Урусхан : Текинская повесть. Продолжение.

3 января 1880 года к ташкентской резиденции туркестанского генерал-губернатора Константина Петровича Кауфмана подъехала конная группа русских военных. Возглавлял её мужчина средних лет, одетый в белую парадную генеральскую форму.
У ворот резиденции под генеральского коня случайно попала зазевавшаяся цыганка. Она упала на землю, но скорее от страха, чем от лёгкого удара, выронив при этом ковш с дымящейся травой-исрык этим неизменным спутником среднеазиатских цыган. Считалось, что запах травы, отгоняет злых духов.
Генерал спешился, бросился к цыганке и спросил её по-узбекски, не сильно ли она ушиблась. Женщина ничего не ответила, было видно, что она ошарашена: русский, а так хорошо говорит на местном наречии, это было редкостью, да, к тому же, военный в богатом мундире.
Генерал вытащил из кармана деньги и, не считая, отдал их цыганке. Ещё более изумившись, цыганка, наконец, заговорила:
- Добрый ты человек, не видала я таких никогда, знай, что отныне не возьмёт тебя ни сабля, ни пуля, берегись только слова людского, берегись!
И цыганка зашептала что-то уже на каком-то совершенно непонятном никому кроме неё языке.
- Что она вам сказала, Михаил Дмитриевич? – с любопытством спросили генерала сопровождающие офицеры.
- Да, так, господа, сущий вздор, — махнул рукой Скобелев. — Цыганки.… Дай им пригоршню монет, такое скажут.
Через пару минут он уже сидел в кабинете генерал-губернатора и угощался зелёным чаем.
- Ну, как добрались Михаил Дмитриевич? Без происшествий?
- Происшествия? Да, вот, разве, что перед самыми воротами вашей резиденции, Константин Петрович, цыганка под лошадь мою попала.
- Цыганка под лошадь? – усмехнулся Кауфман. — Ну, коли, это единственное происшествие, я вижу в этом добрый знак! А между тем, Михаил Дмитриевич, — глотнув чая, продолжил Кауфман. — Задача вам предстоит не из лёгких. Все прошлые Туркестанские походы можно считать лёгкой прогулкой. Наши попытки усмирить текинцев провалились, генерал Ломакин вообще чудом спасся от гибели. Всего нам противостоят около пятидесяти тысяч. Командует ими сердар Дыкма-хан, разбойник, каких свет не видывал, но человек отчаянный и храбрый. Разбойничает с молодости, как и все текинцы, ходил в Персию, служил кокандскому хану, потом вернулся в Ахал.
- Константин Петрович, — рассмеялся Скобелев. – Зачем же вы мне всё это рассказываете? Неужто запамятовали? Я же сам гонялся за ним по всей Ферганской долине…
- Тьфу, ты чёрт, — хлопнул себя по лбу Кауфман. – Старость не радость, простите, Михаил Дмитриевич, и, правда, запамятовал.
- Ничего бывает, а когда начнётся строительство Закаспийской железной дороги? – вернулся к теме Скобелев.
- Уже началось Михаил Дмитриевич, мы понимаем насколько важно снабжение войск.
- Что ж, Ваше Превосходительство, раз мой план одобрен, я немедленно готов выступать в поход.
- Ну, вот, и отлично, рад, что вы находитесь в хорошем состоянии духа.
- Об одном лишь одолжении имею дерзость вас просить, Константин Петрович.
- Да, слушаю вас с превеликим удовольствием.
- Верещагина у вас позвольте выкрасть на время кампании?
- Ну, Михаил Дмитриевич, вы просите невозможного! – развёл руками Кауфман. – Ну, уж нет, Василий Васильевич останется при мне.
- Константин Петрович, — хитро сощурился Скобелев. – Ну, позвольте, будьте так добры…
- Ладно, ладно — сдался Кауфман. – Берите своего Верещагина, всё равно не отстанете, уж я-то вас знаю.
- Премного благодарствую, Константин Петрович, — обрадовался Скобелев.
- Ну, тогда, с Богом!
- С Богом!

***
- Вот, так, Михаил Дмитриевич, чуточку влево, — слегка поправил своего натурщика художник и вернулся к мольберту. — Что-то смотрю я, вы сегодня не в духе? Никак погодка? Да, вроде сравнительно хороша. Переменчива, правда, то снег, то солнце.
- Да, как же изволите быть в духе, любезнейший Василий Васильевич, коли, торчим в этой дыре уже битый месяц, а толку нет никакого, — мрачно ответил Скобелев. — Снабжение ни к чёрту, провиант прибывает не во время, казнокрадство цветёт пышным цветом. Если б, не подвели железную дорогу, с голодухи бы давно померли. Но главное, туркмены… Разбойничье племя, но, что, правда, отчаянные черти.
- А сколько их в крепости? – поинтересовался Верещагин.
- Наши лазутчики сообщают о 40 тысячах.
- Ого, многовато, штурм будет, нелёгко нам придётся, Михаил Дмитриевич. А что к слову думает о ходе кампании персидский шах? — постарался сменить неприятную тему художник.
- Бог с вами, Василий Васильевич, право, я вас не узнаю, — оживился Скобелев. — Персидский шах спит и видит, когда экспедиция закончится нашей победой. Вы не хуже меня знаете, сколько беспокойства приносят Персии текинцы. Поговаривают, что с начала века они угнали из Персии миллион пленников! Миллион, Василий Васильевич! И в Геок-Тепе по нашим сведениям рабов также предостаточно. Теперь, представьте, какая тишина наступит на северной границе персидского шаха, после того, как мы выйдем к ней и полностью подчиним туркмен. Весь тот разбой, который процветает здесь веками, все эти вожди-сердары, всё это уйдёт в прошлое, и народец сей, уверяю вас, Василий Васильевич, примется за мирный труд, займётся скотоводством, земледелием.… Ну, а, пока…, — вздохнул Скобелёв. — Признаться вам, устал я. Жду, не дождусь, когда всё закончится. Не то, что Фергана. Помните, как заезжали вы, бывало ко мне?
- Как же, не помнить, Михаил Дмитриевич, золотое было время! Да, и сколько связано у меня с Туркестаном сами знаете! Тянет сюда. Вот, как видите, не долечился после Балканской кампании и опять здесь. Сколько воспоминаний… Чего стоит одно участие в обороне Самарканда в 1868 году, 700 человек против 65 тысяч! И держались целых 6 дней! Пока Его Превосходительство Константин Петрович не подоспели на подмогу.
- И всё же признайтесь, Василий Васильевич, узбеки, кипчаки совсем другие люди. Ежели править ими твёрдо, но с сердцем, нет более радушного народа на всём белом свете! Дадут слово, не восставать, не восстают, — с ностальгией вспомнил Скобелев период своего губернаторства в Ферганской области.
- Но, что поделать, интриги, Михаил Дмитриевич, интриги-то вас и сгубили, — вздохнул Верещагин, намекая на обстоятельства отставки генерала. – Разворошили вы, Михаил Дмитриевич, осиное гнездо в области, вот и пострадали за правду, да за честность.
- Верно, Василий Васильевич, осиное гнездо, иначе не скажешь! Казнокрадство в области цвело пышным цветом, взялся я за них, было, и полетели доносы, да не в Ташкент, а сразу в Петербург. А начальство наше доносам верит больше, нежели честным людям. Кабы не доносы эти, губернаторствовать бы мне там и поныне. Эх, да, что там говорить — махнул рукой Скобелев, — Давайте-ка, лучше я вас чаем угощу. Устали, уж, поди, меня рисовать.
- Нисколько, Михаил Дмитриевич, вы ведь знаете, я не портретист. Так, баловства ради. Впрочем, от чайка не откажусь.
В эту минуту в комнату вбежал взволнованный ординарец Скобелева есаул Дукмасов.
- Михаил Дмитриевич, там…
- Что там? Говорите.
- Чрезвычайное происшествие.

Продолжение следует.