vpr@Шизоff : Повесть о настоящем мавре

DESDEMONA.
They are loves I bear to you.

OTHELLO.
Ay, and for that thou diest

(W. Shakespeare. Othello, the Moor of Venice.)

1.
-- Зайцев, любезный мой, вам уже умирать пора, а вы, смотрю, живее всех живых – спортсмен и разрядник!
После вчерашнего меня дико штормило, а от подобных предъяв рвало на родину. Я тупо рассматривал лампасы на штанах, готовый к быстрой и естественной смерти. А вот Яков Ильич, царь и бог, надёжа и опора, не спешил продолжать. Ждал ответа. Палачи трогательно щепетильны на предмет последних слов. Душегубы, что с них взять?
Мне ничего вразумительного на ум не шло. Мы молчали на двоих, остальной народ с интересом ждал аутодафе.
Увы, но голос мне подкузьмил, да и мысль была неудачна: что я мог думать? Больше жестами я пояснил, что оказался на сцене повинуясь зову, тому что в душе, который и есть долг, он первичен, в отличие от гримёрки, что штаны у Шекспира не главное, что…
Дальше получалась какая-то невнятная каша, и я замолчал.

Ожидающие казни вели себя по-разному. Отелло высокомерно улыбался, всем своим видом доказывая своё превосходство. Ну, Яго было без разницы, в каком костюме я вышел умирать – мы вчера вместе пили, но он сдюжил, а я лишь частично. У него вес больше. Если кто из нас двоих и спортсмен, то не я, точно. Да бог с ним, с Яго, гораздо больше нервировал факт наличия Светланы. Не занятая в сцене, она сидела рядом с Яковом в первом ряду партера.
-- Ну, так что? – Яков Ильич мастеровито вскинул брови.
Я сказал, что буду умирать, как есть
-- А знаете почему, Зайцев? – режиссёр решил устроить труппе перерыв, а заодно и разыграть перед ними сцену, – вам в роль входить не нужно. Вы уже мертвы, Зайцев. Как актёр. Но, кроме вас есть ещё и они… – Яков жестом указал на сцену, – ваши товарищи – те, кто хочет и умеет работать.
Я послушно взглянул на неутомимых тружеников.
-- Вот вы спросите у Владимира, он захочет убивать вас, когда вы в таком виде? Думаю, что нет. Ведь по сюжету вы в сговоре, понимаете? Вы собираетесь разрушить чужую судьбу, уничтожить любовь! У вас общее дело. А какие дела можно вести с человеком, который одет, как торгаш с кооперативного рынка?
Я посмотрел на Вовку. Он стоял, оперевшись на эфес шпаги и задумчиво глядел вдаль. Вован был моим другом, но на помощь не торопился. Паузу держит, догадался я.
-- Владимир, вы что молчите? Ответьте уже…
Яго вышел из ступора, кашлянул в кулак и, подняв шпагу, проверил клинок.
-- Убью в любом виде, – сказал он.
Как отрезал. Настоящий друг!

2.
Вечером мы сидели с ним в баре и потягивали пиво. Вова был здоровенным малым, под центнер весом, при этом добряк. Достаточно «выпуклый образ», как любил говаривать о подобных персонажах Яков Ильич. Если Владимира выкрасить в чёрный цвет, лучшего Отелло не найти. Не то, что этот Замятин. Его рожу как не раскрась, всё едино: герой любовник, слащавая тля.
Единственный Володькин недостаток – его голос, заточенный явно не под комплекцию. Звонкий, переходящий на фальцет.
-- Ты что, проспал?
-- Сон видел, Вовчик. Такой сон, что просыпаться не хотелось, – говорю я, и сладко потягиваюсь.
Вовка вопросительно мотнул головой, – рассказывай, мол. Пока я молчал, подбирая слова, он спросил и попал в точку.
-- Про Светлану?
Я кивнул.
-- Забудь, Заяц. Замятин – ведущий артист. Нам не в масть. Крупный калибр.
-- Причём тут Замятин? – спросил я. По-дурацки спросил, как бы с надеждой выиграть время и побороть волнение. И ещё для того, чтобы лишний раз для себя утвердится: у Светы роман с Игорем Замятиным, ведущим артистом нашего театра, мать его… Замятина, в смысле. Да и театр тоже. И всем об этом романе известно, это не только мои догадки.

Светка перешла к нам полгода назад из ТЮЗа. Ничем вроде бы не примечательная девчонка, совсем не модель. Махонькая, курносая, с пронзительными карими глазами. Я сдуру в эти глаза и заглянул…
По опыту знаю – девочек с такими глазами мгновенно выдёргивают из-за кассовых аппаратов в супермаркетах, из кафе, где они работают официантками, из банков, прачечных и прочая и прочая… грузят в лимузины и увозят в неизвестном направлении. Только соберёшься подкатить к такой вот девице, пока сопли погоняешь туда сюда – глядь, а её уже и след простыл. – Кто? когда? – Да, вчера, буквально. – Как же так? Она и телефон мне свой оставила. Демонстрируешь сослуживице засаленную бумажку. – Да вот так. Шустрее нужно быть. Укатила твоя принцесса, и не верхом на тыкве, между прочим.

Я заметно приуныл, а Вовка посоветовал наплевать. И растереть. А как я могу растереть, если Светка каждый день со мной?! Ну, на одной сцене… Я мимо не могу пройти, чтобы у меня ноги не подкосились. А Вовка, этакий прагматичный человек, направляет мой взор в сторону Зои, нашей костюмерши. Мотивируя тем, что у неё грудь больше. А вот тут мне как раз и наплевать. Я Светку хочу. А не Зойкины сиськи.
-- Завтра не опаздывай. Генералка, всё-таки, – наставляет меня Вовка перед уходом. – Доиграешься, переведут тебя в герольды… или в гонцы. Как я с тобой пить буду? Западло, получится.
И ушёл, подлец. А я капитально набрался.

3.
По зигзагу я прочертил ночной город. Вернулся домой уж не помню как и когда. Помню только, что пока гулял, то мутно всматривался в тонировку каждой проезжающей машины – уж не Игорь ли мою Светку увозит? Сволочь.
Дома включил ящик. Под него и заснул.
Мне снилось, что я душу Игоря Замятина прямо на лестнице, перед входом в театр. Замятин в гриме, молит о пощаде, клянётся, сволочь, что не виноват. Отбивается, скулит, а перед самой смертью, когда я уже отпускаю тощее горло, он картинно простирает руки в стороны и хрипит: «Она меня за муки полюбила, а я её за состраданья к ним». Ну не сука?! Так и сдох.
А затем, откуда ни возьмись, появилась Светлана, вся в развевающемся полупрозрачном платье, и кинулась мне на шею. Потом мы с ней долго целуемся, мучительно так, а нога моя на груди ведущего артиста. В общем, – всё путём, очень жизненно. Даже Яков бы оценил.
Проснулся я под песню «Утро туманное» в исполнении Бабкиной. С трудом открыл глаза. Попытался вдохнуть. Не попёрло. Тогда я выдохнул. Остатки сна улетучились, и слова песни весьма органично легли на моё теперешнее настроение. Я взглянул на часы – успеваю, но впритык. Ни в жизнь не надел бы спортивный костюм, здоровьем клянусь, но заглянув в гардероб выяснил, что всё остальное шмотьё как из жопы.

Проходя мимо Светкиной гримёрки, я сбавил шаг, оглянулся по сторонам и прижал ухо к замочной скважине. Мне показалось, что за дверью кто-то напевает. Причём – «Утро туманное», как ни странно. Я постучал и услышал из-за двери голос Светланы.
-- Войдите.
Свету в образе Дездемоны хотелось схватить в охапку и умыкнуть. Подальше от злобного мавра Замятина. Или, хотя бы просто схватить в охапку. Вместо этого, я тихонько подошёл сзади, и, стараясь не дышать, протянул ей розу, только что украденную с театральной клумбы.
-- Поёшь? – проникновенно спрашиваю.
-- Ой, спасибо. Пою.
-- Утро туманное?
-- Ага. А ты откуда знаешь?
Я пожал плечами. Не хватало ещё, чтобы она догадалась, что я под её дверью залип. Решил соврать по привычке. Слегка.
-- Я сам её пою. И утром передавали. Мне тоже, как в башку влезет, потом целый день сам не свой ходишь – поёшь.
-- Точно! А я думаю – откуда? И не могу вспомнить. Слушай, Заяц, раз уж ты здесь, можешь мне осветлитель дать… там, в сумочке.
Я молча подал ей сумочку.
Заяц… ну что сразу Заяц? У меня имя есть. Мне было обидно, но я промолчал. Светке простительно. Володьке? Володьке тоже. Режиссёр меня по имени и не называет, только по фамилии. Хрен с ним, пускай. А остальные? Декораторы, костюмеры… даже Жора осветитель, который денатурат пьёт. Для всех я просто Заяц. Заяц без имени и отчества. Особенно для Замятина. Он, сволочь, ещё тянет с гнусавым прононсом: Заи-и-сссь.

Уж и не знаю, что на меня нашло, может я обиделся, а может – Игорька вспомнил, но я вдруг спросил Дездемону:
-- Свет, ты чего сегодня вечером делаешь?
Светка посмотрела на меня в зеркало. Как мне показалось, удивлённо даже, – конечно, какой-то заяц интересуется.
-- Я занята сегодня. К маме поеду.
-- А завтра?
-- Завтра у нас пятница? Меня Игорь в ресторан пригласил
-- Понятно, – говорю.
А сам как в тумане. Понятно, конечно, но как бы по-своему… Выхожу из гримёрки, и в дверях сталкиваюсь с Замятиным. Руки сами к его горлу потянулись, но я сделал вид, что у меня ухо зачесалось. Чешу за ухом. И продолжаю стоять на пороге. Игорь тоже не ожидал, что я буду у Светы в святая святых околачиваться, да ещё в такую рань.
-- Привет, Заи-и-ссссь.
Замятин протянул мне руку, а другой рукой похлопал по плечу. Типа, звёзды приветствуют поклонников своего таланта. А сам за спину мне заглядывает. Пытается угадать, не было ли чего. Я протянутую руку пожал и молчу. Продолжаю стоять в дверях. Радуюсь, что в идиотском положении не я, а как раз Отелло. Оба руки вытираем. А Замятин придумывает лихорадочно, что сказать. Ничего лучшего не придумал, чем спросить: не забыла ли Светлана насчёт завтра? Не, ну это как вообще, нормально?! Завтра бы и спросил, кретин. — До завтра ещё дожить надо, – ответила Света в унисон моим мыслям.
Я вспомнил про сегодняшний сон и вздрогнул. Протиснулся мимо Замятина и пошёл переодеваться.

4.
Венеция. Мы с Вовчиком идём вдоль фасадов из фанеры. Натурально плывём после вчерашнего, вжиты в Венецию по самое не хочу. Я вяло наезжаю на Яго за растраченную казну. Он оправдывается. И в свою очередь очерняет и без того чёрного генерала. Обвиняет его в некомпетентности и неправильной кадровой политике. Тут моя реплика:
-- Ты всегда мне говорил, что ненавидишь мавра.
Причём, произношу я эту реплику с чувством… настоящим таким чувством. С неприязнью, почти с ненавистью. Что называется – от сердца пошло. Вовка остановился и глядит на меня.
-- Стоп! – кричит Яков Ильич. – Зайцев, ты переигрываешь. Володя, а вот вам экспрессии не хватает. Что вы застыли, как мангуст во степи? Давайте сначала.
Мы вернулись на исходную, и начали по новой. Я запрятал свою ненависть поглубже, и слушал как Яго на чём свет стоит, ругает мавра Замятина. У него в этом месте достаточно длинный монолог, и я задумчиво опускаю голову в землю. Представляю, как они завтра со Светкой поедут в ресторан, как она будет мило улыбаться этому скоту. А после ресторана… впрочем, снова моя короткая реплика. У меня все реплики короткие, как жизнь мушки-однодневки. И такие же постные.
-- Что до меня, так я скорей желал бы, клянусь тебе – быть палачом его, – говорю я и до боли в пальцах сжимаю эфес шпаги.
-- Стоп!
Яков Ильич вскарабкался на сцену. Обходит нас с Володькой по кругу. Останавливается напротив меня. Берёт под руку и отводит в сторону.
-- Родриго… ммм… Зайцев, вы что – белены объелись? Вы в этой сцене, всего-навсего статист, понимаете? Я не хочу сказать, что нужно играть спустя рукава, но… акценты нужно уметь расставлять. Тем более, в самом начале спектакля. Нужно понимать – кто есть кто. И зрителю дать это понять. Зрителю – в первую очередь.
Яков отпустил меня и подошёл к Володьке.
-- Вас не видно, Яго. Где вы? Где ваша ненависть? Где ущемлённое самолюбие? Вы не дотягиваете до этого… до Зай… до Родриго, чёрт его подери! Это вы его уговаривать должны, а не он вас. А ощущение такое, как будто вы в сомнении. Не годится! Давайте по новой, собрались!

Короче говоря, первую сцену отрабатывали до тех пор, пока Вовка не стал вменяем. После пятого или шестого захода, Яков Ильич даже мизансцену поменял, на начале действия. Меня на задний план поставили, потому что, как я ни старался, неприязнь свою к мавру я спрятать не мог. Но я и с заднего плана всех достал. Яков меня даже в расизме упрекнул, когда у него нервы сдали.
В перерыве Вовка похлопал меня по плечу.
-- Молодец! Что это с тобой нынче? Или вправду, — негров не любишь?
Я только плечами пожал.
-- Накатим после репетиции?
-- Накатим, – отвечаю. – Как не накатить?
Накатили.

5.
На следующий день я задержался после репетиции. Вызвал такси и страдал в моторе, поджидая Игоря и Светку возле театра. Они вышли и сели в Замятинское авто. Я попросил водителя ехать за ними. Сопроводил до ресторана, а потом, как идиот, торчал битых два часа на улице. Жрать хотел страшно. Но денег оставалось только на такси. Нужно же выяснить, куда они дальше поедут.
А после ресторана случился мрак. Отелло отвёз Дездемону домой, и прошёл за ней в подъезд. Я метался под окнами как подранок. Искусал ногти, влез в кошачье дерьмо и порвал куртку. Впрочем, бесновался я недолго, так как Замятин вышел из подъезда минут через двадцать. Или кофе пили, или он её задушил. По сценарию. Помнится, я ещё мрачно так подумал.

Спешить было некуда. В третьем и четвёртом актах я не занят, можно будет выспаться утром. Я помедитировал на лавочке под Светкиными окнами ещё полчаса и двинул домой.
Как только в квартиру вошёл, слышу – телефон звонит. Кому я понадобился в половине двенадцатого ночи, чёрт бы их побрал? Трубку снял, а там Вовка.
-- Ты где шляешься?
-- Гулял, а что?
-- Яков тебя искал. Дозвонился мне. Хочет, чтобы ты завтра подъехал в театр с утра. Разговор есть.
-- По поводу?
-- Подсиживаешь ты меня, Заяц. Смотри, пить не с кем будет.
Пить всегда найдётся с кем. Уж в театре – точно. Чувствовалось, что Вовка что-то недоговаривает. Или чего-то и сам не ведает. В любом случае, ответ я получу только завтра. Уснул, как обычно – под телевизор. Никого не душил и не целовал. Вымотался, наверное.

Утром я приехал в театр, как и обещал. Ну, опоздал чутка, не без этого. Ильич сказал, чтобы я шёл переодеваться.
-– Я не занят, – говорю.
-– Знаю, что не занят, но можешь понадобиться, – отвечает Яков Ильич.
Я их сразу в зале и увидел. Сидят рядом, и Замятин ей лапу на плечо положил. Ногой болтает и шепчет в ухо. Света меня заметила и рукой машет. А этот жлоб только поморщился и в сторону отвернулся.
Я переоделся и в зале сел. Зевал до первого «стопа». Режиссёр объявляет перерыв и поворачивается ко мне. И начинает подозрительно задушевно:
-- Зайцев, ты тексты все знаешь?
-- Только свой, Яков Ильич. Ну, герольда ещё… и матроса.
-- Плохо, Зайцев. А чего так? Раз занят в спектакле, должен все тексты знать.
-- Гонца ещё знаю, там немного…
-- Это не пригодится. Что скажешь насчёт Яго? Вытянешь?
Честно говоря, этого я больше всего и боялся. Выходит, прав был Вовка. Я глянул на сцену. Яго сделал вид, что ему нет дела до моих откровений с Ильичем, но заметно, что зацепило его. Клинком машет, ерепенится. Хреновый актёр, – ещё подумал я. Но пить с ним душевно. Я тоже неважный актёр, потому на вторых ролях и отсвечиваю. У Вовки хотя бы в теле харизма, а у меня что? Однозначно – я лучше вообще болт забью, но Вовку с роли давить не стану. Западло получится. Я делаю свой выбор и говорю:
-- Не смогу, Яков Ильич.
-- Понятно. Но и в партнёрах Володиных я тебя тоже ставить не могу, понимаешь? Ты мне спектакль запорешь. За бортом тоже не вижу смысла тебе полоскаться. Потряс ты меня вчера, если честно. Из дурачка со второго плана в примы вылез – суметь надо. Давай так… почитаешь с листа сегодня за Кассио. Он у нас слащав несколько. Больше на шестёрку похож, чем на лейтенанта. А у тебя должно получиться. В конце концов, чем больше конфликтов, тем глубже содержание. Разные планы и пласты вскрываются, ты понимаешь, Зайцев? Если всё нормально пойдёт, дам тебе три дня выходных, чтобы текст разучить. Идёт?
-- Идёт, – отвечаю.

Почитал с листа. Как и просил режиссёр, добавил конфликта в отношения с мавром. Я уж не знаю, что подумал обо всём этом Яков Ильич, но Шекспир, точно бы не одобрил.
А что касается Яго, то его нужно было успокоить, а то не дай бог порубит в творческом энтузиазме. Пришлось пить.

6.
Дал мне Яков три дня, как и обещал. Я первые полдня проспал, полночи текст читал, на второй день с головой в образ ушёл. На третий подумал – точно свихнусь. Пока я в туалете и на кухне Кассио изображаю, Замятин Светку охмурит и уведёт в даль светлую. Взволновался я не на шутку, и утром в театр поехал.
-- Ты чего к телефону не подходил? – Вовка встретил меня на входе. – Или мы теперь тоже… великие артисты?
-- Вова, не начинай. У меня шанс появился, а ты меня сразу в дерьмо головой пихаешь. Кассио, это тебе не шут Родриго.
-- Ага. Я так понимаю, Кассио у нас трезвенник.
-- Чего ты хочешь, Володь?
Владимир, наверное, подумал, что просто ответить – «бухать хочу», как то невнятно прозвучит. Для творческого человека, вполне естественное желание, конечно, но произносить это вслух вряд ли кто решится. А если соврать, то можно услышать в ответ – «Не верю!» Поэтому, лучше промолчать. Или свернуть на менее значимую для творчества тему. Например,… не важно, в общем.
-- Ты же завтра должен был прийти, вроде как. Текст, что ли выучил? – спросил он.
Тема нейтральная и менее болезненная.
-- Почти, – отвечаю. – Светку не видел?
-- В буфете.
-- Одна?
-- Была одна, а сейчас… я тебе сторож что ли?!

Иду в буфет. Светлана там, но не одна, ясное дело. С мавром, бес ему в душу. Решительно подхожу, здороваюсь и пристраиваюсь за столик. Спрашивая у дамы разрешения, как культурный.
Светлана улыбается и протягивает мне руку. Я привстаю, пытаюсь поцеловать руку, передумываю и просто пожимаю. Делаю всё крайне неловко. Краем глаза вижу, как Отелло самодовольно плывёт в рай от моих затруднений.
-- Давно не виделись, Заи-и-ссссь, – тянет ко мне лапу Замятин, – Как сам?
-- Нормально, – говорю я и отвечаю на рукопожатие.
-- Яго тут извёлся без тебя. Уже к световикам бегает. Они его дурному научат. Смотри, так и друга лепшего потеряешь.
-- Игорь, перестань, – вступилась за меня Светлана.
Я уже собирался сказать какую-нибудь гадость, но всех позвали в зал.

-- Она – краса Творения, и в ней, все чудеса его соединились, – пафосно прорекаю я, и сразу слышу «Стоп!»
И снова Яков тащит свою круглую тушку на сцену. Машет руками и говорит, что всё это чересчур чувственно. Светлана скромно сияет, Яго похер, мавр злорадствует и совершает маленький промах. Совать свой пятак в работу режиссёра, дело безнравственное с точки зрения процесса, и безумное, ввиду сложившихся законов театрального социума. Но борзый мавр попирает традиции:
-- Я вам сразу сказал, что ничего хорошего из этого не получится, Ильич. Нужно было на роль Родриго моего кума взять. А Зайца в матросы. Для него оно – самое то.
Яков свирепеет глазами, краснеет ушами, белеет ланитами. Сжимает кулаки и переносит свой гнев на заслуженного генерала:
-- Это я тут решаю, кто будет играть, и кого! Если мне не понравится Отелло, то я и его с подмостков попру. На тебе свет клином не сошёлся, Замятин. Не посмотрю на заслуги! Мне тут ещё кумовства не хватало!
Отелло криво улыбнулся и сверкнул очами. Настоящий ниггер. Тёмный и мстительный.
Дальше стараюсь быть сдержаннее в проявлении чувств. Вижу, что не совсем получается. Яков не одобряет. Особенно – диалоги с Дездемоной. А когда я взял её за руку, режиссёр закрыл лицо ладонями и просто сдулся.
Зато сцена, где Вовка предлагает мне выпить, а я отказываюсь, была пронизана настоящей правдой жизни. Я заметил, как Яков заёрзал на стуле.
-- Не сегодня, добрый Яго! Голова моя скверно переносит вино. Желал бы я очень, чтобы общительность придумала какой-нибудь другой способ увеселения.
После этих слов в глазах Вовки было столько боли и безысходности, что мне стало стыдно.

В перерыве за кулисами я подошёл к Светлане и предложил встретиться на выходных. Типа, прорепетировать наши с ней диалоги, если ей не внапряг. Она удивилась сначала моему рвению, но согласилась. Договорились на воскресение.

Когда я снимал с себя маску венецианского дворянина, в гримёрку вошёл Яго.
-- Отметить бы…
-- Вов, мне ещё третий акт нужно разучить. Не могу, честно…
-- День рождения у друга. Забыл?
-- У тебя завтра, вроде бы, – вспоминаю я. – Тем более, завтра ещё и суббота.
-- Завтра я не могу, Заяц. К отцу еду, в Нижний. Ладно, пока.
Вова пробил меня на жалость. Поджал губы, скорбно вздохнул, открыл дверь, собираясь уходить…Тут и я смалодушничал:
-- Стой, Володь. Сейчас, переоденусь…

В тот вечер пилось по-гусарски задорно и весело. Но закончилось как у обувных дел мастеров. Ничего нового, зато жизненно. Всю субботу я болезненно вчитывался в бессмертные строки, периодически общаясь с фаянсовым другом.
А в воскресенье выпал снег, и я пошёл на свидание.

7.
-- Смотрите – вот богатство корабля. На берегу явилось. Мужи Кипра, склоните же колена перед ней! – было первое, что я сказал при встрече.
-- Молодец. Я смотрю, ты времени даром не терял.
Всколыхнулось вчерашнее, слегка качнуло.
-- Честно говоря…. эээ…. сейчас меня не особо тянет к высокому…. Может, в кафе?
-- А ты коварен, За…
Но вдруг случилось невероятное: смягчились черты, пробило румянцем, мелькнуло нечто в глазах, и… Нет, это мне показалось, с ужасом понимаю я, и слышу:
-- Ты коварный соблазнитель, Андрей.
Меня первый раз за долгое время назвали по имени. И кто? Света!

Кофе был паршивый, под стать заведению. Я был остроумен. Светка – прекрасна как… не важно, как кто. Прекрасна, в общем. Смеялась моим шуткам, рассказывала о маме, о ТЮЗе, о первой любви. Мне нечего было рассказать. Разве что, как я бухал в последние годы. Как болтался без работы несколько месяцев. Как трудился, монтируя декорации в Останкино, называя это работой на телевидении. – Когда тебя покажут? – спрашивала мама. – Меня вырезали, – отвечал я. Мама так и не дождалась, а меня так и не показали.
-- Как тебе Замятин? – поднимаю производственную тему и жду, затаив дыхание.
-- Интересный актёр, интересный человек. Есть чему поучиться. Чего улыбаешься?
Я пожимаю плечами. Улыбаюсь, потому что ожидал другого ответа. Что-то типа, – «Он мне нравится». На языке вертится, «высокомерная сволочь», но я молчу. И киваю, как болванчик. Да, мол, есть чему поучиться.
-- А как тебе я?
-- Алкоголик и лентяй, – сразила меня Дездемона. – Извини уж, говорю как есть.
-- И бездарь.
-- Это не я сказала.
-- Не ты. Это я и так знаю.
Я не бравирую. Где бы я сейчас был, если бы не Света? Вторым офицером с репликой, «Иду и все исполню»? Все мои успехи за последнее время – чистой воды случайность, блеф. Плоды неоперившегося чувства и слепой фарт. Перевоплотиться то по-настоящему я не могу. Живу, как играю. Играю, как живу. Все мои герой, кем бы они ни были, подвержены одной болезни, и болезнь эта – Светка.

Провожаю Светлану до дома. Подняться и попить чаю не предлагают. Понятно, актёр я плохой, и учиться у меня нечему. Но, спасибо и на этом, чего там. Уже собираюсь ретироваться, но Света внезапно приподнимается на цыпочки и целует меня. В щёку.

Домой лечу аки на крылах. Всю дорогу, только о ней, о ней…
Начинаю читать текст – не прёт. Щёлкаю пультом телевизора – муть. Походил из угла в угол – скучно. Хочется простора. Глянул в окно – метёт пуще прежнего. Будь Вовка в Москве, напился бы с ним. Стоп! Ловлю себя на мысли, – а напился бы, на самом-то деле? И понимаю, что нет. Хватаю телефон и накручиваю диск, Светкин номер набираю. На последней цифре застопорился. Пошёл откат. С какой радости я ей звонить буду? Подумаешь, поцеловала … Посмотри на себя: кто ты, а кто Замятин!
Иду к зеркалу, посмотреть на себя. Смотрю и радостного ничего не вижу. Ну, молодой. Ну, не страшный. Вот в принципе и всё. Ложусь спать и во сне снова и снова душу перспективу и надежду нашего театра. И Светку целую. Но уже по настоящему, взасос.

8.
Провальный день. Отелло сразу начал мне хамить, ещё до того, как подлый Яго с платком проявился. Яков пришёл в бешенство и всех распустил до вечера. Вовка принёс бутылку водки и предложил вмазать. Так, для затравки. А мне, ну никак. Не хочу и весь сказ. Как отрезало! Ищу Светлану по всему театру, а билетёрша говорит, что она куда-то уехала. С Замятиным, ёшкин кот! Всё как в плохом сценарии. Вовка с бутылкой маячит за спиной, Светка с заслуженным неясно где…
Надламываюсь, как осока на ветру, аж самому тошно. Плюю на самоуважение и говорю:
-- Ладно, давай врежем.
Врезали. Не полегчало. Взяли ещё. И у Женьки-световика в закромах подогрелись. Только тогда попустило.

На сцену выползли, как на Голгофу: сильно помятые, но одухотворённые. И со своим видением смысла истории. Вылезли, благо Яков ещё не явился. Труден путь на лобное место, ох труден… Поднимаясь, запутался в тумане мыслей, преткнулся о ступени и пал костьми на авансцену.
-- Хоро-ош! Заи-и-ссссь...
Прилетело откуда-то слева, как под дых. Знакомый такой крюк в смысле Игоря.
Тяжко, но гордо встаю. Несу себя на звуки. Иду на грозу. Всматриваюсь в чёрный квадрат с глазами. Долго прицеливаюсь, примеряюсь, и тут же получаю прямой в лоб. Падаю, и валюсь совсем в никуда.

Очнулся в чьих-то покоях, так сразу и не разобрать, в чьих. Пробую открыть глаза, но сильно слепит. Прямо как в раю, так я думаю, но не уверен.
-- Чьи палаты? – вопрошаю условно присутствующих.
Никто не соизволил. Прислушиваюсь, так как из всех органов чувств, в трезвом состоянии только уши. За дверью смех. Это уже хорошо, – думаю, – вряд ли рай, там ржать не пристало. В аду тем более не до смеха. Встать не могу, тело болит, а в голове жжение с бубенцами.
-- Люди, – зову тихо.
Получилось. Зову как могу громче:
-- Люди!!
Глаз не открываю, но ухом чую – дверь хлопнула и люди вошли. Подходят неслышно и склоняются надо мной.
-- Живой? – голос Вовчика запределен слегка, но вполне узнаваем.
Ответа нет. Слышно только, что его шумно гонят прочь, а он гоношится, ибо – Друг.
И снова тишина. Тишина – самое лучшее, что придумал Господь со времён сотворения мира. В ней и есть весь смысл бытия. Как только появляются звуки, пропадает очарование и начинается сплошной сумбур. Толчея, разврат и предательство. Жизнь на измене.
Слышу, кто-то подходит и садится рядом. Меняет компресс у меня на лбу… милосердный господи, ну зачем мне компресс… обожгло холодом, аж глаза сводит. Кто Ты, заботливый? – думаю. И пытаюсь глядеть в мир. Двумя глазами не получается, поэтому я моргаю попеременно, как семафор. Слеза размазывает картинку, путь закрыт.
--Кто здесь? – спрашиваю, и сразу вспоминаю анекдот про театр.
И ещё на ум приходит самостийное: «Мама, де я?» И тут же в ответ слышу голос, вибрации которого я бы, пожалуй, променял на любую благодатную тишину…
-- Лежи, дуралей.
Ну и как лежать после этого, спрашивается? Естественно, я не лежу. Наоборот, опираюсь руками о нечто условно мягкое, приподнимаюсь и даже открываю глаза. Ангел- Дездемона пытается снова уложить меня на кушетку. Нащупав ангельскую длань, я быстро сдаюсь, и покорно возвращаюсь в исходное состояние. Руку не отпускаю, так оно надёжнее. Мавры не дремлют.
Рожа, думаю, у меня конечно… Хрен с ней, с рожей. Не рожей единой, если что, а вот кто мне теперь пояснит: зачем пил тлетворное у световика?

9.
Дверь, в который уже раз приоткрылась, и показалась Вовкина голова.
-- Ну, как он? Не бузит?
-- Вроде нет, смирный. Ты заходи, Володя, может отживётся…
Вовка вошёл и боязливо присел на стул. Вернее, на полстула. Готовый сорваться и бежать.
--Ну, ты выдал, брат… – говорит Вовка и уважительно так смотрит, – весь театр на уши поставил
Вопросительно мычу что-то, жалкое и покаянное, он смелеет:
-- Он когда тебе задвинул, я думал ты уже не встанешь, Заяц. Свет, ты что, не рассказала ему?
-- Нет, не рассказала. Ты сегодня чуть Игоря на тот свет не отправил, вот такие вот дела, Андрюша.
-- Света, не шути так, – от ужаса я заговорил связно.
-- Я не шучу. Замятин в больнице.
Я приподнялся на локтях. Бред какой-то. Какая к чёрту больница ещё? Я напряг память, но кроме прямого в голову – мою голову, вспомнить ничего не мог. Тем временем, Вовка внимательно смотрел на меня. А потом говорит:
-- Белочка, стопудово, белка. Точняк!
Они начали наперебой рассказывать о случившемся, но у меня мозг не выдержал перенапруги, и я поднял руку.
-- Стоп, стоп… давайте по порядку.
-- Давай я расскажу, – предлагает друг Вовка.
Я киваю, и Вовчик продолжает:
-- Ну, он тебе врезал и отходит в сторону. Я, значит, иду к тебе. А ты встал и заорал… Свет, чо он заорал?
-- «Помысли о своих грехах», – подсказала Света.
-- Как?
-- «Помысли о грехах»…
-- Да, точно, – помысли о грехах… и, значит, кидаешься на него сзади и валишь на подмостки. Ну, девки, конечно, кто куда… а ты его душить стал и снова это…
-- «Будь жизнями все волосы его, мое отмщенье все бы их пожрало», – подсказала Светлана. – Ну и далее по тексту.
-- Ага. А тут Яков входит, и видит весь этот катарсис… византийский наш кабуки, так сказать. Короче, насилу тебя оторвали. Ты ещё ногу ему на грудь мостил…
-- Гоните, – говорю.
-- Вот те крест! – Вовка осенил себя.
-- А дальше?
-- А дальше тебя вштырило и ты упал. Не сдюжил, видать. Замятина в больницу отправили…
-- Он сам шёл, или…
-- Сам, сам, конечно. Ты не подумай чего. Ну, помял ты его сильно… но не настолько, чтоб… ну, ты понял.
Я киваю.
-- А Яков? – спрашиваю.
-- Яков сказал, что ты разноплановый. Он, естественно, переживал за Замятина… но, когда ты выключился, он сказал, типа, – очень мощно было. Так и сказал – мощно!
Вовка посидел ещё с полчаса и ушёл. Бухать я не буду сегодня, как он понял, чего тогда зря высиживать?
-- Ты как? – спрашивает Светлана. – Ходить можешь?
Я встал и прошёлся.
-- С трудом, – говорю. – А надо?
-- Половина первого, вообще то. Домой пора.
--Ночи? – спрашиваю.
Света кивнула.
-- Ну, ты иди… а я здесь останусь, если ты не против, – говорю я.
Света уходить тоже не очень хочет. Бродит от вешалки к гримёрному столику, как будто ищет чего. А меня всё подмывает подойти и обнять её, дотронуться, поцеловать. Да вот только запах из моей пасти смущает.
-- Андрей, вопрос можно?
-- Давай.
-- Чего ты накинулся на Замятина? Конкурентов устраняешь? – смеётся.
-- Из-за тебя, свет мой, – отвечаю как на духу. – Может ты и не в курсе, но я уже полгода сам не свой, Света. Влюбился, в общем. А Замятин… ревность, понимаешь? Ревнивый я очень.
И тут я подошёл к Светке и обнял её. Целовать, правда, не стал. Решил, что в другой раз. Например, завтра.


ПРОЛОГ (не путать с эпилогом)

Замятин на следующий день сказал, что на сцену со мной не выйдет. А ещё через пару дней написал заявление. Вернее, два. Одно в менты, а другое Якову. На увольнение. Теперь я в роли Отелло. Света сказала, что не будет играть в спектакле, если я не перестану пить. Я ей слово дал. Она ведь не просто так, а за жизнь переживает. Свою. Да какое там! Я и ударить-то по сюжету её не смогу, не то, что душить. Придётся подключать задатки таланта.
Вовка, правда, не у дел остался, но это дело поправимое. Ведь в театре всегда найдётся с кем выпить. Хотя, я лично считаю, что Шекспир прав был, когда написал – «Желал бы я очень, чтобы общительность придумала какой-нибудь другой способ увеселения».

Шизоff&viper polar red
декабрь 2010