chi1008ich : Пра птичку

– Для начала этому руситу сделаем обрезание – изрек лысый. – Хотя, лучше, чтоб пиздел поменьше о мамзерах, еще и яйцо выдавим: будет, что мужик в сказке для дошкольников – с легким концом!
Однако, тощий предложил накапать в бочку воды, предварительно засыпав в нее цемент пополам с мелким гравием, «чтоб лучше было» – как отозвался который с ушами, и внедрить в нее меня ногами вперед. И они начали разматывать бинты на моих руках, оставив связанными голенища сапог. И реализовали задуманное. Спокойно. И куда-то упиздовали.
К шести часам вечера, когда эти отморозки вернулись, возникло легкое затемнение, постепенно нарастающее, от которого становилось еще хуевее.
Сую в направлении этого лысого гнойного пидора дулю, руку протягиваю так, чтоб видел, гад, что я еще не окоченел, хотя холодно, блять, холодно. Ноги будто в тисках: хуле говорить, когда стоймя в мерзлом цементе зависаешь, а эти отморозки еще и из шланга поливают, попробуй дернуться – хребтину моментом переломишь, а так, хоть еще дышать можно, хотя и хуево как-то. Во, влип-то! И дядьку-Стечку не вытащить: бушлат-то, что твой бетонный обруч… Короче, ПП…
– Помнишь, как у братков Стругацких, – начал тощий, – что-то было про этих неизвестных, которые герои, типа: «Говорят, для того, чтобы гордиться своей страной, нужен повод. Говорят, что последние годы Россия потеряла свои позиции. Говорят, что нужно равняться на другие страны, на другие культуры, другие ценности».
– А ты знаешь, что твоя баба гуляет? – говорю нарочно, чтобы отвлечься и чтобы не было мучительно больно за так пиздато проживаемые, быть может, последние минуты собственной жизни. Ведь матерые пацаны постоянно навешают друг другу про баб лапшу, в то время как эти самые бабы её с ихних ушей снимают и перевешивают им же на рога.
– Будь тиха, хуятина, мне-то однохуйственно, пусть гуляет – говорит тощий. – Она тепло одета.
– Да ты не ссы, это – не так!!! – перебил, который с ушами. – В вашей, блять, стране придурков всегда были и будут люди, которыми можно и нужно гордиться! Душа народа – буйная, смутная, безрассудная в своей смелости и невероятно отзывчивая – вот основной капитал вашей страны и её величайшая ценность! Так что терпи, пацан, терпи!»
– Да не бей ты меня так, сучара, больно ведь – говорю лысому, а этот пидор пизданул мне все-таки по ебальнику… Провел большим пальцем, не сгибается, по губам – ноготь в кровавых соплях, ебена мать, рот перекосило. Сломал челюсть, наверно. Хуево, совсем хуево.
– А наш-то фуфлогон – ПТИЦА ГОРДАЯ… ПОКА НЕ ПНЁШЬ, НЕ ПОЛЕТИТ! – съязвил лысый.
В голове какой-то пух, или хуйевознаетчто. И затылок. Затылок. Но так, тупо. Может засыпаю. Как в кино про путешественников на Север. Или на ебаный полюс.
…
Ушел куда-то. Этот. Пидор гнойный. Да и я уже – каменный. И как все вокруг тихо и мутно.
Мутно. И какие-то точки. Точки. Точки. Эти трое удалялись как резкость в объективе старого дагерротипа ...
Ушастый сочинил панегирик или некролог (а хуй его знает!), передал тощему, который долго переписывал его от руки куском ржавой тяги от стабилизатора поперечной устойчивости какого-то автохлама прямо на рекламном баннере, после чего обмотал им мой начинающий струпьями осыпаться бушлат.
– Жизнь после шестидесяти четырех только начинается! – осклабился он и налил треть стакана какого-то пойла и начал по слогам декламировать содержимое баннера:
– Лезвие знака минуса
режет остаток жизни,
хочешь к нулю сдвинуться –
голову в него втисни,
бейся внутри о стенки
словно язык колокола
и скажи: «Thank you!»
Господу, бродящему около.
Горсть однотонных звуков
не льстит траурной песне,
брошенной в солдатское ухо,
как по нему ни тресни:
со смертью игра бесцельна
в прятки в пустой цистерне –
эхо утюжит нервы,
дремлющие кошерно.