Яблочный Спас : К западу от Гринвича, к востоку от Гринвича (Часть 2)

Начало www.litprom.ru/thread38064.html

***

Грохот станка рвал перепонки. Пар висел в бледно-синем кафельном цехе. От этого пара мелкой изморосью были покрыты руки, лицо, брезентовый комбинезон. Вонь, какими-то огромными клубами плывущая по зольному, смешиваясь с мельчайшими капельками влаги, образовывала чудовищный коктейль, рвавший ноздри, выжигающий глаза. Здесь человека действительно корежило, ломало, разрывало на части только одной атмосферой. Что говорить о работе. Лица, изредка мелькавшие в тумане, казались мордами неведомых тварей. Слов не слышно. Неутомимый станок забивал все звуки. Холод липкими пальцами забирался под рукава, за воротник. Влажность – сто. Ад.
Грязные отбросы копошились в этом аду, изредка замирая, как будто мучительно пытаясь вспомнить, зачем они здесь, и вновь монотонно начинали двигаться снова.
Иногда, обычно ночью, они собирались в подсобке. Спирт был ярко-синим, если с медным купоросом или изумрудно-зеленым, если с железным. Чистого не было почти никогда.
Три года. Три долгих года… Первое время Шилак думал, что сдохнет. Равнодушно рвал крючки робы, чувствуя, что теряет сознание от усталости, заканчивая третью подряд смену. Равнодушно ждал, пока шизанутый суточник выговорится, размахивая при этом узким, белым лезвием прямо перед его глазами. Потом привык. Мысли о смерти отступили, растворившись в монотонности смен. Когда не было сил даже переодеться, он оставался ночевать в цеху. Шел за стекла и уже там, на гравии, пропитанном кошачьей, да и их собственной мочой, засыпал, застегнув на все пуговицы ватник. Там, хотя бы, было тепло.
Шилак забыл о той, оставшейся в прошлом зоне. Здесь Зона была своя. Полная боли, страха и смерти. Зона, в которой нашли убежище все те самые отбросы общества, поднятые со дна мутным потоком дерьма, хлещущего из неведомого источника. Заводь, в которой они, липнущей друг к другу стайкой окурков, вяло пытались выжить. Кунсткамера, полная уродов. Не хватало только огромного, во всю стену, окна, в которое любопытные посетители могли бы любоваться на судорожные попытки остаться в живых тварей.

Телефон недоуменно тренькнул. Как разрешения спрашивал. Не получив ответа, заверещал настойчивей. Шилак искалеченной рукой спросонья неловко хватанул трубку. Чуть не уронил, матюгнулся вполголоса, взял уверенней.
- Спишь? – смутно знакомый голос двоился, отражаясь в неведомых металлических зеркалах.
- Сплю. Кто? – Шилак хрипло прокашлялся. Горло, последнее время, почти непрерывно саднило. То ли от сигарет, то ли от липкого смрада цеха, въевшегося в гортань. – Кто это?
- Не узнал, что ли? Долго жить буду, — ехидный голос мгновенно трансформировался в лицо Васяя. Такое, каким он его помнил. – Подъезжай в контору ко мне вечером. Дело есть. Помнишь адресок-то?
- Бати твоего контору помню. Твою – нет – его внезапно передернуло.
- Батя умер. Два года назад – голос посерьезнел. — Теперь – моя. Приезжай.

Черный полиэтиленовый пакет. Обычный. Тысячи таких пакетов, противно шурша, каждый вечер взлетали и кружились над городской свалкой. Непременный атрибут мегаполиса. В черном пакете, который Шилак, небрежно помахивая, нес по Московскому проспекту, болтался не доширак, малек водки и бутылка Разина. Там, аккуратно завернутая в газету и перетянутая крест-накрест тоненькой бечевкой, лежала ровно тысяча зеленых бумажек, с портретом ухмыляющегося Франклина. Обычная ходка. Биржа – контора.
Без палева.
Да и кому придет в голову шманать неприметно одетого мужика с искалеченной рукой? Серая болоньевая куртка, ушатанные вдрызг берцы… Таких как он – миллионы. Затравленные, вышвырнутые с работы, обманутые родиной с ее приватизациями, МММами, Чубайсами. С ее беспощадными и бессмысленными бунтами и кризисами, зашвыривающими на самый верх жадную плесень. Обессилившие. В поисках какой-то, только им одним понятной, справедливости. Равнодушные. Среди них Шилак не выделялся.
Поэтому – без палева.
Еще один неудачник возвращается домой.
Главный вход сверкал новыми стеклопакетами, с тонированными стеклами, отражающими разноцветное мельтешение машин. Ему не туда. Ему – мимо. В грязную, обшарпанную и зассанную подворотню. За мусорными баками находилась неприметная железная дверь с кнопкой звонка. Раз – Два – Два – Раз – Раз. Еле слышно жужжа, поворачивается почти незаметная, сливающаяся со стеной камера. Дверь щелкает, как взводимый курок, и плавно приоткрывается. Вот и все. Чужое скинул – свое получил. Работа как работа. По крайней мере получше, чем в зольном.
За время кризиса Шилак поднялся. Поменял окна в квартирке, поставил железную дверь с удивленно вылупившимся наружу глазком. Видимо объем средств, бесследно утекающих за границу, возрос, поэтому обычный черный пакет сменила потертая клетчатая сумка – мечта оккупанта. Теперь нал плыл по маршруту: рубли – биржа. Что, впрочем, для Шилака не имело никакой разницы. Васяй платил хорошо, не вспоминая о стародавней истории. Рисковые ходки, иногда по две в день, больше не щекотали нервы. Стали рутиной. Все шло гладко. Огромный механизм, прокачивающий миллиарды, в недрах которого Шилак был мельчайшей шестеренкой, работал без сбоев.
Однажды Васяй затащил его в какую-то сауну. Когда ушли распаренные сучки, и наступила томная благодать с холоднющим будвайзером, ледяной водкой и длинными полосками кумжи, Васяй наклонился поближе, к самому уху донельзя довольного Федьки и шепнул:
— Давай валить отседова, а?
Шилак оторопел.
- В смысле, «валить»? Сейчас? Отсюда? Зачем? – впервые из него вырвалось столько неожиданно много слов.
- Из страны валить. Навсегда – отрезал Васяй. – Лучше в Израиль, для начала. Там видно будет, куда дальше.
Шилак молча, непонимающе смотрел Васяю в глаза.
- Ты пойми, братуха, просто так не соскочишь ведь теперь. Ни ты, ни я не соскочим. Чую, что сольют меня скоро. А если меня, — Васяй многозначительно помолчал, и пощелкал жирными от кумжи пальцами, — то могут и тебя. Под разгрузку. За компанию пойдешь. Только если меня, походу, могут и отмазать, то тебя начнут по полной схеме колоть. Так что так. Я уже, кстати, давно про это думаю. У меня никого родных-то не осталось, а ты – корешок единственный. Да и не выдашь, знаю, — Васяя, похоже, по пьянке начинало слегка заносить. – Потом, когда уляжется все, устаканится – махнем на нулевой меридиан, в Гринвич-виллидж. Слыхал про такой?
Шилак продолжая молча смотреть, мотнул головой.
- Это, братуха, вещь. Я тебе говорю. Такое место, в Англии, как будто мир пополам делит!
- Экватор, что ли? – Шилак залпом намахнул полтинник и сунул в рот жирный, розоватый кусок рыбы.
- Не, сдурел? В Англии, говорю же. Вдоль как бы делит. Время от него отсчитывают. Типа вправо — в плюс, влево – минус. А там – ноль. Нулевой меридиан, понимаешь? Я вот представляю себе, как стою там, у столба какого–нибудь специального, а на столбе – надпись: направо пойдешь, счастье найдешь, налево пойдешь – еще чего там… Точка отсчета, короче. И туда дорога открыта, и сюда путь свободен. Сам выбрать можешь. Насрать на всех. – Васяй мечтательно замолчал, а потом добавил: — Хорошо там, наверное… Вот встану у столба этого, посмотрю направо — налево, шагну и… Все пойдет по-другому…Потом, короче, в Новую Зеландию. Там точняк хрен кто найдет. – Неожиданно закончил он.


Осторожно, двери закрываются. Следующая станция — Технологический… Шилак просек, что его пасут еще на Горьковской. Вели прямо от биржи. Кто, зачем – он понятия не имел. Обычно, когда курьер перевозил товар в машине были возможны любые варианты. Подстроенный прокол, голимая подрезка… А вот пешеходов – если только на удачу. За несколько лет работы он ни разу не встречал такого. Сегодня в потрепанной сумке лежало фактически четверть рубля зелени и Шилаку было слегка стремно. Человек в неприметном куцем черном пальто, утепленной кепке с ушами и лакированных ботинках выглядел как… Никак не выглядел. Поэтому, заметив его, стоящего в дверях, еще проталкиваясь сквозь толпу валютчиков на выход, он не обратил внимания. Просто, почему-то в памяти остался. Как фотка. Насторожился Шилак, когда увидел его отражение в исписанном свастиками стекле вагона. Поправив левой рукой сумку, висящую на плече, искалеченную правую засунул поглубже в карман куртки. Палиться было совершенно не в тему. В принципе, ничего не происходило особенного – пас его кто-то и пас. Один — и то хорошо. До конторы осталось – раз плюнуть… Метров сто от выхода. Однако, даже эти сто метров Шилаку пройти было не суждено. Сразу за углом, даже не поворачивая к конторе, он остановился, небрежно сбросил с плеча сумку, достал сигареты и закурил. Было отчетливо видно, как перед сверкающим тонированными стеклами главным конторским входом, суетливо мелькали голубовато – синие проблесковые огоньки. Улица была перегорожена ментовскими уазиками. Ветер рвал с водосточных труб узелки красно-белых заградительных лент. Шилак неторопливо затянулся, выпустил дым, подобрал с асфальта сумку и, бросив скучающий взгляд на представление, пошел по направлению к Фонтанке.
Дойдя до первой подворотни, резко свернул, бегом проскочил проходной двор и замер, скорчившись за вросшей в землю белой копейкой со спущенными шинами. Дворы здесь были проходные. По ним можно насквозь пересечь почти весь квартал. Был шанс, что топтун, не заметив его, проскочит, и тогда можно снова выскочить обратно на проспект. Поймать тачку в это время не проблема. Шаги гулко отдавались в колодце двора. На секунду затихли и вдруг, перейдя на бег, стали быстро удаляться. Выждав минуту – другую, Шилак, резко выпрямившись, бросился в арку, куда забежал только минуту назад.

***

Бабка Лида совсем плоха стала. Не сегодня – завтра… Шилак достал еще одну сигарету. Внуков у нее не было, дети… А что дети? Детей, безжалостная жизнь закрутила в своих водоворотах, побила об острые камни – да и вышвырнула. Один вон от бабки Шилаковской не так и далеко, второй, говорят, воюет где-то. Вчера Федька заходил проведать, так она в руку его вцепилась, сказать хочет что-то – а нет, никак уже. Два инсульта, что же тут хотеть? Смотрит в даль куда-то, одной ей ведомую, да плачет…
- Задержался я здесь. На десять лет задержался, – подумал Шилак.
Громыхнуло. Первая за две недели капля, большая и теплая, упала на Федькину руку. Прямо на искалеченную кисть. Он поднял глаза. Черное облако наползало на двор, ощетиниваясь белыми шпажками молний. Ветер, поначалу притихший, рванул, закручивая в спиральки и поднимая вверх мусор. Где-то жалобно тренькнуло стекло. Ветер, как — будто почувствовав свою силу, наддал еще и ровно загудел в натянутых бельевых веревках. Похожие на альбатросов, улетали вдаль полотенца. Дождя все не было. Он на секунду закрыл глаза и представил себе, как прижатый глобусом к старому кухонному столу бьется под открытым окном пойманной птицей авиабилет. Шилак встал, растер ногой плевки, и направился домой. Заходя в парадное, он услышал нарастающий за спиной шум. Оглянулся, и увидел стремительно вылетевшее из – за крыш серое лезвие ливня.