Спиртов Сергей : Подставь ладони - щас сблюю…

А я вот люблю больничные романчики. Это же сказка! Вот в такой же тёплый весенний денёк, когда уже вечереет, ты, накинув больничный халат, выходишь на прогулку. По узеньким аккуратным дорожкам белые и чопорные ходят врачи, искоса поглядывая на тебя, как внезапно…
- Спиртов, вы почему сегодня не утреннюю процедуру не явились?..
Элегантно, как могу, заискиваю ножкой, обещаю исправиться и шествую дальше. Всё чаще попадаются больные, спустившиеся на вечерний променад. Они медленно, придерживая бока и спины, плывут в зелёной прохладе. И вдруг… из-за угла… выходит она. Естественно и непринуждённо появляется в твоём больничном существовании. Без тени вульгарной косметики, но сохранившая природную красоту. В таком же цветастом халате, она величаво, как лебёдушка, движется к тебе. Ты, насколько позволяет повязка, галантно вытягиваешься перед ней оловянным солдатиком:
- Мисс?..
- Миссис…
- О, простите. Надеюсь, ваш супруг не будет против?
И вы идёте дальше вместе.
О, как прекрасен спокойный больничный роман! Ты не спешишь, не горишь страстью. Ты понимаешь, какая может быть ебля при её аппендиците и твоём геморрое? Чистые, спокойные прогулки после ужина, короткие случайные кивки в коридоре и долгие сиденья на больничной лавочке – это не так уж и мало. Вы вместе ходите на процедуры, ждёте передачи от родных и близких и иронично ругаете лекарей. Ах, это милое время больничных садиков с их стерильным запахом и чёрной оградкой, отделяющей этот мирок от остального безумия. Я иду мимо.
Справа, за покосившимися маленькими домишками, начинается Бугринская роща. И сразу сердце заныло, затосковало. Как же захотелось бросить всё и уйти туда, в зелёную пелену, прижаться щекой к берёзоньке и плакать навзрыд. Упасть на молодую травушку и забыться. Увязнуть в этой вечной гармонии, растечься по ней благими помыслами и воспрянуть уже новым человеком. Берёзоньки вы мои, сосенки! Как же тяжела мне душа моя грешная!! Роща тянется далеко вперёд, насколько хватает глаз. Женька рассказывал, что там за ней пляж есть. И точно, есть.
Сядешь так на трамвайчик и туда, по третей оловозаводской улице. Туда, вглубь, к обскому морю. А там девчонки! Да голенькие!! Ах, как же хорошо! Девчоночку взял улыбчивую и в рощицу её, в кустики. Природа вокруг цветёт и радуется. И тебе хорошо, поёшь соловушкой. А потом обратно на трамвайчике до поворота. За стёклами жарища, ты в маечке сидишь, на коленке бутылочка с пивком холодненькая, и на улицу поглядываешь. Мимо бегут домишки покосившиеся с резными мансардами и пожелтевшими тюлями. Вот дома кончились, трамвайчик выехал на мост.
А под мостом речушка какая-то течёт. Медленная водичка, зелённая, почти не движется. И деревца по берегам наклонили свои веточки к воде. Укрывают её от чужих глаз. Посидеть бы с удочкой в теньке. Да помолчать. Ах, как хорошо! Речушка тихая, печальная. Как будто грустит о чём. Вот я иду и думаю так: «Если убить, скажем, женщину, привязать к трупу трос покрепче, да бросить под мосток в воду, то получиться следующее. Пролежит она, значит, так недельки две. Распухнет, посинеет, так это даже к лучшему. Потом если её вытащить, таких чудных раков с неё можно будет снять! Тут же прям на бережку и сварить в ведёрке. Как хорошо бы было…» А вон там где-то дальше на дороге бляди утром стояли. Вот кого я люблю, так это блядей! Вот бы и сейчас они там стояли. Я бы прошёл мимо, полюбовался бы. Ой-ой-ой, страшненькие то какие! Рублей тридцать, больше бы не дал.
Ну вот что ты идёшь навстречу мне такая торжествующая? К кому ты спешишь? Что ты будешь потом? Ох, ты, мамоньки мои! Вот непонятное существо есть баба. Зачем она тут? Ведь были зверушки и растеньица. И человек потом благополучно народился. А ты кто, женщина? Что за вид ты есть, обитающий на землице? Что даёшь взамен мгновенья греховного? Всю жизнь расплаты. Ох-хо-хохоньки… Ну а ты что идёшь, сиськи до пупка вывалила? Ты себя видела? Ну а ты ноги зачем такие держишь? Я бы, будь моя воля, всех женщин с кривыми ногами расстреливал сиюминутно. Или душил. Хотя нет, душил бы я старух, чтобы слышать их предсмертное шипение, а женщин именно расстреливал. И в яму с известью бросал, чтоб не воняли.
Вот я добрый какой. Раздаю смерть всем, направо и налево. Сам я бессмертен. Как кощей.