Шизоff : Слепота

Один крот ни с того, ни с сего впал в депрессию. Почвы рыть заебался, червей жрать устал, и, до кучи, порядком вылинял. Не то, чтоб от старости прохудился, а больше от огорчения. Нахлобучился и затупил.

«Скоко, думает, можно так жить? Вроде и не дурак, и половозрелый, и тёток хватает, а всё-ж таки – говно, а не жизнь! Баб находишь по запаху, в темноте, в сырости…Ладно, кротиху вздуешь в норе: с ней всё ясно, лежит и лежит такой пельмень в шубе… А если землеройку какую привалит счастье завалить? Она же, чёрт такой, землеройка, совсем другой колорит: суетится, звуки издаёт, а главное – всё, дрянь, видит. Обидно, что дать, конечно, даст – куда денется? – а сама явно смотрит с презрением, а может и рожи корчит. Потому что сколько раз было: пищит, мол, — ох, красавец! — а писк безобразно язвителен. Посмотрел бы ей, сучке, в глаза. И вообще посмотрел бы, в чём душа держится, а то сразу того…»
Короче, нашего землекопа накрыл кризис среднего возраста. А в этом состоянии все одинаковы. Радикально хуйню творят. И неважно, инвалид по зрению с детства, прозорливец какой, или просто конь с яйцами.
«Да ебись она, такая жизнь, колом, — думал крот, — вылезу в белый свет, чего-как поразнюхаю, народ расспрошу, что такое СВЕТ, почему БЕЛЫЙ, кто виноват и что делать?».
Разум, конечно, возразил кроту, что на свету его натурально завалят. Без базаров. И такие вылазки – чистой воды безумие и суицид. Крот возражать не стал, а послал разум нахуй. Он был конкретным, в принципе, пацаном. А пацан решил – пацан сделал.
Это в мультиках у кротов есть друзья, зайцы-ёжики. По Брему всё не так. Одна вражина кругом снуёт, и потребить норовит облуневшего пассажира. И потребили бы нашего правдоруба на раз, не вылези он прямиком на медвежью тропу. А по тропе тяжко пиздует медведь, покусанный пчёлами. Носом в землю. Тут под носом и разверзнись земля, а из дырки – хуяк! – любопытное рыльце. Михайло Потапыч аж заинтересованно пукнул. На что рыльце принюхалось и чихнуло.
-- Простыл, штоле? – ласково поинтересовался медведь.
-- Ебёт?! – рявкнул сослепу потерявшийся крот, — Ты чьих будешь, смерд?
-- Не охуел ли ты, чадо, по всем раскладам? Нюх потерял? – удивился лесной богатырь, — С чего буреешь?
-- А не охуел ли ты, бродяга, по запаху? Потеряешь с такими! – распалённый собственным ничтожеством крот обезумел, — Сам — чего такой бурый?
-- Так по жизни, — признал медведь, — Мастью вышел.
-- Ну, а я линяю, бля, — отрезал крот, — И чё? За базар вывозить будешь?!
Зачарованный цирками медведь уселся поудобнее, чтобы не слишком высоко падать:
-- Да я в этом лесу типо смотрящий. Погремуха – Топтыгин. Михаил
-- И чё, теперь я должен быть типо нюхающий? – чувствуя, что влетел в реальный блудняк, крот решил отъехать на гнилых, а потому великодушно подвёл, — Ладно, проехали.
И не дав изумлённому медведю времени на ответ, мирно спросил:
-- А смотрящим быть хорошо? Ну, всё видеть?
-- Да так себе удовольствие…-- опешил тот, — Ответственность больше…
-- Всё едино не мой попандос, — закручинился крот, и в знак доброй воли окончательно вылез, — Хоть бы одним глазком на мир посмотреть, так нет – всю дорогу будто у негра в жопе! Узник замка Иф, блять!
-- Хуясе, — посочувствовал медведь, став по-русски сентиментальным, — Это, конечно, косяк.
-- Это, Миша, не просто косяк, — авторитетно заметил крот, — Это — пиздец беспредельно. Вот с хуя ли, ответь мне, я с измальства в катакомбах?! Всю дорогу по тюрьмам и ссылкам?! За какие-такие дела на три метра вглубь земли утрамбован? А?!
Смущённый Медведь предложил курнуть, и пустив дым, крот окончательно распоясался:
-- Нет, ну если ты в курсах, то объясни мне: тварь я дрожащая, или право имею? Где прописан закон, на каких, блять, скрижалях? Что есть истина?!
Прихуевший от философских вопросов медведь виновато отводил глаза от невидящего буйного взгляда, а Остапа понесло:
-- Всю жизнь во тьме, слышу отовсюду про этот свет, который для всех светит, а света этого – отродясь не видел…Да что там свет! Я, Михаил, бабы ни одной в жизни не видел!
-- Ох, бля…
-- Ага! И ведь вылезь я случайно на этот блядский свет – всё равно ничего не увижу. А по жизни — меня ж, как того Каина, всяк прихлопнет!
-- Это да…
-- А ЗА ЧТО? Только за то, что я, ничтожный, если не увидеть света, так спросить об этом свете хотел?!
-- Ну…
-- Хорошо ещё, что на тебя нарвался, Михайло Потапыч, — ты рамсов не путаешь, закон, за которым следишь – не порушишь! Выслушаешь и всё поймёшь. А потом – вали меня, коль рассудишь. На миру и смерть красна, эхххх!!!
В этом месте оратор подпустил слезу, чего сказочный зверь и вовсе не выдержал:
-- Да не буду я тебя убивать, долбень! Люб ты мне, ибо честен и прям. А остальным наряжу, чтоб ни один хорь тебя не тронул, ни один ястреб не поднасрал. Если и не увидишь свету, то хоть попользуешь, не ссы, кротелло! Моё слово верное! Пойдём лучше медовушки бахнем, ты же брат мне….
Финал истории был печальным. Курьерские сойки разнесли весть об охранной грамоте по всему лесу. В результате регулярных доёбок со стороны названного брата, покончили с собой: один древний, убелённый сединами, лось; две излишне скромные в половом отношении выдры; зайка-побегайка и черноголовый дятел, в отчаянии убившийся о реликтовую сосну.
Хуй знает, что именно слепой понял о белом свете, но сдох он только через пять лет, по жуткой сини забредши в соседний лес.

Впрочем, бытует версия, что пытливый ум завёл мудака в кротоловку.

































.