Мама Стифлера : Путёвка в жизнь

Его звали просто и незатейливо – Чибис. Настоящего его имени не знал никто. Даже мой двоюродный брат Борян.
Чибис сидел на унитазе, неестественно вывернув колени, и, кажется, был мёртв.
- Твой Чибис умер. – Я подошла к Боряну, и положила ему руку на плечо. – Крепись, брат.
- Он сидит на унитазе с зелёным лицом, вывернутыми коленками, и не дышит? – Борян, кажется, не был потрясён скорбной новостью.
- И воняет.
- Типун тебе на язык, дура! – Рассердился брат, и даже замахнулся на меня нетрезвой рукой. – Скажешь тоже – умер! Чибис всегда так спит!
- Тогда какого хуя ты назначил этого зомби моим телохранителем, скот? – Я тоже рассердилась и замахнулась на Боряна нетрезвой рукой. – К тому же, он сруль!
- Тсссс… Тихо-тихо… — Брат перехватил мою руку, и усадил меня к себе на колени. – Не надо называть приличного человека срулём только потому, что его коварно сморил тревожный сон прямо на унитазе. Поверь мне, Лида, Чибис — прекрасный и ответственный человек. И доверить тебя я могу только ему.
Я всхлипнула и посмотрела по сторонам, в надежде отыскать себе нового телохранителя самостоятельно. Мне очень был нужен телохранитель, потому что от его наличия зависело то, как я проведу остаток вечера: страстно гоняя жопкой плотву на танцполе, или до шести утра слушая песню «Путана, путана, путана», которую всегда поёт Борянова мама после десятой чарки. А десятая чарка была выпита ею ещё час тому назад. Путана стремительно и неотвратимо надвигалась, и это пугало.

Мы истово и от всей души отмечали двадцатилетие Боряна. На торжество были званы я и мой папа. Маму мою Борян приглашать побоялся, потому что восемнадцатый и девятнадцатый дни его рождения были предсказуемо омрачены стандартной схемой: вначале «Путана» исполнялась на два голоса нашими с ним мамами, а на строчке «…и тысячи твой стОит туалет» моя мама начинала хихикать, и это было поводом для начала воспоминаний Боряновой родительницы о том, что моя мать загубила жизнь её брату. Мама оправдывалась, призывая в свидетели папу, но к тому моменту папа, которого сильно укачивало под путану с туалетами, уже спал. И тогда начинался женский бокс. Который длился ровно столько, сколько спал рефери-папа. Иногда рефери спал до утра. Так было в восемнадцатый день рождения брата. И ему до сих пор было жаль сервиза Мадонна, оконного стекла, и нестарого ещё катушечного магнитофона Комета.
В общем, двадцатый свой день рождения Борян решил отметить без женского бокса, и даже отважно выставил на стол новый сервиз Мадонна.
Кроме меня с папой и Боряновых родителей, на этом празднике жизни накидывалась халявным винегретом куча прожорливых и незнакомых мне людей, среди которых особо выделялся странный пожилой мужчина в рыболовной сети на голое тело с волосатыми сосцами. Мужчину звали Кузьмой, и он был гомосексуалистом. Это знали все, кроме моего папы. Папа у меня с предрассудками, и непременно возжелал бы трагической и немедленной гибели Кузьмы, за которой последовали бы серьёзные травмы Боряновой мамы. Благодаря которой этот немолодой фрик был зван на торжество. Мамой, безусловно, руководила корысть. Боряном тоже.
Кузьма, судя по его дырявому гардеробу, мог спокойно приходить на молодёжные вечеринки, не скрывая своей ориентации. А это мог себе позволить только очень богатый человек. На всякий случай я даже подсела к Кузьме поближе и пожаловась на отсутствие лисьей шубы. А ведь на дворе уже холодный ноябрь, и без шубы я непременно умру. Кузьма ласково потрепал меня по торчащей в разные стороны неудачной химической завивке, но при этом, не моргая, плотоядно раздевал глазами мёртвого Чибиса, которого оторвали от унитаза, и бросили на диван, в опасной близости от голубого рыболова.
- Этот. – Я твёрдо и уверенно ткнула пальцем в толстого незнакомца с вороватым взглядом, который крысил из моей тарелки колбасу. – Вот этот хуй будет моим телохранителем. Если я приду на вашу местную дискотеку с человеком, у которого такая мерзкая харя и такая жирная срака – ко мне ни один гопник не подойдёт. Побрезгует.
- Нет. – Сурово отрезал брат. – Этому я сестру не доверю. Он же тебя за банку тушёнки на органы продаст, не раздумывая. Доверяю я только Чибису. А Чибис, как видишь, захворал. Так что или возвращай его в строй, или слушай «Путану».
- Я могу сделать ему клизму! – Засуетился Кузьма, и протянул сухие тощие ручонки к трупу. – У мальчика алкогольное отравление! Ему надо промыть желудок!
- Через жопу желудок не моют. – Я отпихнула голубого конкурента, и закрыла тело Чибиса собой. – Это мой клиент, дядя.
Кузьма опечалился и стрельнул глазами в Боряна. Брат мгновенно протрезвел, и несколько секунд в нём боролись инстинкт и корысть. Корысть победила, и Борян выпил водки. Много и залпом. А я осталась с телом Чибиса, и при огромном желании сделать всех местных тёлочек на этой говнодискотеке своим роскошным танцем.
В ход пошли испытанные методы экстренного отрезвления: натирание чибисовых ушей, пиздюли и марганцовка. Времени было мало, прожорливые боряновы гости в большинстве своём уже давно и выразительно топтали танцпол местного клуба под Петлюру, а я пыталась оживить своего телохранителя, параллельно отгоняя от него жадного до тощих жопок Кузьму.
- Ну, я пошёл. – Пряча глаза, сказал брат, и боком двинулся в сторону входной двери. – Хорошего тебе вечера.
- Стоять! – Заорала я, и звонко ударила Чибиса по щеке. – Дай мне ещё минуту, и я реанимирую эти мощи!
- Идите, Лида, — надрывно повысил голос гомосексуалист, и пододвинулся к Чибису ещё на один шажок, — идите и развлекайтесь. А я займусь вашим мальчиком.
- Пошёл нахуй, пидор! – Мёрвый Чибис широко открыл глаза и почти ровно сел на диване. – Дайте мне воды, топор и ботинки! Я попью, угандошу Кузьму и пойду на дискотеку!
- О, что я говорил? – Восхитился брат. – Прекрасный человек Чибис. Надёжный товарищ и гомофоб. Поедемте скорее кутить, господа!

«Поедемте», конечно, было метафорой. Ехать надо было пешком через двухметровые сугробы, километра три. К такому крестовому походу я была совсем не готова, и очень быстро увязла в снегу своими тонкими ножонками, обутыми в выёбистые и модные сапоги-чулки. Прекрасный товарищ Чибис, выпив воды, потревожил в своих внутренностях плотный слой спирта, и упал как подстреленный в сугроб, вниз лицом.
- Боря-я-я! – Отчаянно закричала я в темноту, ориентируясь по отдаляющемуся хрусту шагов. – Боря! Твой надёжный Чибис снова впал в кому! Я его не дотащу!
- Идите, Лида. Идите и развлекайтесь. А я займусь вашим мальчиком. – Раздался за спиной вкрадчивый шёпот и я вздрогнула.
- Идите вы нахуй, друг семьи. – Попросила я почти умоляюще. – Идите и выебите кого угодно, только не Чибиса. Он мне самой очень нужен.
- Зачем ты так, Лида? – Кузьма укоризненно покачал головой, и заботливо отряхнул снег с моей куртки. – Я, безусловно, не скрываю своей ориентации, но это же отвратительно – насиловать ребёнка в бессознательном состоянии. Ему нужна помощь, а я врач. Я отнесу его к себе домой, промою мальчику желудок, и дам абсорбентов.
Я прислушалась. Боряновых шагов уже не было слышно. С минуту во мне боролись два чувства: чувство сознательного гражданина и желание сделать местных тёлок своим кордебалетом. Не к месту вспомнилась песня про путану, и кордебалет победил в ту же секунду.
- Забирайте. – Я отошла от тела Чибиса, и вскинула глаза на доктора-гея. – Только знайте: я вам всё равно не доверяю. Мой брат жестоко отомстит вам за Чибиса. А ещё я скажу своему папе ваш адрес. Вы умрёте страшной смертью.
Кузьма меня уже не слушал. Приговаривая: «Ну что ж мы вот так в снежок-то завалились, а? Ну ты ж себе всю пипирку отморозишь, дурачок» — он довольно споро выковырял Чибиса из сугроба, и поволок в темноту.
На секунду моё сердце пронзила жалость, но в ушах тут же зазвучало «…и тысячи твой стоит туалет», и я быстро посеменила по дыркам от Боряновых ботинок, оставленных им в сугробе.

Дискотека при фармацевтическом заводе Акрихин манила усталого путника скудными огнями от старой ёлочной гирлянды и жёлтой фанеркой с гордой надписью DISCO. Тут следы Боряна резко обрывались, из чего я сделала вывод, что брат воспарил от счастья. У меня воспарить отчего-то не получилось. Возможно, тому причиной был груз вины, тяжёлым камнем висевший у меня на душе с той минуты, как я отдала Чибиса в руки старого пидораса.
Я толкнула дощатую дверь, и, осознавая всю тяжесть последствий, шагнула в царство разврата и порока. Именно так называл это дьявольское место мой брат Борян, пугая меня страшными порно-рассказами, и настойчиво рекомендуя сюда на километр не приближаться. Я не послушала брата Боряна, и рванула на танцпол, где немедля начала вихлять бёдрами под Руки Вверх, не забывая в нужные моменты задирать юбку и демонстрировать местным тёлочкам очень дефицитные и проститутские чулки с ажурной резинкой.
Брат Борян потом делал страшные глаза, и рассказывал мне дополнительные порно-рассказы про то как местные тёлочки жестоко убили трёх прекрасных молодых нимф, которые танцевали под Руки Вверх в ажурных чулках. Но это было потом. А пока я безнаказанно показывала всем желающим чулки и кордебалет целых пять минут. На шестой минуте кто-то дал мне увесистого поджопника, и я отчего-то сразу догадалась, что так может поступить только любящий брат. Местные тёлочки уебали бы мне сразу в голову.
- Где Чибис, синявка привокзальная?! – Брат схватил меня за плечи и дышал в лицо спиртом. – Он с тобой?
- Он в надёжном месте. – Неуверенно сказала я, и спрятала глаза. – За ним присмотрят.
- Где он?! – Взревел Борян, а я заплакала:
- Его уволок Кузьма! Он крался за нами в ночи, и ждал когда Чибис ослабеет!
- Прокляну! – Брат хищно скрючил пальцы, и поднял надо мной карающую длань. – Ты убила моего товарища! Он больше никогда не будет тем прекрасным парнем, которого я любил!
- Предатель! – Я пошла в наступление. – Тебе какой-то сруль дороже родной сестры!
- Двоюродной! – Заорал Борян. – Не примазывайся, сволочь!
- Да штоптысдох, брундуляк сопливый! – Крикнула я, и, театрально закрыв лицо руками, кинулась прочь.
«Прочь» оказалось гораздо ближе, чем я планировала, и выглядело как ничего такой парень. В моём извращённом вкусе. Я ж мужиков как свиней – килограммами меряю. А этот вполне себе тянул на двухлетнего племенного хряка. Я воткнулась в его мягкую толстую сисю, и плавно отскочила на полметра.
- Вова. – Сказал хряк, и протянул мне руку. – Хорошая у тебя жопа.
- Лида. – Я хлюпнула носом, и обняла Вову. – Потанцуй со мной, мясистый гардемарин. Мне плохо и грустно.
Под потолком медленно и со скрипом закрутился зеркальный шар, и зазвучало «Патамушта есть Алё-о-о-о-ошка у тебя-я-я-я», а я плакала от обиды, и незаметно вытирала сопли о Вовину толстую сисю.
«И подружкам ты боишься рассказать, как Алёшку ты не хо…» спел в колонках толстый (в моём вкусе) Жуков, и заткнулся. Через секунду танцпол погрузился во тьму, и началась паника. Только паникой я могла объяснить появление кучи чьих-то рук у себя под юбкой, и тоже заорала, намертво вцепившись в Вовину сиську.
- Не ссы, и двигай к выходу. – Сказала в темноте сиська. – Я с тобой.
- Спасибо. – Я была бесконечно благодарна Вове, и крепко держалась за его жиры. – Выведи меня отсюда невридимой, и я стану твоей женой!
Судя по звукам, в темноте кого-то немедленно стошнило.
Выход был почти рядом. Это я ощущала не прикрытым чулками местом. Потянуло холодом. Тут на меня кто-то упал, и я на секунду выпустила из рук Вовину сисю. Но тут же ухватила её вновь, и успокоилась. В гардеробе, по всей видимости, орудовали мародёры. Это было понятно по крикам: «Ебать, пацаны! Я шубу нащупал охуительную! Косаря полтора, не меньше!»
- Моя курточка… — жалобно заскулила я, и прижалась к сисе всем телом.
- Ща всё будет! – Сказал Вова, и накинул мне на плечи какие-то меха. – Это твоя курточка?
- Да! – обрадовалась я, нащупав на воротнике лисий хвост. – Это именно она! Пойдём отсюда скорее!
Судя по холоду, мы уже вышли на улицу. Судя по освещению – хуй поймёшь. Темнота непролазная.
- Почему так темно? Где фонари-то? – Я пихнула Вову в бок.
- Так пятница же. – Вова, казалось, удивился. – С трёх до шести утра по всему микрорайону свет отключают. В Акрихине, конечно, свой генератор, но он старый, вот и сдох опять.
- А куда мы идём? – Я заволновалась.
- Так за угол, как договаривались. – Снова вроде как удивился Вова, и поволок меня за угол.
За углом было всё так же темно и холодно. Вова чем-то шуршал и пыхтел. Я переминалась с ноги на ногу, и куталась в спиженные меха.
- Ну, я пойду? – Неуверенно сказала я, и сделала шаг в сторону.
- Эй, я уже всё! – Непонятно сказал Вова, и сунул мне что-то в руку.
Это «что-то» было горячим, и сильно напоминало хуй. Настолько сильно, что я заорала:
- Это хуй?!
- Это хуй. – Подтвердил Вова. – Нравится?
- Нет! – Покривила я душой, паникуя. Потому что хуй был очень даже ничего. Только к такому повороту событий я была совершенно не готова.
- Ишь ты, — обиделся Вова, — всем нравится, а ей не нравится. Соси давай, холодно ведь.
- Слышь, Вова, — я повысила голос, — я пять лет проучилась в музыкальной школе. У нас в хоре тридцать человек пело. А слышно было только меня одну. Это я к тому, что я щас заору на весь район, сюда прибежит мой брат Борян, и оторвёт тебе твой огрызок.
- Какой ещё Вова?! – Искренне возмутился Вова. – И какой нахуй брат Борян?! У тебя сроду никаких братьев не было!
В мою душу закрались подозрения, и я полезла в карман чужой шубы, сильно надеясь на то, что её обладательница была курящей женщиной. Мне повезло, и хозяйка шубы была очень курящей женщиной, потому что в кармане я нащупала аж три зажигалки сразу. Две я немедля выхватила, и открыла огонь с двух рук.
Неяркий свет осветил совершенно незнакомое жирное ебло, и я заорала, выронив зажигалки. В темноте заругались матом:
- Блять! Где Ленка?!
- Какая Ленка?
- Фокина! Из семнадцатого дома!
- А я ебу, где твоя Ленка и семнадцатый дом! Я Лида, сестра Боряна! Где Вова с сисями, тварь?!
- Какой Вова с сисями? Где Ленка?!
В общем, через пять минут мы подружились. Жирное ебло звали Толиком, и он, в принципе, тоже был ничего такой. Ненамного хуже Вовы. Особенно после того как убрал хуй обратно.
- Так, получается, ты свою Ленку проебал у гардероба? – Я смеялась, и дружески пихала Толика в бок.
- А ты своего Вову где просрала? – Басисто хохотал Толик. – Ничо хоть мужик-то был?
- Не успела рассмотреть. – Призналась я, и доверчиво прижалась к Толику. – Ты ведь отведёшь меня домой к Боряну?

Брата мы обнаружили возле подъезда. Он был зол, и ел сырые сосиски из сопливой вакуумной упаковки. Из окон на пятом этаже неслось знакомое «Путана, путана, путана!»
- Припёрлась! – Заругался Борян, — я весь район на уши поставил, её тут с фонарями ищут, а она хуй знает с кем шляется! Ты где его подцепила, гейша копеечная?
- С предателями не разговариваю. – Я насупилась и попробовала прошмыгнуть в подъезд.
- Куда? – Брат цепко ухватил меня за воротник ворованной шубы. – Я тут битый час стою мёрзну, домой пойти не могу – мне ж твой батя яйца оторвёт, если без тебя вернусь, вон, добрые люди сосисок мне из окна пульнули, а она ебало сплющила – и чешет! Чибиса кто забирать будет, а?
- Да пошёл бы он нахуй, твой Чибис. – Откровенно призналась я. – Нехуй нажираться в синюю сливу, если знаешь, что за твоей сракой охотится пидорас. Я чо, страховая компания что ли? Хрен ли я должна заботится о чибисовой жопе?! Я вообще завтра домой уеду, и ещё лет двадцать тут не появлюсь. Мне твой Чибис похуй совершенно. Пусти меня домой, друг всех пидорасов!
Я оттолкнула брата, и беспрепятственно проникла в подъезд.
При моём появлении в квартире оборвалась звонкая песня тёти, и тревожный сон моего папы. Меня пытались допросить на предмет местонахождения брата Боряна, и поругать на предмет ночного шляния в пятницу по неосвещённой местности, но я жалобно хрюкнула и уснула.
Утро было тяжёлым. Рядом, забывшись тревожным сном, спал брат Борян, сжимая в кулаке огрызок сосиски. Судя по всему, его мучили кошмары.
А меня мучила совесть.
Я встала и пошлёпала на кухню, где обнаружила задумчивого папу.
- Папа, — я села с ним рядом, — у меня есть стойкое чувство, что нам пора ехать домой.
- А у меня есть стойкое чувство, что я вчера пил с пидорасом. – Папа поморщился. – Необъяснимое такое стойкое чувство, которое сильно обостряется при воспоминаниях о вчерашнем уроде в сеточке. Тебе он не показался странным?
Тётю свою я любила. Даже несмотря на «Путану» и жадность до денег. И вламывать её папе было нельзя.
- Никаких пидорасов не было. – Я врала папе прямо в ясные глаза. – Твоя сестра никогда не пригласила бы в дом пидора, даже если у него бабла как у этого Кузьмы. Поехали домой, пап.

… Через два дня мне позвонил Борян и скорбно сказал:
- Мы потеряли Чибиса. Навсегда. Сегодня я его видел. На нём была новая куртка и виноватое ебло. На куртке небрежно висел ценник, а на ебле – глаза человека, познавшего хуй Кузьмы. Я видел цифру на ценнике, и немужскую печаль в его глазах. А виновата в этом ты, Лида. Я кончил.
Трубка запищала короткими гудками, а я заплакала.
Ночами мне снился Кузьма в красном кружевном корсете, и Чибис в трусиках-недельке с надписью Monday. Кузьма растягивал в дьявольской улыбке ярко накрашенный рот, и хлестал Чибиса по щекам кружкой Эсмарха. Чибис смотрел прямо на меня, и в ушах стоял его отчаянный крик: «За что-о-о-о, Лида-а-а-а?!»
Я просыпалась в холодному поту и слезах.
Так прошло страшных семь лет. А потом я встретила Чибиса в Москве.
Он меня подвёз до метро на новенькой Тойоте, похвалился свежим маникюром, и отругал за немодный парфюм. Куртка у него тоже была ничего такая. Без ценника, правда.
Груз вины с меня сразу с грохотом свалился, и с тех пор я вижу в кошмарах только зайчика Шнуфеля. Красные корсеты и клизмы навсегда покинули мои сны.
И зря брат Борян на меня обижается.
Я ж его пацану путёвку в жизнь дала.