Гюн Айдын : Панама.

«Как ты провел ночь, мой милый; желаю, чтоб для тебя она была покойней, нежели для меня; я не могла глаз сомкнуть… мысль о тебе единственная, которая меня одушевляет. Прощай, мой ангел, мне недосуг сказать тебе более… Прощай, расстаюсь с тобой. Муж мой приедет сейчас ко мне.»
Записка, найденная в кармане Потёмкина после его смерти.


В этот день княгиня проснулась необычайно рано — не было ещё и шести, как она сбросила ногой одеяло на пол и, буквально выпрыгнула, из теплого нутра кровати. Неудивительно — не далее чем к обеду она с Долгоруким уезжала на моря. В Анапу.
Проходя по комнате к трюмо, она вдруг вспомнила вчерашний разговор с Потёмкиным. «Глупости какие! » — подумалось ей.
- Делов не бууудееет! — пропела она, нарочито копируя холопскую речь. Взяв с комода колокольчик, она позвонила — через пару минут послышались шаги, дверь отворилась и вошла нянюшка — трансвестит Паша — огромный, с заплывшими жиром мускулами негр, одетый в чистую кичку, паневу и французский парик с длинными блондинистыми волосами.
- Няня! — княгиня подбежала, обняла, закружила в безудержном хороводе.
- Господь с тобой, пресветлая! — оскалился белозубо, улыбнулся Паша. — Как дитё малое — разве ж можно так-то ?
- Няня, я на море еду, на море! — веселилась княгиня.
Паша помог ей одеться и заплести косу. Затягивая потуже корсет, он приговаривал:
- Радуюсь за тебя, пресветлая! Бежишь скуки нашей, Мухосранской — правильно делаешь. Там, на морях-то, чай скучать не придёццо — подмигивал ей многозначительно.
- Фи, няня, mauvais ton, Долгорукий мне не более чем друг, даже не смотря на то, что меня связывает с этим человеком — улыбалась княгиня, краснея.
Покончив с туалетом, княгиня выбежала из спальной в залу — люстра венецианского стекла, натёртый воском паркет, бюст Цезаря — ей было покойно тут, здесь она могла собраться с мыслями.
Долгорукий предлагал ехать на перекладных — но она терпеть не могла лошадей — этих больших уродливых животных с неприятным запахом — скапризничала и — он не устоял — согласился на автомобиль — попросил у Шувалова ненадолго — новенький восьмицилиндровый Даймлер-Бенц.
Вещей у нее было мало — пара купальных костюмов, парасолька, очки Ray-Ban — право слово — ей этого было вполне достаточно. Остальное — забота Долгорукого — так ему, вредине, и надо. Она согласилась на поездку даже не столько, чтобы польстить ему, нежели отвлечься от обыденности дней, что преследовала её, словно собственная тень.
Однако, Потёмкин всё никак не мог выйти из её головы — он непрестанно возникал то тут, то там, тревожа и без того несобранные мысли. Княгиня, несмотря на свою молодость, была далеко не дурой и, как никто другой, знала цену разговорам мужчины о любви — короче говоря, нихера она Потёмкину не верила. Но всё-таки что-то было в его словах, что заставляло княгиню задуматься...

***

Потёмкин прибыл позже — вошёл и всем присутствующим показалось, как будто влетела большая чёрная птица, взмахнув крылами, словно полой пальто. Парика на нём не было, на коротко стриженых волосах ещё таяли ранние снежинки, когда он – розовый галстух от Хуго и золотые запонки – прошёл через зал к столу.
Его ждали. Шувалов молча кивнул на стул ошуюю – предвкушая выпивку, он был немногословен до первой рюмки. Князь сел, молча оглядел собравшихся — он уже успел с утра нажраться — две банки «Jaguar» наводили на него такое же умиротворение, как и ландшафты Констебля.
Первым нарушил тишину Голицын:
- Welcome, prince! — он реально был рад видеть Потёмкина — друга, соратника, собутыльника...
Его слова словно разрушили неведомую плотину — как раз в этот момент принесли дымящийся шашлык и — то ли всё так, совершенно непредсказуемым образом совпало, то ли действительно князь привнёс в их общество нечто такое, что заставило всех выйти из состояния ступора — слова «Welcome, prince! » зазвучали с разных концов стола, вот Шувалов уже разливает по рюмкам сверкающую водку, вот Орлов кладёт князю руку на плечо — словно неведомая сила внезапно объединила их всех, за этим столом...
Когда уже было выпито и съедено достаточно, Орлов все-таки не смог удержаться:
- Ну, князь, как дела на любовном фронте? Есть слухи, что княгиня сочла Вас недостойным...
Потёмкин улыбался, но было видно, что это не искренне:
- Камю был прав насчёт меня, когда описывал своего Дона Хуана — «Дон Хуан торопится от одной женщины к другой не потому, что ему не хватает любви. Смешно представлять его и фанатиком, стремящимся найти какую-то возвышенную полноту любви. Именно потому, что он любит женщин одинаково пылко, каждый раз всею душой, ему приходится повторяться, отдавая себя целиком. Поэтому и каждая из них надеется одарить его тем, чем до сих пор не удавалось его одарить ни одной женщине. Всякий раз они глубоко ошибаются, преуспевая лишь в том, что он чувствует потребность в повторении. „В конце концов, — восклицает одна из них, — я отдала тебе свою любовь!“ И разве удивительно, что Дон Хуан смеется. „В конце концов, — говорит он, — нет, в очередной раз“. Разве для того, чтобы любить сильно, необходимо любить редко?» — я навсегда запомнил его слова… Я ничего не могу с этим поделать. Такова уж моя натура...
Орлов молчал — молчали и другие. Один лишь Шувалов снова налил всем водки и они выпили — в тишине, каждый со своими мыслями, жалея ли, порицая или одобряя великого князя — тогда это было совершенно не важно...
Потемкин достал мобильник:
- Excuse me, sirs, I’d leave your for a time! — и — вышел на улицу. Там, снаружи, он долго и задумчиво подставлял язык неспешно пролетающим снежным хлопьям, затем набрал номер и, услышав ответное «Алё, ёбта», коротко сказал:
- Митрич, всё отменяется.
Полез во внутренний карман, долго копался, вынул конверт — «Княгине N» — надпись поверху, содержимое — листок со строчками:

Они проходят мимо нас всегда с улыбкой равнодушной,
Мы отвести не можем глаз – им только этого и нужно.
Они уверены в себе и ничего их не изменит,
А мы жалеем о судьбе и то, что нас никто не ценит,

Жалеем ночи напролёт, о том, что всё у нас напрасно,
Погас камин, дождь льёт и льёт, не скоро снова будет ясно.
У них – напротив – светлый день, для них замкнулся мир в кольцо
И никогда не ляжет тень на их прекрасное лицо.

Мы знаем их по именам – ведь мы встречали их не раз.
Они приходят ночью к нам, но лишь во снах, но лишь на час.
Тот мир, в котором мы живём, для них как будто бы невидим,
А мы надеемся и ждём, мы любим их и ненавидим…

- скомкал и выбросил в рядом стоящую урну...

***

Митрич задумчиво почесал затылок:
- Шабаш, робя!!! — прокричал он. — Сворачиваемса !!!
Мужики сноровисто стали растаскивать фанерные задники — искусно выписанные пейзажи Панамы — дома, магазины, кафе, залив — его берлинская лазурь так была похожа на глаза князя — но, право, мало кому было до этого дело...

***

Уже сидя в машине — новенький восьмицилиндровый Даймлер-Бенц — княгине опять вдруг вспомнился Потёмкин:
- Панама, Анапа — не всё ли равно? — недовольно сказала она…