Южанин : Власовец

1.Заря счастливой жизни

Колька Трофимов родился в двадцатом году. Догорали последние костры гражданской бойни, когда в полуразваленной баньке, на окраине русской деревни раздался детский крик. Время было страшное – пустая, без мужиков, деревня. В окружающих лесах прятались бандиты. Лютовали ЧОНовцы. И те, и другие были простыми русскими мужиками, которых мировая война и революция оторвали от земли и сунули в руки оружие. За шесть лет руки забыли вытертые до блеска мозолями отцов и дедов, рукояти плугов и кос. Руки пропахли оружейной смазкой, порохом и кровью. Красные, Белые, Зелёные, Чёрные… Русские. Все они были русскими, судьба раскидала их по разным окопам и в прицелах винтовок часто попадались лица соседей, друзей, братьев…

Никто, кроме Колькиной матери, не знал – кто его отец. Муж Марии Трофимовой погиб, где то под Омском, когда армия Тухачевского преследовала отступающие отряды Колчака. « великий стратег» гнал своих солдат на убой без всякой жалости. Так и сгинул Матвей Трофимов в глухих сибирских лесах. А здесь, в центральных губерниях, кипели, не менее жестокие, бои. Добровольческая армия шла к Москве. Её отряды взяли Курск, приближались к Туле. Через Колькину деревню проходил Марковский полк. Уставшие, измотанные офицеры остановились на отдых. Про то, что случилось между Колькиной матерью и молодым, но уже седым поручиком – знает лишь ветер над маленькой русской речкой да равнодушные звёзды, устало смотревшие вниз. Через два дня полк ушел дальше. За редкой цепочкой уходящих добровольцев бежала молодая крестьянка. Её лицо было искажено в безмолвном крике. Поручик закрывал ладонями лицо и еле слышно шептал молитву. Его друзья, ставшие циниками за годы войны, молча, смотрели под ноги в пыль. Полк скрылся за деревенским погостом, обессилевшая Мария упала на колени перед тёмной от времени деревянной церковью и, что – то несвязно причитая, раскачивалась из стороны в сторону. Деревенские бабы крестились и утирали уголки глаз платками…

Колька с матерью жили в полуразвалившейся хате. Мать работала на двоюродного брата её мужа, Антона Трофимова. Бывший красноармеец вернулся с гражданской с орденом Красного знамени. Помещичьи земли поделены были и Антон впрягся в работу. Он со своей женой Степанидой вкалывал не разгибаясь. Часто – голодный и невыспавшыйся, он работал от зари и до зари. Хозяйство крепло. Он построил новый просторный дом. Прикупил скотины. Все это требовало присмотра. Степанида сама не справлялась – вот и пригласили в помощницы Колькину мать. Степанида не обижала Марию. Высокая, полная красавица часто плакала, глядя на рано постаревшую Колькину маму. Колька рос вместе с детьми Антона. По вечерам, за самоваром, Степанида говорила Марии – « Вот подрастёт Коля, вместе с нашим Иваном в город поедут учиться. Грамотными станут, нам еще помогать будут». Мария кивала и крестилась на образа в углу. Антон пил чай из пузатой чашки и улыбался в густую бороду. Он не раз приглашал Марию с сыном переселиться к ним – но Колькина мать упорно отказывалась. Что – то держало её в родном доме, не давало уйти.

Время шло. По стране прокатился чёрный шабаш коллективизации. Умеющих работать, часто бывших красноармейцев, выкидали из родных домов. Деревенская пьянь растаскивала по своим убогим норам честно заработанное кровавым потом. Партработники и ГПУшники сгоняли « железной рукой человечество к счастью». Стылые эшелоны увозили в казахские промерзшие степи русских мужчин, стариков, женщин, детей. Увозили часто навсегда… В рёве пьяных гармошек и блеске « наганов» гибла русская деревня. Гибла – что бы уже никогда не возродиться.

Колька стоял, вжавшись в стену хлева, и смотрел – как ГПУшники гнали тычками прикладов дядю Антона, как секретарь партячейки ударил юфтевым сапогом в лицо Степаниду, кричащую на весь Божий мир. Он видел как его братьев, полуодетыми кидали в грязные сани, он смотрел, как ударил прикладом в грудь конвоир его мать, бросившуюся к Степаниде. Он видел –как окрасился кровью снег, вокруг зашедшейся в кашле мамы. Он смотрел, как январская вьюга заметала колючим снегом его детство. Он смотрел и молчал. Его увела к себе домой соседка. Там в тепле, мальчишка потерял сознание. Когда он вышел из горячечного бреда. Всё было уже кончено. В доме дяди Антона располагался сельсовет, а на старом погосте прибавилась новая могила. Неструганный крест с, написанным химическим карандашом, именем его мамы.

Кольку не отдали в детдом. Соседка тётя Клава приютила его. Её муж, любящий « закинуть за воротник», но очень добрый, Егор « расстарался» четвертью самогона и свиным окороком председателю колхоза Акимову. Кольку, как сына « погибшего за советскую власть красноармейца Матвея Трофимова» взяли в колхоз. Назначили пастухом. Он не возражал. Ему было проще среди животных, чем среди людей. тётя Клава пыталась растопить лёд мальчишеского сердца – но всё было бесполезно. Маленький, запуганный волчонок медленно превращался в молодого, сильного волка. Что – то страшное жило в его серо – голубых глазах. Его боялись дети и обходили стороной взрослые. Деревенские девчонки боялись высокого, статного парня. Он всегда и везде был один. Когда Коле пришла повестка в армию, многие вздохнули с облегчением. Пьяный председатель колхоза крестился на портрет Сталина и говорил жене – « Наконец –то! может не вернется со службы. А то кажную ночь вижу – как мы с тобой из горящего дома выскакиваем, а под окнами, с вилами, он. Выродок белогвардейский!»

Николай Трофимов отслужил уже год, когда началась мировая война. Немецкие танки рвали отчаянно сопротивляющуюся Польшу, а с востока уже шли верные союзники немцев – полки Красной армии. Потом был совместный парад в Бресте. Колька шел в строю мимо трибуны, на которой стояли Гудериан и Кривошеин. После парада он стоял в карауле и видел, как на восток гнали колонну учителей, священников, инженеров. Он видел с какой ненавистью смотрели на его форму. Он молчал, молчал совсем как тогда… В тридцатом, в родной деревне. Только пальцы сильнее сжимали цевьё « трёхлинейки».

2. Война

Июньским утром грянула страшная катастрофа. Под внезапным ударом с гнилым треском рассыпалась Красная армия. Немцы шли прогулочным маршем, уставая от бесчисленных пленных и груд брошенного оружия. Хаос и паника. Рёв немецких бомбардировщиков и танков. Растерянность в глазах командиров, дикий ужас в глазах политруков. Отдельные части стояли насмерть. С пустыми винтовками, без авиационного прикрытия, они бились с немцами. Бились, как могут биться только русские солдаты. Рванув на груди рубаху и идя на смерть из тупых рыл « Мг -34». Но большинство просто выходило с поднятыми руками на дорогу. Их предали, их бросили. Они не знали что делать. Советская авиация догорала на аэродромах, артиллеристы бросали пушки, к которым не было снарядов, танкисты бросали исправные, но без горючего танки. Офицеры прятали документы и срывали петлицы. Леса были полны растерянных людей в красноармейской форме.

…На краю болота горел слабый костер. У мерцающего огонька сидело несколько человек. Трое саперов, танкист в обгорелом комбинезоне, двое артиллеристов с черными от копоти лицами. Седой полковник в порванной гимнастерке, политрук с упрямым взглядом и он – красноармеец Николай Трофимов. Его часть просто раздолбили с воздуха немецкие пикировщики. Несколько оглохших и обезумевших солдат смогли добежать до леса. В себя Колька пришел только возле этого костерка. Политрук сунул ему кусок черствого хлеба, один из саперов протянул самокрутку. Николай приходил в себя, глядя на пламя костра и слушая негромкие речи полковника и политрука.

— Я еще в империалистическую взводом командовал. Поручик Угличского полка, честь имею. Так вот, товарищ политрук, тогда мои солдаты не бежали! И руки вверх не задирали! Мы в окопах без жратвы по пять суток сидели, патроны на счет были. А тевтонов били! И в атаку поднимал я своих солдат не « наганом» а криком « За Веру, Царя и отечество!» И ведь поднимались, и шли на пулемёты. А сейчас? Взвод немцев берёт в плен полк красноармейцев! Не хотят люди воевать за эту сучью власть, мать её через колено! Да, я полковник. Вкусно жрал. Сладко спал. Я считаю своим долгом биться с врагом. Я ведь присягу дал. Но большинство солдат из деревень. Они ж нихрена не видели, кроме колхозов и портретов Усатого. За что им то гибнуть?

— Контра ты, полковник. Как же ты в тридцать восьмом укрыться сумел? Ладно – разберемся. А про власть… Я родился в городе. Работать на завод пошел с двенадцати лет. Пахал, как проклятый, за копейки. Оборванный ходил. А вокруг « их благородия»… Сытые, разнаряженные. Детишкам своим пирожные покупали, а я щи из требухи в трактире за великий праздник считал. Чем я хуже их? Почему спину на паразитов гнуть должен?? Вот и примкнул к большевикам. Победили мы – правда за нами была. Правда миллионов, что хлеб пополам с отрубями жрали да на кровопийц спину гнули! Ты же видел – как после революции народ спину разогнул. Дети учиться стали, заводы нам теперь принадлежат, а не буржуям. Нет теперь « благородных» и быдла. Равны все. Я ради этой новой жизни под деникинскими пулями в атаку шел, я на Днепрогэсе от зари до зари не разгибался. Я колхозы организовывал и за власть эту буду до последней капли крови биться!

Дремавший у замшелого ствола дерева Николай приоткрыл глаза. Он, из под век, внимательно и задумчиво смотрел на политрука. После фразы о колхозах, глаза Трофимова блеснули в пламени костра, отблеском снега. Того снега тридцатого года. Того снега, который он никогда не забудет… и никогда не простит. Уставшие люди заснули, костерок догорал в недолгой ночи. Никто не заметил как к спящему политруку склонилась тень. Рот политрука накрыла крепкая ладонь — и хрипа перерезанного горла не услышал никто. Николай вытер ладони о траву и забрал документы и планшетку политрука. Затем он растворился в тишине ночного леса.

Немецкий патруль увидел стоявшего на обочине русского солдата. Он улыбался им. Протянув документы убитого политрука, Николай громко сказал « Сталин – капут!» Немцы весело загоготали. Они угостили его сигаретой. После недолгого допроса в Абвере, Николай начал служить во вспомогательных частях Вермахта. Он служил при кухне стрелкового батальона. Работу исполнял честно, немцы не обижали. Простые солдаты на дикой смеси немецких и русских слов расспрашивали его о жизни, рассказывали свою. Показывали фотографии, оставшихся далеко родных. Прятали от эсэсовцев, те могли и в морду дать « неполноценному». В конце сорок второго года Трофимова перевели в « восточный батальон». Им приходилось выполнять полицейские и карательные функции. Серо-голубые глаза равнодушно смотрели на горящие русские хаты и на, раскачиваемые ветром, трупы на виселицах. Его душа навсегда осталась на том кровавом снегу тридцатого года…

3. Власовец

Шел четвертый год войны. Опомнившаяся коммунистическая власть вернула в души русских людей забытые имена. Открывались церкви, появлялись ордена Суворова и Кутузова. Политруки кричали « За мной, славяне!». Было разрешено ношение царских орденов. Беспредельная жестокость « сверхчеловеков» на оккупированных территориях сделала своё огромное дело. Уже никто не выносил хлеб-соль немцам. В партизаны уходили целыми деревнями. Весь народ сплотился в цели раздавить немецкую гадину. Русские танки неудержимо рвались на запад.

Сдавшийся в сорок втором под Питером, генерал Власов упорно сколачивал Русскую освободительную Армию. Тупость и идеологические бредни верхушки Третьего рейха везде, где могли – совали ему палки в колеса. С огромным трудом, к концу сорок четвертого было сформировано две дивизии. Хотя, по оценкам специалистов, в РОА могло служить до двух миллионов человек.

Николай служил в батальоне охраны 1 –й дивизии РОА. Дело шло к катастрофе гитлеровской германии. Но, среди солдат и офицеров РОА, все еще был высок боевой дух. В отличии от немцев. Геббельс писал –

«Стыдно читать в донесениях офицеров этих отрядов о том, что немецкие солдаты произвели на них впечатление усталых и деморализованных, не желающих наступать на врага. Они без конца приставали к русским офицерам… с вопросом: «Как Советы обходятся с немецкими пленными?»

Ударная группа полковника Сахарова под Ней –Левиным нанесла сильный удар советским частям. « Железный крест» Николаю лично вручал генерал Берлин. Колька равнодушно смотрел в лицо немецкого генерала. Он видел страх в глазах немца. Ему было противно прикосновение к его мундиру трясущихся генеральских рук. Но этот мелкий успех никак не мог повлиять на ход войны. Деморализованные немцы отступали и власовцы начинали задумываться о будущем. Они слышали, как простые русские парни, в русской форме кричали им – « Сдавайтесь, гады! Всё равно – перевешаем!» Многие офицеры и солдаты РОА пытались всеми способами сдаться американцам. Там был шанс, шанс – выжить.

Трофимов не думал о будущем. Он жил прошлым. Уже утихла, залитая кровью коммунистов, жажда мести. На душе было бесконечно пусто. Он плакал всего лишь раз. Весной сорок пятого ему приснился стол в большом доме. Дядя Антон пьёт чай и улыбается в бороду, мама и тётя Степанида ведут женские разговоры. Братишка Иван пихает его под столом ногой – что бы быстрее ел и идти гулять. Мурлычет огромный серый кот на лавке. Где то звучат колокола деревенской церкви. Колька проснулся от собственного крика. Вокруг вповалку спали сослуживцы. Где то гремела советская канонада. На горизонте виднелась Прага. Андрюха, пулемётчик третьего взвода, пригласил его прогуляться по округе. Может, удастся выпросить у чехов чего нибудь « залить трубы»…

Они шли по маленькому городку. Завернули в какой то тупичок. Среди аккуратных деревьев стояла маленькая русская церковь, православный священник сидел на лавочке, размышляя о чем – то своем. Разбитной и неунывающий Андрюха подскочил к высокому седому священнику –

— Привет, отец. Тут можно сливовицы раздобыть?

— Иуда тебе отец! – Прозвучали слова священника, увидевшего нашивку РОА на немецком мундире – Иди, у хозяев своих попроси. Хвостиком вильнуть не забудь!

Николай сдернул с плеча автомат и шагнул к священнику. Они стояли друг против друга и смотрели в глаза. Ошеломленный Андрюха, переводил взгляд с одного на другого и беззвучно хлопал ртом. У власовца и священника – эмигранта были одинаковые лица, только над левым глазом у священника змеился шрам. « Вы прям – как отец и сын» -наконец вытолкнул из себя слова Андрюха.

— Я за Россию честно воевал! – гневно произнес священник – И с немцами, и с красными! Не мог бы мой сын с палачами вместе быть! Да и есть ли он у меня? – совсем тихо добавил священник – Была у меня любовь, короткая как молния. В гражданскую. Ах, Мария… Мария.

-- Мою маму звали Мария – равнодушно сказал Николай – В Недвиговке мы жили. Сто вёрст от Курска.

-- Как фамилия её? – побелевшими губами прошептал священник

-- Трофимовы мы – безучастно ответил Николай

-- Сын… Ты мой сын! – шепот священника перешел в крик. Стая голубей взлетела с чисто выметенной дорожки. – Сынок! Господи! Да что же делать? Почему же ты в немецкой форме?! Скоро здесь будут наши. Тебя же повесят!

Он обхватил седую голову руками и без сил опустился на скамейку. Андрюха незаметно исчез. Колька стоял перед своим настоящим отцом. В его душе не было ничего. Он равнодушно смотрел на плачущего старика в рясе. Николай закурил и выпустил клуб дыма в сторону отца, потом тихо сказал

— Свиделись, значит, папаша. Да мне эта встреча в хуй не гремела! Ишь ты! Любил он маму! Где ж ты был, гад, когда её чекисты прикладом в грудь били?! Где ты был, старая тварь, когда я у чужих людей подыхал?! Боженьке молился?! Что тебе Боженька сказал – когда всю семью дяди Антона, тех, кого я только и любил в этом мире, выкинули подыхать в ледяную степь?! Что ж ты, гад, Богу молиться пристроился, а не подох, как честный офицер, в Крыму, с винтовкой в руках?! Да пошел ты на хуй!!

Резкий, короткий удар « штурмгевера» пришелся точно в крест на груди священника. Старое больное сердце не вынесло потрясений и удара. Николай, не оглядываясь на упавшего лицом в чужую землю отца, пошел к казарме. Скоро бой. Надо успеть подготовиться. А на спину, лежащего ниц, священника Алексея Рудницкого, бывшего поручика Марковского полка Добровольческой армии капали первые капли весеннего дождя. Ветер дул с востока, и на тело русского священника капали капли воды с далёкой Родины, принесённые русским ветром. И чужие деревья склоняли верхушки в память русского офицера, не изменившего ни Родине, ни Присяге.

… Пятнадцать патронов. Одна граната. Развалины здания, идёт дождь. Приближаются русские танки. Вот и всё. Скоро. Очень скоро всё кончится. Колька сунул в рот последнюю сигарету и прислонился к обломкам стены. Скоро он увидит маму, дядю Антона, тётю Степаниду, братьев… Он улыбался. Власовец не видел – как полыхнуло пламя на конце дула « тридцатьчетвёрки», он не слышал разрыва фугасного снаряда. Просто исчезло всё.

… Над широкой просёлочной дорогой высокое небо с белыми облаками. Ярко светит весеннее солнце. Заливаются птицы. Маленький мальчик, Коленька Трофимов стоит и смотрит как по этой дороге к чему — то сияющему и прекрасному идет русский офицер. Его держит за руку смеющаяся прекрасная женщина. Колина мама. Вслед за ними степенно, под руку, идут дядя Антон и тётя Степанида, толкаясь и балуясь, бегут следом их дети. Колины братья.

… И только Коля не может сделать ни шагу им вслед. Его ноги приросли к земле. Он одет в грязный мундир со странными буквами РОА на плече. Тяжеленный автомат страшно давит на плечи. Его ноги погружаются в землю, скоро он весь окажется в земле. Мальчишка отчаянно кричит, но из горла не вырывается ни звука. Он тонет, тонет в этой земле…