Абдурахман Попов : Два сантиметра южнее.

«Дева — умерьте свои аппетиты, ограничьте себя в расходах, займитесь творчеством. В конце недели загляните в кошелёк — Вас ожидает сюрприз!»
Ну, и для кого этот гороскоп? Уж точно не для меня. В этом мире вообще мало чего есть для меня. Возьмём, к примеру, маршрутки. Никогда не слышал там музыку Густава фон Малера. Положим, Малер мне не по душе — слишком яростен и необуздан, по мне так лучше скрипичных концертов Брамса ничего нет — но всё таки. А кошелька у меня сроду не водилось. Ограничить расходы значило или ходить на работу пешком, или лишить себя обеда. Или отказаться от Строгой Госпожи.

Уже полгода я копил деньги на посещение Строгой Госпожи. В газете была куча объявлений. Полсотни женщин занимались этим ремеслом. Спрос, очевидно, был. Мужчины хотели унижений и боли. Как будто не было армии, где первую половину службы мучают тебя, а вторую мучаешь ты – настоящее садо-мазо. Как будто нет жены и тёщи, начальства, ментов, общественного транспорта, Нового Года и 8 марта. Всю жизнь муки. Ну, а я? Мой план был таков – после всех утех, после порки, удушения шёлковым шарфиком, ползанья на четвереньках и прочих прелестей, уже стоя в дверях и прощаясь, старой отцовской бритвой я перережу себе горло, крепко возьму мою Салтычиху за плечи и буду смотреть ей в глаза, покуда не ослабнет хватка и не потемнеет воздух.

Понедельничный гороскоп был прочитан. Я открыл страницу с объявлениями и позвонил по наиболее пошлому. Женский бас назначил мне время и цену. Неплохо. Голос был ужасно строгий, всё равно как у моей тёщи. Я купил в ларьке бутылку портвейна, поднялся домой и стал править бритву, отпивая из бутылки, время от времени. Потом я помылся, побрился, накормил кота и написал письмо матери.

Я нажал на кнопку домофона. «Кто?» — спросили оттуда. Действительно, кто? «Я по объявлению» — сказал я. Домофон запищал и я вошёл в подъезд. Поднимаясь по лестнице, я подумал, что голос был другой. Я подошёл к двери и принялся смотреть на неё. В этой жизни я больше не собирался жать ни на какие кнопки. Меня изучали в глазок. Не было сил улыбнуться. Наконец дверь открылась, и я переступил порог.
В прихожей стояла девушка. Полутораметровый сморчок. К тому же лопоухая. Что за фокусы?
- А где… — начал я.
-Ты извини, у тёти срочные дела, я тебя обслужу.
-Так она твоя тётя?
- Да.
- По отцу или по матери?
- Слушай, я тебя обслужу, тебе понравится – ответила девушка и скосила глаза – только деньги вперёд.
Я смотрел на сикуху и думал «Вот и первое унижение» — подумал я. Ну, хуй с тобой, веди…
Мы прошли в комнату. А где же плети, щипцы, железные девы? Ничего этого не было. Комната была по-домашнему уютной. Постель была расстелена. Я больше года не спал на простынях.
- Душ примешь? – спросил сморчок.
- Нет. Я только из дома. – ответил я и нащупал в кармане бритву. Девушка покашляла. Я вынул деньги и отдал ей. Она пересчитала, вышла, и через минуту зашла обратно – в трусиках и в лифчике.
- Раздевайся, что стоишь. – Приказала она.
Я разделся догола, лёг в постель и закрыл глаза. Жизнь – это обман, самое чудовищное наебательство. Вот когда дрочишь – ты честен сам с собой, а потом живёшь иллюзиями, от дрочки до дрочки. Я услышал, как девушка выдвинула ящик комода. Я открыл глаза – в руках у неё была какая-то конская упряжь.
- Давай-ка, надень это. – Сказала девушка.
Я приподнялся, она надела мне на шею наиболее широкую часть оснастки и принялась запрягать меня с помощью многочисленных ремешков. У ней ничего не получалось. Она сидела на моих коленках и чертыхалась.
- А, заебал, и так сойдёт. – наконец сказала она.
Ремни болтались спереди. Я переместил их на бок и лёг на подушку. Девушка пересела мне на яйца. Я не чувствовал её веса. Дистрофик.
Неожиданно девушка закатила мне пощёчину. У неё хрустнули пальцы.
-Ой-ой-ой! – Запричитала она – вот наел ебало, говнюк!
Вот оно! Началось. Оскорбления и унижения. То, что нужно.
- Сними лифчик, пожалуйста. – Попросил я.
- Хуй тебе.
- Я прошу.
- Полижи сначала.
-Конечно.
Она стянула трусики и села мне на лицо. Пизда была бритой, но пахла собачьими какашками. Ни убавить, ни прибавить – собачьими какашками. Я стал лизать эти складки, бугорки, расщелины… запах стал невыносим. Блять, кто говорил про душ?
-Ладно, заслужил. – Наконец сжалилась девушка. Она расстегнула лифчик и бросила его мне в лицо. Стриптизёрша. Я посмотрел на сиськи – зря только лизал. Они были похожи на два яблока, забытых на кухонном столе, а хозяева три недели как на Чёрном море. Её груди были печальными, опавшими, они причиняли боль. А разве не за этим я здесь?
Девушка перегнулась и достала из-под матраса резиновый член на застёжках. На удивление быстро она приладила член к своему паху и надела на него презерватив.
- Ну – сказала она – вставай раком.
И тут зазвонил телефон. Девушка спрыгнула с кровати и на цыпочках подбежала к телефону.
- Да, мама. Всё хорошо… — Девушка беседовала по телефону.
Я смотрел как резиновый член болтается у неё спереди. Как он её не перевешивает? Зрелище было жутковатое. Член был словно живой. Он угрожающе покачивался и кивал мне. Чёрт, он может изменить мою походку. Эй, а разве ты не собрался умереть сегодня? Но не с разорванной задницей. Свою жопу я хотел оставить в целости.
-Мать знает, чем ты занимаешься? – Спросил я, когда девушка закончила разговор.
-Дурачок, это наша хозяйка.
-Знаешь что, я тут подумал: не надо этой штуки, у меня геморрой.
Девушка расстроилась. Это было заметно.
-Давай-ка мы с тобой по старинке. – сказал я, снял с себя упряжь, сорвал с девушки резиновый член и повалил её на спину. Я вставил ей. И ничего не почувствовал. Мой хуй ни с чем не соприкасался. С таким же успехом можно было совокупляться с пивной кружкой. Но что было делать? Я начал двигаться. За окнами пошёл дождь. Капли забарабанили по стеклу. Я старался как мог. Девушка думала о своём. Но странное дело: она постоянно смещалась влево. Рукой я перемещал её на место и продолжал работать. После 5-6 толчков она съезжала к краю кровати и мне приходилось возвращать её на место. Никогда такого раньше не было. Всё это вдруг напомнило мне печатную машинку и я расхохотался. Я вытащил свой обмякший хуй, сел на кровать и стал смеяться. Я не мог остановиться, это было выше моих сил. Девушка тоже начала похрюкивать. О, Боже, давно я так не хохотал. Столетия. Я плакал и смеялся, и мне становилось легче, тьма отступала. Я выздоравливал, я возвращался к жизни.

В конце недели я наблюдал, как из моего члена вытекали зелёные капли. Я смотрел на них, зачарованный; они были прекрасны, это была сама жизнь. Значит и я был жив тоже.