Алкей Швеллер унд Зепп : “Война, которая всегда с тобой”

“Война, которая всегда с тобой”
Сборник сценариев для красной даты.

Сценарий Первый. Научно-популярный.
Деда Гена.

Где-то под боком у шумной, крикливой, дразнящей всеми прелестями южного города, кроме разве что моря с гепатитными палочками, Казани, лепилось пыльное, забытое Богом село Юдино.

А на окраине села жил пацан Митька. А у Митьки был дедушка. Танкист. Был когда-то.

Дедушку-танкиста звали Геной. Он сгинул в сорок третьем на Курской дуге. Сгорел в танке, как и полагается всем четным героям танкистам. Вот, пожалуй, все, что было известно Митьке о своем предке. Он не помнил, чтобы кто-то ему об этом рассказывал - наверное знание это появилось в областном роддоме среди первых криков, ваты и запаха больницы.

Жена деды Гены, баба Лена, не красила знание подробностями. Она вообще большую часть времени молчала, подперев трясущуюся голову высохшим кулачком. Да время от времени пускала пузыри перебитым носом. Ну а если говорила – то несла, как правило, малопонятную ахинею. Лицо бабке попортили где-то на далекой Воркуте – об этом Митьке однажды поведала мать. Что такое «Воркута», Митька представлял с трудом. Как-то сама собой представлялась стая грязных воркующих голубей, клюющих конский навоз у сельсовета. Каким образом голуби, пусть даже целая стая, могли расклевать бабушке нос, Митьке, ясное дело, было непонятно.

От мамки толку в вопросе исторического посвящения тоже не было. Спросишь у неё про деда – она тут же в слезы: «Отстань от меня, ради Бога! И в кого ж ты, говнюк, такой уродился?!» Отец же только хитро щурил раскосые глаза, да весело матерился, мешая русские ругательства с татарскими.

Может быть именно потому, что образ дедушки Гены был начисто лишен зримых черт, Митька особенно с ним сроднился. Месяц за месяцем, год за годом дедушка-танкист присутствовал в Митькиной жизни. Дедушка-танкист, дедушка-танкист, дедушка-танкист… Со временем эти два слова – «дедушка» и «танкист» - сплелись, сплавились в детском сознании в одно – «дедушкотанкист». Что-то грозное и доброе, могучее и милосердное, лязгающее сталью как «Тэтридцатьчетверка», ощетинившееся пушками и ласково усмехающееся в прокуренные махоркой усы – такой образ будоражил Митькино воображение и маячил в беспокойных детских снах.

Смотря фильмы про войну, Митька узнавал дедушкотанкиста в каждом советском танке, легко давящим, как картонные декорации, фашистские пушки и колючую проволоку, неся на своём сильном стальном теле к победе улыбающихся пехотинцев. Дедушкотанкист являлся незримым утешителем, когда пьяный отец, избив смертным боем до полужизни мамку, таскал её за волосы по истёртому в тропки дощатому полу. Про дедушкотанкиста Митька думал, ковыряя вспучившиеся белой пленкой прыщи – при этом сладко и непонятно саднило на сердце. Присутствие дедушкотанкиста Гены чувствовалось в затхлых заброшенных коровниках, недостроенных тракторных мастерских… воняющих тиной прудиках, в которых Митька топил маленьких щенят – он еще не знал мудреного слова «жертвоприношение», но прозорливым детским умом предполагал, что память и прошлое нуждаются в неких знаках внимания и почтения с его стороны.

Шло время. С овощехранилища привычно тянуло пряным ароматом сгнившего урожая свеклы. Пьяные колхозники, отдыхая от трудовых будней, травили доброжелательно байки, потом шли за добавкой в сельпо и били друг другу морды. Парни постарше ходили сначала в школу, потом бить парней из другой деревни – готовились к армии. Умер один старый вождь. Появился другой, вроде даже и не вождь, но тоже старый. Митька продолжал жить в тесной связи с эфемерным призраком прошлого. Как-то раз он смастерил пышные усы из пакли и наклеил их на макет танка, стоящий в школьном красном уголке. Учительница притащила зареванного Митьку за руку домой и закатила его домашним полуторачасовую лекцию об уважении к святыням.

Запричитала мать. Под бабкой визгливо заскрипела старая кровать. Отец, шумно вздохнув, коротко ткнул Митьку в рот волосатым кулачищем, громко высморкался на пол и вышел в сени. Гулко звякнули пустые бутылки. Митька, давясь красными сгустками, лежал в углу, нюхал пыль – запах пыли почему-то успокаивал – и думал о дедушкотанкисте Гене.

Где-то через месяц баба Лена, словно очнувшись от многолетнего сна, подозвала Митьку к себе тихим надтреснутым голосом. Испуганно глядя на бабку, Митька подошел к ней. Бабка, сильнее обычного тряся головой, протягивала ему маленький прямоугольный клочок плотной бумаги. «Гена!», - просто сказала она, и Митька, не помня себя от волнения и счастья, схватил выцветшую, порыжевшую фотокарточку. Стоял, всматривался в ласковый прищур глаз, смешно оттопыренные уши, задорно поджатые аристократические губы над щёточкой усов, в строгую солдатскую форму, увенчанную орлом на фуражке. Не мог отвести глаз от выгоревшей бледно-голубой надписи на обороте:

«Meiner geliebten Lenni. Heinz Willhelm Huderian, Kazan, 1932».



Когда Гейнц Гудериан (1888-1954) в тридцать втором приехал в Казань, он еще не был генералом. Всего лишь год назад начальнику штаба автомобильных войск рейхсвера было присвоено звание подполковника. Много позже будет генеральское звание, триумфальные танковые операции в Европе, впечатляющие военные успехи в российской кампании летом 41-го, последующие неудачи и опала. А пока – поездка с целью инспекции. К тому времени в Каргопольских казармах под Казанью вот уже три года работала секретная советско-германская танковая школа. Немецкие танки, доставленные в Советскую Россию под видом «больших тракторов», бороздили окрестности города. Советские и немецкие инструкторы и курсанты делились опытом и разрабатывали стратегические планы, которые спустя десятилетие – уже будучи генералами – вовсю применяли друг против друга.

Из дневников Гудериана:

«Варварская скифская страна. Варварское население. Ни капли уважения к собственному прошлому. Хуже грязных поляков. Сегодня ходил смотреть казанский собор Петра и Павла… точнее, то, что от него осталось: развалины, на месте которых хотят строить продуктовый склад. Страна, разрушающая наследие предков, не имеет будущего. Не имеет ПРАВА на будущее. Странно… Генерал фон дер Лит-Томзен всегда производил впечатление тонкого, интеллигентного человека. Какой же черт дернул его договариваться с русскими о совместном танковом училище?! Очень хочется домой, в Кульм, побродить по берегу Вислы, поохотиться на куропаток… Единственный приятный момент – Лена, дочь хозяев, у которых я остановился. Чистая, светлая, как Мадонна. У нее потрясающая улыбка. Очень похожа на одну особу, с которой я встречался, учась в кадетском корпусе. Откуда в этой дикой земле берутся столь интересные создания?!»

Грязь, вонь, безграмотность, бездуховность и колоссальная мощь, которая как гигантская ветряная мельница с мучной пылью меж жерновами, заместо муки, бороздила воздух без всякого результата и смысла – вот что встретило Гейнца Гудериана, потомственного военного и прусского аристократа, в российской земле. Оборванные, голодные толпы славили вождя, который эшелонами гнал поволжскую пшеницу в Европу. Со свистом и фанфарами начинались «коммунистические стройки» - на которых те кто мог сеять, учить, играть музыку, делать чертежи и открытия, работали заступами за крохотную зарплату. У крестьян не было паспортов – молодое советское государство отказало в гражданстве своим кормильцам. Редкие автомобили вязли в жидком месиве, которые по какому-то странному недоразумению назывались дорогами. Даже по сравнению с голодной послевоенной Германией это казалось адом. Огромное стонущее, плещущееся болото, оглушительно булькающее зловонным газом – такой образ неотступно преследовал 44-хлетнего немецкого офицера при мысли о России, в бескрайних просторах которой ему довелось затеряться… И вездесущая пелена подспудного страха, все глубже проникающая в самые удаленные закоулки советской действительности:

«…Здесь постоянно пропадают люди. Причем, как правило, наиболее талантливые и независимо мыслящие – конструкторы, генералы, учителя, врачи. Сегодня он ходит по городу, здоровается с людьми, строит планы. Назавтра он вычеркнут из жизни, его имя избегают упоминать в разговорах. Повсюду евреи-комиссары с острыми цепкими глазами – везде вынюхивают, подслушивают, подглядывают – эдакие юркие крысы в человеческом облике. Страх, царящий в этой части суши, поневоле передается любому – мне, моим соотечественникам, иностранным специалистам… Лена (она разрешила мне называть себя Ленни) очень мила. Первое впечатление о ней оказалось неверным – она довольно развита для своих шестнадцати лет… Никак не могу научиться произносить правильно это странное русское слово – S – E – N – O – W – A – H – L…»

В 32-м в Германии на парламентских выборах Адольф Гитлер наконец заявил о себе как о главной политической фигуре страны. Гудериан, мечтавший о возрождении имперской мощи Германии и видевший в фюрере окончательное решение жидокоммунистической проблемы, не мог не поддержать нового вождя. Отношения между Германией и СССР в общем и целом оставались дружественными, но в многочисленных деталях доверие сменилось осторожностью – если не сказать настороженностью. Советское начальство вдруг поставило вопрос о целесообразности дальнейшей работы казанского училища, немецкие военспецы все чаще ловили на себе пристальные, колючие взгляды политработников. В июне 33-го Гахер, немецкий начальник школы был вызван в германское посольство в Москве, где ему объявили: курсы должны быть ликвидированы в течение трех месяцев. Гейнцу Гудериану предстояло возвращение на родину. Дневниковые записи этой поры отрывочны и бессвязны:

«Ленни забрали днем, когда я приводил в порядок свои дела в школе… Может, это и к лучшему – к чему могла привести эта связь?.. Кстати, узнал только что – закрывают не только нашу школу, но и аналогичные заведения в Воронеже и Полтаве. Что-то подсказывает мне: следующая моя встреча с Россией, если она состоится, будет СОВСЕМ другой. Жду с нетерпением личной встречи с Гитлером. Хочется посмотреть на этого человека… Ленни, Ленни… Жаль, что все вышло именно так…»

Через много лет, уже после войны, Гейнц Гудериан выпустил книгу «Воспоминания солдата» - своеобразную попытку исповеди, отчета о прожитой жизни. В мемуарах нашлось место всему: политическим заявлениям («Настоящая книга расскажет молодому поколению, как боролись их отцы, как отдавали жизнь за свой народ, а также напомнит о тех, кто. несмотря на бедствия и смертельную опасность, нависшие над страной, и даже несмотря на поражение ее, все же верил в нашу Германию»), техническим данным, историческим сведениям, исчерпывающим характеристикам политических деятелей Третьего рейха. О «казанском» же эпизоде своей жизни Гудериан упомянул единственной фразой: «С 1926 г. за границей работала опытная станция, где проводились испытания немецких танков». Возможно, что-то омрачало воспоминания боевого генерала об этом времени, и ему не хотелось ни думать, ни писать о нем.