахтел и шаркал по тротуару. Перешёл реку по Багратиону, тащился вдоль по набережной Шевченко и потом по Бережковской, где колёсики, изувеченные вмурованным в асфальт щебнем, наконец, отвалились. Темнело. Я устал и истекал потом. Нужно было идти. Впервые в жизни я чувствовал такое бессилие и, одновременно, спокойствие: отчётливая мысль, что нужно полюбому добраться до Светки, несмотря на усталость, толкала меня вперёд. Около моста, привалившись к массивным ограждениям, медитировала старая бомжиха. Я нёс чемодан, который становился всё тяжелее, влачась мимо этой бабуси, и испытывал, не без иронии, своё с нею сродство. Она подсунула за спину, между собой и оградой, кусок картона, чтобы ветер не продул её дряхлые почки, вокруг себя разложила пожитки: драные сумки и пакеты, набитые тряпьём и хламом, сама была укутана с ног до головы в рвань и обноски, на лицо намотана грязная шерстяная шаль, и только глаза из-под косынки за мутными стёклами очков. Мы были с ней близки, наверняка старуха тоже вот так брела вдоль реки своей жизни, навьюченная барахлом, упорно брела вперёд, хотя давно уже могла просто лечь и перестать дышать. Мне стало её жаль, захотелось придушить. Она проследила за мной взглядом, не шевельнувшись. Я поглядывал искоса. Мы разминулись. Чемодан, лишённый колёсиков, превратился в кошмарную обузу: он был слишком пузатый, слишком громоздкий, слишком тяжёлый. Я закинул его себе на закорки, согнулся в три погибели и, придерживая руками за нижние углы, нёс его на горбу. Через каждые сто метров останавливался отдышаться. Темнело. Любопытные глаза в проезжающих автомобилях. Сволочи. Бляди. Твари. Я угрюмо тащил чемодан. Мышцы ныли, но уже не болели. Я вышел на Мосфильмовскую. Финишная прямая. Предстояло пройти всю улицу от начала до конца, почти до самого Ломоносовского бульвара. Пять, может быть шесть километров. Возле «Мосфильма» притормозила девятка с джигитами. Из приоткрытой двери приглашающее мерцали чёрные глаза бомбилы. «Денег нет!» – крикнул я, продолжая ползти вдоль дороги. Дверь хлопнула, спаситель укатил. Не альтруист. Прохожие пялились на странного согбенного паренька с огромным чемоданом на шее. Видать хохол-гастарбайтер, раз со стороны Киевского вокзала, приехал без гроша, к родственникам… Или подобные мысли. Я добрался до Светки в одиннадцать вечера. То есть, примерно шесть часов – столько времени ушло на путешествие. Почему ты так долго? Мы тебя в шесть ждали. Да, я тоже рассчитывал быть у тебя в шесть, но получилось иначе. Можно, я отдохну, сил нет, пожалуйста? Светка великодушно позволила – наверное, я выглядел измождённым.

Девочки опять были нанюханные, опять крутили музыку и клипы, опять засыпали меня своим фанатичным бредом, строили безумные теории на основе Йорковых и Кобэйновых текстов, приплетали религию, урбанизацию, анархизм, всё на свете. Бардак чужих теорий-образов и собственных параноидальных умопостроений. Я был слишком измучен и податлив: кивал и со всем соглашался. Позволил им увлечься, чтоб не выгнали. Когда опомнились, было уже четыре утра. Мы сходили под мост на Университетскую, в ночной ларёк за сигаретами и кока-колой. Люда поведала о своём отце, клиническом шизофренике, которому доктор прописал массу занятных препаратов. Она показала мне махонькую таблеточку, размером не больше шарика пряного чёрного перца: папа принимает их как успокоительное, чтобы не буянить. Люда иногда пользуется ими, чтобы уснуть. Отщипывает от горошинки крохотный кусочек, больше нельзя: вышибает из тапок, мощное средство. А можно мне? Конечно, держи. Я проглотил шарик целиком и запил его кока-колой. В глазах Люды застыл ужас. Прошло два часа, а я не чувствовал никакого действия таблетки. Около шести утра мы решили спать. Улеглись втроём на кровать и закрыли глаза. Моё обессиленное тело впиталось в простыню, и сознание моё моментально потухло.

Пробуждение было плавным, как выход из комы. На часах четырнадцать ноль-ноль, на лицах девушек таинственные улыбки. Они сказали, я проспал больше суток. Если точнее – тридцать два часа. Таблетка шизоидного папы. Я чувствовал себя превосходно. Отличный, глубокий марианский сон пошёл мне на пользу. По телу разливался тонус. Настроение зашкаливало в плюсе. А теперь тебе пора на выход. Ты и так доставил нам массу неудобств. Я засунул свой чемодан в дальний угол, где тот никому не должен был мешать, сердечно поблагодарил сестричек и принялся шнуровать кеды. Люда тоже собиралась уходить, спешила на работу. Она подрабатывала консультантом в отделе шмоток, в «Европейском». Покидая их квартиру, я был снабжён бутылкой пива. «Чтоб не слишком тосковал». Мы с Людой поехали на автобусе вместе, под её прикрытием я прошмыгнул под турникетом, потому что она не могла за меня платить. Я проводил её до рабочего места, немного погулял по торговому центру, забавляясь всеми этими атриумами, «лондонами» и «парижами», потом расположился в скверике и выпил подарочное пиво, отмахиваясь от назойливых алкашей, клянчивших монеты или «ну хоть глоточек». Уже вечером пришёл на Воробьи, присмотрел подходящую беседку, удалённую от основных туристических маршрутов, где смог бы заночевать. Оставалось дождаться ночи. Я поднялся наверх, на Косыгина, где сел на скамейку и несколько часов тупо пялился на проезжающие автомобили. Выбор скамейки обусловила почти полная бутылка пива, притулившаяся около мусорки. Я уселся, делая вид, что не замечаю батла, и подождал, пока пройдут люди. А потом, обезопасив себя от неуместного стыда, медленно выпил этот выдохшийся парафин. Не то, чтобы очень хотелось, просто я двое суток не жрал, а пиво, вроде, калорийный продукт. Сигареты заканчивались. Денег не было, абсолютный финансовый ноль. Сидел на скамейке, наблюдал за проезжающими по бульвару машинами и за тем, как размытое и холодное солнечное пятно медленно тонуло, приближаясь к бугристому от деревьев дну горизонта. Потом солнце стало оранжевым и пропало, а я продолжал дожидаться темноты, чтобы проникнуть в свою неприметную беседку и оборудовать там лежбище, очень надеясь на то, что ночью меня не разбудят фонарики ментов.

На Воробьёвы Горы опустилась ночь. Туристы разбрелись по автобусам, гостиницам и впискам, заповедные тропки опустели, лишь по лавочкам да беседкам остались сидеть пьянствующие молодые из местных. Я подкараулил, пока одна из беседок освободится и прошмыгнул под дощатый грибок. Сидел в позе лотоса, глядя в темноту, ждал, когда разойдутся последние. Те никуда не торопились. Глубокой ночью стало тихо и сыро. Я обхватил себя руками, завернулся в куртку, примостился на узкой скамье и дрожал. Лёг, постарался уснуть. Сон не шёл. Иногда мимо кто-то проходил. Я перестал обращать внимание на шумы. Свежесть и сырость, прохлада и влага. Меня пробрало до костей, но я всё равно смог уснуть, пусть и не сразу. Проснулся рано утром, до рассвета. В голове шумело, но крещение было пройдено, и я понимал, что ночевать на улице не так уж страшно, так что теперь в любой ситуации у меня есть минимум один стопроцентный вариант. Так я и жил следующие две недели: подбирая с земли все скудные ништяки, уготованные судьбой, и смиренно принимая все ею же уготованные поджопники. Дни были похожи, и почти никаких событий, и я сам ничего не делал, погружённый в сомнамбулизм и апатию. Ночевал, где придётся. Ещё несколько раз спал в беседке на Воробьях, но потом ночи стали холоднее и осенняя сырость уже давала о себе знать. Тогда я открыл для себя подъезды. Как-то раз, бесцельно блуждая, я забрёл на Мосфильмовскую, углубился во дворы и пришёл к Светкиному дому. Обойдя его, обнаружил на задах трубы теплотрассы. Бомжи из прошлого оборвали с них обшивку, оголив горячую и мягкую теплоизоляцию. Две трубы проходили параллельно почти без зазора, как два толстых бревна, и на них вполне можно было лежать. Сначала было тепло, а потом стало жарко. Среди ночи пришли бездомные, мужик и баба, они о чём-то препирались, глотая гласные. Я соскочил на землю и свалил, не хотелось вступать с ними в контакт. Попытался проникнуть к Светке в подъезд, но не смог вспомнить код. Блядь! Я же помнил, ну как же… Не получалось. На моё счастье кто-то вышел из подъезда, и мне удалось прошмыгнуть внутрь. Я поднялся на пятый этаж, сел на лестничной клетке, привалившись к стене, и уснул. Позже я вспомнил код от двери, и время от времени ночевал в этом подъезде. Приходил туда за полночь, а лучше после часа, прислонялся к стене, раскинув ноги, и засыпал. Будильник поднимал меня в шесть, чтобы я успел уйти незамеченным. Я открыл, что могу неплохо высыпаться таким вот образом. В другой раз я гулял по проспекту Ленина, где в ночном магазине периодически подворовывал хавку, случайно завернул во двор, и там выявил детскую площадку с горкой-трубой. Моросил дождь. Я забрался внутрь, чтобы укрыться от мороси, да так там и заснул. Возможно, кто-то видел мои торчащие из трубы ноги. Однажды я оказался у Белорусского вокзала, и решил попытать счастья в зале ожидания. Там оказалось не так уж много отъезжающих – большинство сидений были заняты вонючими бомжами. Они спокойно дремали, и мусора их не трогали. Я провёл там несколько ночей. Как-то раз один алкаш поссал там прямо на стену, и его лужа всю ночь подсыхала на полу, добавляя изюминку в широкий спектр амбре, составлявшего атмосферу зала ожидания.

Утро и день я обычно проводил в аллее на Косыгина, читая на лавочке какую-нибудь из сворованных книг и приставая к прохожим с просьбой выручить пятачком, а то на метро не хватает. Я жил в среднем на двадцать пять рублей в день, редко, когда удавалось настрелять больше. Насобирав эти четверть сотни, я отправлялся через всю Косыгина до Мосфильмовской, где был ларёк, в котором «Беломор» продавали по шесть рублей за пачку. Я покупал папиросы и двухсотграммовую упаковку вафель, которая обычно составляла мой дневной рацион. Ошивался я и на смотровой площадке, и тоже клянчил мелочишко. В то время как раз был байкерский слёт, и повсюду сновали бородатые дяди в косухах. Мне нередко удавалось урвать бутылку пива, кем-то из них позабытую. Пиво было вторым основным продуктом моего питания – калорийно и утоляет жажду. К тому же пиво помогало мне заснуть – не так-то просто раскрыть ответные объятия Морфею, когда тело пробирает озноб, морось стучит по лбу, а пустой желудок в отчаянии переваривает сам себя… Чуть в стороне от смотровой площадки росло несколько яблонь. Я сбивал яблоки с веток и обтирал их о рукав: три-четыре яблока утоляли жажду и немного притупляли голод. Иногда спускался в метро и часами кружил по кольцевой, дремал и вслушивался в ритмичный лязг. Гулял по центру, подбирая монетки, обронённые возле киосков. Как-то раз нашёл серебряный браслетик, отнёс его в ломбард и получил сто восемьдесят рублей. Это была удача. Моя одежда начала вонять, от ног исходил кислый прелый запах. Я стал пахнуть, как Они, те, на кого я раньше презрительно поглядывал, проходя мимо. Люда нашептала, что в их бутике требуется консультант, я пришёл к ней на работу, мы делали вид, что не знакомы, и сказал, что хочу у них работать. Мне выдали анкету, которую нужно было заполнить. Я заполнил. Они сказали, что позвонят. Я бомжевал. Вечера чаще всего проводил на смотровой площадке на Воробьях, смотрел показательные выступления байкеров и раздредлоченных файерщиков, или просто пялился на огни ночной Москвы внизу. Голод и жажда стали моими постоянными спутниками. Я не гнушался подобрать с земли недоеденный пирожок, недогрызенную куриную ногу, недопитую бутылку минералки, обронённую кем-то чипсину. На станции «Воробьёвы горы» перед турникетами есть скамейки, где обычно отдыхают малолетние скейтеры, что ежевечерне катаются на наружной площадке, – я сидел на этих скамейках часами, чтобы скоротать время до ночи или переждать ливень, листал забытые другими журналы, наблюдал за отроками, виртуозами йо-йо, читал. Ночью уже было холодно, днём – всё ещё жарко, и мне приходилось постоянно таскать на себе тёплый свитер, в который я укутывался после заката, а утром обвязывал его вокруг пояса. Было неудобно. Дожди участились, иногда я промокал до нитки.

Один раз, где-то недалеко от Маросейки, я зашёл в бесплатный общественный сортир, что прямо под невнятным Церетеллевым изваянием, и увидел там полуголого молодого чурку, моющего босые ноги в раковине. Промелькнула мысль: может и мне? – но я не стал. В другой раз я брёл ночью по Тверской, потому что на вокзале не спалось, и заприметил пьяного мужика, развалившегося на скамейке. Под ним на асфальте лежала барсетка. Я хотел прибрать её к рукам, но вокруг было слишком много народу, среди них мог оказаться Супермен, а неприятностей мне только и не хватало. Я отошёл метров на пятьдесят и наблюдал за алкашом, выжидая подходящий момент, чтобы стащить сумочку. Булдос вдруг пришёл в себя, зашевелился, стал вставать. Чёрт! Ну ладно, значит, не судьба. Я пошёл в его сторону, чтобы продолжить прогулку. Мужик нашарил под лавкой свою барсетку и шатко двинулся мне навстречу. Когда мы поравнялись, пьянчуга остановил меня и попросил прикурить. Я угостил его беломориной. Мужику захотелось пообщаться, он стал что-то рассказывать, Я слушал вполуха. Тот сказал, что только что из казино и при деньгах. Вот блядство. Увязался за мной. Когда переходили дорогу, его чуть не сбила машина. Я спас ему жизнь. Он звал кутить. Я подумал, может отвести его во дворик, дать по еблу и скрыться с деньгами, всё равно он ни бэ, ни мэ. Но не стал. Внутренний иисус победил. Алконавт привязался к праздному менту у фонарного столба, а я пошёл дальше. Заглянул в ночной книжный магазин. Хуясе, подумал я, кому это приспичит посреди ночи покупать книги? В магазине тусовались малолетние эмо-блумеры, листали книжки на прилавках и рингтоны на своих мобилках. Выйдя на улицу, я спустился в подземный переход. На другой стороне стоял слепой дед. «Молодой человек», – позвал он. Да, что вы хотели? А где я сейчас? Ну… – как смог, я описал его дислокацию. Ему нужно было на Малую Бронную. Я довольно смутно представлял, где она, знал, что поблизости, но вот, как туда выйти, не имел представления. Пока мы искали его улицу, дед рассказал всю свою жизнь. К тому времени голод, жажда и недосыпание уже сделали своё дело, и я был склонен во всём, что мне встречается на пути, видеть Знаки. Увлекательная история слепого деда была наградой мне за то, что не отпиздил алкаша ради денег.

Спустя месяц, насыщенный приключениями и удивительными знакомствами, я навестил Светку, которая носилась с очередным наваждением – ей приспичило ехать в Японию на концерт Radiohead. Ещё через две недели я достал деньги и не без труда выцепил Светку, которая окончательно потеряла контроль над своей жизнью. Они с Людой всё-таки побывали на концерте, наодалживав у всех подряд что-то около сотни тысяч рублей, и до сих пор пребывали в эйфории. Фотографии из поездки не отличались разнообразием: куча снимков однородной глади океана, древесной коры и песка. Я забрал у неё чемодан, отвёз его на вокзал и оставил в камере хранения, потому что уезжать предстояло только в обед следующего дня.

Спустя полгода я получил смску от друга: «Светка ищет шамана. Её хотят убить». Ну вот, подумал я, девочка ёбнулась окончательно. Жаль, неплохой, в сущности, был человек.

(Эпилог)

А ещё полтора года спустя от Светки пришло письмо:

Тот который с мыслями долго собирается не строчит миллиарды печатных знаков в час....
Пиздоболом был пиздоболом и остался....
И почему это подстава?
Ты козел своего трижды героя червяка уничтожил и думал товарищи хуй на тебя забьют… хуй
Короче когда -нибудь встретимся я тебе расскажу в подробностях, но в общих чертах за последние полтора года столько всего произошло, что в результате я пока в отпуске (зарабатываю бабло чтобы вернуться в Москву), так как из нашей хаты нас выгнали, точнее меня мою Мосю и двух шиншил… у Людки протекла крыша и она сбежала на 3 месяца раньше — ушла из дома и объявилась только через неделю позвонив на мобильный со словами :«Сестра, ты правда моя сестра?, а как ты докажешь что ты моя сестра… » ну я как то доказала видимо, потому что она согласилась встретиться в определенном месте после долгих вычислений куда передвигается солнце, потому что, чтобы скрыться от вампиров преследовавших ее, ей надо было передвигаться по солнцу…
Это пиздец, пока я ее два часа ждала, солнце почти село, но мы успели увидится на 2 минуты в течении которых она мне объяснила что нам надо немедленно собирать всех зверей и перепрятаться в безопасное место, но вдруг солнце зашло за дом и она рванула со всех ног от меня...
Ровно год я ее не видела. Ее как-то выловили родственники и увезли домой,… надо сказать что она быстро оклималась и уже через 3 месяца восстановилась на учебе… а со мной на всязь так и не выходила...(видимо боялась пиздюлей) и вдруг в начале апреля пишет мне в контакте что дескать пришло время нам повидатиься… это пиздец..
Сейчас она в Амстердаме собирается поступать в королевскую музыкальную академию… переписываемся в контакте, как будто ничего не было…